Властелин колец.

ЧАСТЬ 1.

Глава первая. ЗВАНЫЕ ГОСТИ[49].

[49].

Когда господин Бильбо Бэггинс из Котомки объявил, что намерен в скором времени отметить сто одиннадцатый день рождения и устроить по этому поводу особо пышное торжество, – Хоббитон загудел и заволновался.

Богач Бильбо удивлял Заселье своими чудачествами вот уже шестьдесят лет – с того самого времени, когда он однажды столь внезапно исчез и столь же неожиданно возвратился. Среди хоббитов ходили слухи о сокровищах, которых он якобы привез из дальних стран видимо–невидимо; никто не сомневался, что Холм под Котомкой просто ломится от золота. Одних этих россказней хватило бы, чтобы сделать Бильбо знаменитым, но сокровищами дело не ограничивалось. Чем этот хоббит поражал соотечественников больше всего, так это неиссякаемой бодростью и здоровьем. Время шло, шло, а господину Бэггинсу – хоть бы хны. В девяносто ему давали пятьдесят. С девяноста девяти стали говорить, что он «хорошо сохранился». Но, по правде говоря, он не просто «сохранился» – он не изменился вообще. Находились такие, что качали головой, подозревая неладное. Разве справедливо, чтобы один хоббит заполучил одновременно и вечную молодость (как было в это не поверить, глядя на Бильбо!), и неистощимые богатства (в чем никто не сомневался)?

– Не пришлось бы расплачиваться, – предрекали недоброжелатели. – Это ни на что не похоже, а значит, беды не миновать!

Но беда приходить не спешила, а поскольку господин Бэггинс не слишком трясся над своими денежками, большинство хоббитов склонялось к тому, чтобы простить Бильбо и его причуды, и прямо–таки сказочное везение. Он поддерживал вежливые отношения с родственниками (исключая, разумеется, Саквилль–Бэггинсов[50]); ну, а бедняки – те его чуть ли не на руках носили. Вот только близкими друзьями он не мог похвалиться, пока не подросли младшие племянники.

Старший из этих младших – юный Фродо Бэггинс – ходил у Бильбо в любимчиках. Когда Бильбо стукнуло девяносто девять, он усыновил Фродо, взял его жить в Котомку и закрепил за ним все права наследования. Надежды Саквилль–Бэггинсов лопнули с треском.

Дни рождения Бильбо и Фродо совпадали – оба появились на свет двадцать второго сентября.

– Перебирался бы ты ко мне, Фродо, дружок, – сказал однажды Бильбо. – Сподручнее будет отмечать дни рождения.

В то время Фродо считался вьюношей – так именуют хоббиты тех, кто распрощался с детством и вступил в тот беззаботный и безответственный период, что длится до тридцати трех лет – до совершеннолетия.

Минуло еще двенадцать лет. Ежегодно, празднуя общий день рождения, Бэггинсы закатывали в Котомке веселую пирушку. Но на этот раз – это понимали все – затевалось что–то небывалое. Бильбо исполнялось сто одиннадцать лет – цифра довольно примечательная, не говоря уже о том, что для хоббита это возраст весьма почтенный (даже Старый Тукк дотянул только до ста тридцати), а Фродо достиг тридцати трех, то есть совершеннолетия.

Хоббитон и Приречье полнились слухами. Молва о надвигающемся событии распространилась по всему Заселью. Бильбо и его похождения снова оказались у всех на языке. Старожилы с их воспоминаниями шли нарасхват.

Самую большую и самую внимательную толпу слушателей собирал вокруг себя старый Хэм Гэмги, которого все звали попросту Стариканом. Хэм окопался в «Плюще» – трактирчике, что у Приречного Тракта, и вещал с изрядным знанием дела, – как–никак он целых сорок лет ухаживал за садом в Котомке, да и прежде там подрабатывал в помощниках у старого Ямкинса. Теперь, когда Гэмги состарился и начал жаловаться на ломоту в суставах, основная работа легла на плечи его младшего сына, Сэма Гэмги. И отец, и сын крепко сдружились с Бильбо и Фродо. Кстати, жили они на том же Холме, третий номер по Отвальному Ряду, сразу под Котомкой.

– Господин Бильбо – хоббит любезный и обходительный, я всегда это говорил, – заявлял Старикан и ничуть не грешил против истины: Бильбо обращался с ним очень вежливо, называл его «господин Хэмфаст»[51] и беспрестанно советовался на предмет огорода – что касается разных «корешков» и, в особенности, картошки, то тут Старикан считался непревзойденным знатоком: это признавала вся округа (включая и его самого).

– А как насчет этого самого Фродо, ну, что живет–то с ним? – интересовался старый Ноукс[52] из Приречья. – По фамилии он вроде Бэггинс, но я слыхал, он больше чем наполовину Брендибэк. Не возьму в толк, чего это Бэггинсу из Хоббитона взбрело в голову искать жену в Бэкланде? Бэки, говорят, все с придурью…

– Ничего удивительного, – вмешался Папаша Двуног, чья нора была дверь в дверь с норой Старикана Гэмги. – Они ведь живут на том берегу Брендивина, прямо под Старым Лесом, а это место нечистое, темное, если не все врут про этот Лес.

– В самую точку, приятель, – подтвердил Старикан. – Нельзя, конечно, сказать, чтобы бэкландские Брендибэки жили внутри Старого Леса, но чудилы они изрядные, это верно. Взять хотя бы, как они носятся со своими лодками. Это ж надо было выдумать – плавать на каких–то скорлупках через реку, да еще такую широченную! Это что, нормально? Что ж тут удивляться, если несчастья так и сыплются? Но это их дело, а господин Фродо – юноша славный, лучше и желать нельзя. Вылитый господин Бильбо – и не только лицом. Отец–то у господина Фродо, как–никак, Бэггинс. Весьма уважаемый, добропорядочный хоббит был господин Дрого Бэггинс, ничем особенным не выделялся, да вот беда – утоп.

– Утоп?! – раздалось сразу несколько голосов.

Все, разумеется, знали эту историю и раньше. Слухи о смерти Дрого ходили темные, но хоббитов, известное дело, хлебом не корми, дай посудачить, так что никто не возражал послушать еще разик.

– За что купил, за то и продаю, – охотно откликнулся Старикан. – Вот как оно было. Господин Дрого женился на бедняжке Примуле Брендибэк. Так? Примула – двоюродная сестра Бильбо по материнской линии. Ее мамаша приходилась младшей дочерью Старому Тукку. А господин Дрого[53] – троюродный брат господина Бэггинса. Получается, стало быть, что Фродо господину Бэггинсу дважды племянник, по матери просто, а по отцу двоюродный, то есть куда ни кинь, все клин, уловили? Так вот, однажды господин Дрого гостил в Брендивинских Палатах у тестя, старого господина Горбадока[54]. Он частенько туда наезжал, после свадьбы–то. Дело в чем? Господин Дрого не дурак был покушать, а у Горбадока стол, бывало, от еды так и ломится. Так вот, отправились они с супругой кататься на лодке – брр! – ну, и утопли, и бедный господин Фродо остался сиротой – а ведь он тогда был еще совсем ребенком.

– Говорят, они были только что поужинамши, а туда же! Понесло, видите ли, на речку лунным светом любоваться, – встрял старый Ноукс. – Вот Дрого ненароком и потопил лодчонку – одно брюхо сколько весило!

– Я слыхал – это жена его в воду столкнула, а он вцепись да и утяни ее за собой, – возразил Сэндиман[55], хоббитонский мельник.

– А ты не слушай всех подряд, Сэндиман, – огрызнулся Старикан, недолюбливавший мельника. – Что толку болтать, будто кто–то кого–то толкнул или утянул? Лодка – штука ненадежная, даже если сидеть в ней не трепыхнувшись, тут и толкать никого не надо. В общем, господин Фродо осиротел и, так сказать, застрял среди этих полоумных Брендибэков из Бэкланда, потому что воспитывать его решили в Брендивинских Палатах. Ох, и тарарам же там у них, говорят! Старому Горбадоку надо, чтобы вокруг него постоянно толпилось сотни две родственников, – а то бы он просто усох с тоски. Правильно сделал господин Бильбо, что забрал мальчишку: добрее поступка, наверное, и не придумаешь. Пусть, дескать, малец узнает, что такое приличное общество! Ясно, для Саквилль–Бэггинсов это была плюха, и преувесистая. Было время, когда господин Бильбо где–то шастал, и они решили было, что Котомка достанется им. А он возьми да и вернись! Ну, и велел им оттуда убираться подобру–поздорову, а сам стал жить да поживать. И совсем не старится – просто молодчага! А теперь – хлоп! – откуда ни возьмись, появляется наследник, и Бильбо честь по чести оформляет на него все бумаги. Не видать Саквилль–Бэггинсам Котомки как своих ушей! А нам остается только ладошки потирать.

– Говорят, в норе у Бэггинса деньжат закопано видимо–невидимо, – подал голос незнакомый хоббит, приехавший по торговым делам из Мичел Делвинга, что в Западном Пределе. – Весь Холм будто бы изрыт подземными ходами, и все доверху набито сундуками с золотом, серебром и драгоценностями. По крайней мере, так мне довелось слышать.

– Ну, так вам больше моего довелось слышать[56], – фыркнул Старикан Гэмги. – Я ни о каких драгоценностях знать не знаю и ведать не ведаю. Господин Бильбо не скупердяй какой–нибудь, и денежки у него вроде как водятся, но о подземных ходах, хоть убей, не слыхал. Помню, как господин Бильбо возвратился домой лет эдак тому шестьдесят. Я тогда еще совсем мальчонкой был. Старик Ямкинс (он мне двоюродный дядя) как раз тогда взял меня в ученики, и, когда в Котомке устроили распродажу, я следил, чтоб народ не топал по грядкам и не ломился через кусты. Но не успели они раздухариться, как господин Бильбо возьми да и появись. Въезжает, значит, во двор, сам на пони, а по бокам этакие здоровенные вьюки. И пара сундуков. Ясное дело, там у него были сокровища, которых он насобирал в чужих краях, но чтобы завалить этим добром весь дом – увольте! Сэм, сынишка–то мой, он лучше знает. Он в Котомке день–деньской околачивается. Любит, понимаете ли, послушать россказни о прежних временах, а господина Бильбо за язык тянуть не приходится. Он моего сынишку и читать выучил – не со зла, не смотрите на меня так! Я вообще не думаю, чтобы из этого какой вред получился. Авось обойдется. «Ну что тебе эльфы? Что драконы? – говорю я Сэму. – Твоя забота – кочны да клубни, и не суй нос в дела благородных господ, а то влипнешь – не обрадуешься». Я ему это день и ночь талдычу. Могу и здесь кой для кого повторить, коли не ясно. – Тут Старикан покосился на чужака и на мельника Сэндимана.

Но Старикан не переубедил своих слушателей. Легенда о сокровищах Бильбо слишком прочно засела в умах молодого поколения.

– Не надо заливать! С тех пор он наверняка добавил к своему запасцу и деньжат, и золотишка, – хмыкнул мельник, выражая общее мнение. – Он то и дело в отлучке. Поглядите только на чужаков, которые у него бывают! Все эти гномы, которые стучатся к нему по ночам, и старый бродячий колдун Гэндальф, и мало ли еще кто! Так что трепись больше, Старикан. Мы–то знаем, что Котомка – место шальное, и хоббиты там все сдвинутые.

– Кто из нас треплется, еще вопрос, особенно если учесть, что ты в этом деле смыслишь не больше, чем в лодках, уважаемый Сэндиман, – отрезал Старикан, чувствуя приступ особого отвращения к мельнику, которого и так–то не жаловал. – Бэггинсы сдвинутые?! Ну и отмочил! Да ты на других посмотри. У нас тут есть и вовсе ошалелые. Я знаю по соседству таких, что кружки пива другу не поставят, даже если сами в золоте мало не купаются. Бэггинсы – совсем другое дело. У них все путем. Наш Сэм говорит, что на праздник пригласят всех до одного и всем до одного будет подарок. Ждать недолго – праздник–то уже в этом месяце!

А месяц был сентябрь, и дни стояли погожие – лучше и желать нельзя. Вскоре по Заселью разнеслась весть (надо думать, не без участия всезнающего Сэма), что на празднике будет фейерверк, да такой, какого тут, почитай, лет сто не видели, – по крайней мере с тех пор, как умер Старый Тукк.

Время шло. Заветный день близился. Однажды вечером в Хоббитон въехала странная повозка, доверху набитая всякими диковинками, и с трудом вползла на Холм, направляясь прямо к усадьбе. Потрясенные хоббиты толпились в освещенных дверях своих домов, разинув рты. На козлах восседало несколько чужеземцев, распевавших незнакомые песни. Это были гномы – длиннобородые, в низко надвинутых на глаза капюшонах. Некоторые из них задержались в Котомке. А в конце второй недели сентября через Приречье со стороны Брендивинского Моста среди бела дня прибыла крытая телега. Ею в полном одиночестве правил старик в высокой остроконечной шляпе синего цвета, в длинном сером плаще, а шарф у него был серебристый. Поверх шарфа белела длинная борода, а из–под шляпы топорщились косматые брови. Хоббитята бежали за телегой через весь Хоббитон и вверх по Холму. Как они и догадывались, оказалось, что телега нагружена ракетами для фейерверка. У парадного входа в усадьбу Бильбо старик начал разгружать привезенное – а были это увесистые связки всевозможных ракет, и на каждой связке красовались пометки – большая красная буква «Г» и эльфийская руна – .

Конечно же, это «Г» могло быть только монограммой Гэндальфа, а старик был не кем иным, как самим волшебником Гэндальфом, который снискал себе в Заселье широкую известность как великий искусник по части огня, дыма и фейерверков. На самом деле он занимался делами куда более трудными и опасными, но засельчане о том и не подозревали. Для них появление Гэндальфа было просто лишним поводом развлечься, и только. Вот отчего ликовали хоббитята. «Г – Грохотун! Г – Громовик!» – кричали они наперебой, а старик только улыбался в бороду. Узнали его сразу, хотя в Хоббитоне он показывался только изредка и никогда особо не задерживался, а в последний раз наведался так давно, что в теперешнем Заселье его фейерверков уже никто не помнил – ни малышня, ни древние старики, и знаменитые огненные представления, что любил когда–то устраивать Гэндальф, отошли в область предания.

Когда старик с помощью Бильбо и гномов разгрузил повозку, Бильбо оделил хоббитят мелкой монетой, но так и не запустил ни единой шутихи и не хлопнул ни одной хлопушкой, чем поверг маленьких зевак в полное разочарование.

– А теперь по домам! – приказал Гэндальф. – Придет время – будет вам хлопушек сколько душе угодно!

С этими словами он, потянув за собой Бильбо, исчез за дверью, и замок защелкнулся. Хоббитята потолклись еще немного у порога и в конце концов разбрелись, унося с собой чувство, что праздник, наверное, никогда не начнется!

Тем временем в Котомке происходило вот что. Бильбо с Гэндальфом расположились в маленькой комнатке, окна которой выходили на запад; ставенки были распахнуты в сад. Послеполуденное солнце струило мир и благодать. Львиный зев и подсолнухи заглядывали в круглые окошки; настурции, горевшие алым золотом, густо обвивали дерновые стены.

– Славный у тебя садик! – заметил Гэндальф.

– Садик ничего себе, – согласился Бильбо. – Я его очень люблю. Правда, правда! Как и все наше милое, дорогое Заселье. Но, сдается, старому Бильбо нужен отдых.

– Собираешься осуществить давний замысел?

– Вот именно! Все давным–давно решено, и перерешать поздно.

– Блестяще! Добавить нечего. В таком случае выполняй свое решение – только смотри не струсь! Надеюсь, все выйдет как нельзя лучше и для тебя, и для всех нас.

– Хорошо бы! Но, как бы то ни было, в четверг я наконец отведу душу. Есть у меня в запасе одна шутка…

– Еще вопрос, кто будет смеяться последним, – вздохнул Гэндальф, качая головой.

– Посмотрим, – сказал Бильбо.

На следующий день к порогу Котомки подъехало еще несколько повозок, а за ними – еще и еще. Хоббиты начинали уже ворчать – куда это, мол, годится, надо же и местных торговцев уважить, – но в близлежащие лавки на той же неделе посыпались заказы на всевозможную снедь и всякую всячину, от обычных, обиходных вещиц до предметов роскоши, – словом, на все, что только можно было достать в Хоббитоне, Приречье и окрестностях. Повсюду царило редкостное воодушевление. Хоббиты начали зачеркивать в календаре дни, оставшиеся до вожделенной даты, и сами выскакивали навстречу почтальону, надеясь, что тот уже помахивает приглашением.

Поток приглашений и впрямь не замедлил хлынуть. Хоббитонская почта буквально захлебнулась, а приреченская оказалась и вовсе погребена под грудой писем, так что пришлось звать на помощь добровольцев. Вверх по Холму текла сплошная река почтальонов с сотнями и сотнями вежливых вариаций на тему: «Спасибо, приду обязательно».

На воротах Котомки появилось объявление: «Посетители принимаются только по делу касательно Праздника». Однако даже тех, кто приходил по поводу Праздника (или выдумывал такой повод), за порог допускали не всегда. Работы у Бильбо хватало и без визитеров. Он писал приглашения, отмечал тех, кто прислал ответ, заворачивал подарки, а также завершал некоторые тайные, одному ему известные приготовления. Со времени появления Гэндальфа никто будущего юбиляра так и не видел.

Однажды утром, протерев глаза от сна, хоббиты обнаружили, что большая поляна к югу от парадного входа в Котомку сплошь утыкана колышками и шестами для шатров и навесов; натягивались уже и веревки. В склоне, который спускался к дороге, прорубили особый проход с широкими ступенями и большими белыми воротами. Три хоббичьих семьи, что жили в Отвальном Ряду, у самой поляны, с утра до вечера могли наблюдать за всеми приготовлениями и нажили множество завистников. Что касается Старикана Гэмги, то он перестал даже делать вид, что копается у себя в огороде.

На поле стали подниматься шатры. Один из них был особенно большим – таким большим, что захватил даже дерево, которое росло посреди поляны. Теперь оно гордо возвышалось во главе стола. Все его ветви украсили фонариками. Но самым многообещающим сооружением казалась хоббитам чудовищных размеров поварня, которую воздвигли в северном углу поляны. На помощь гномам и другим чужакам, разместившимся в Котомке, призвали поваров из всех окрестных трактиров. Общее воодушевление достигло высшей точки.

Тут небо заволокло тучами. Это случилось в среду, как раз накануне Праздника. Хоббитов охватило страшное беспокойство… А наутро наступил Четверг, двадцать второе сентября. Солнце встало, тучи растаяли, флаги захлопали на ветру – и пошло веселье!

Сам Бильбо Бэггинс скромно называл все это «праздничком», но вылился этот «праздничек» в нечто грандиозное, – пожалуй, он представлял собой несколько отдельных праздников, объединенных общим названием. Приглашены были чуть ли не поголовно все, кто жил поблизости. Некоторых по ошибке обошли, но они все равно не преминули заявиться, так что никаких неприятностей не произошло. Позвали немало хоббитов и из других частей Заселья, некоторых даже из–за границы. Бильбо встречал гостей (званых и незваных) у новых белых ворот и каждому вручал подарок, сквозь пальцы глядя на тех, кто потихоньку выбирался через черный ход и жаловал к воротам во второй раз. Дело в том, что хоббиты, когда приходит их день рождения, дарят подарки, а не получают их. Подарки эти, как правило, недорогие, и дарить их приходится далеко не в таких неслыханных количествах, как делал на этот раз Бильбо, так что этот обычай не так уж и плох. По правде сказать, Хоббитон и Приречье каждый день праздновали чье–нибудь рождение, так что рядовому хоббиту хоть один раз в неделю что–нибудь да перепадало. Тем не менее хоббитам подарки никогда не прискучивали.

Однако на этот раз подарки были просто выдающиеся. Хоббитята прыгали от восторга и даже чуть не позабыли о предстоящем угощении. Они разжились такими игрушками, каких раньше и в глаза не видели, – все до единой яркие, красивые, а некоторые, похоже, и вовсе волшебные! Бильбо заказал их еще год назад – иначе бы подаркам не поспеть к сроку, ведь они должны были преодолеть длинный путь – какие от Одинокой Горы, какие от Дейла; и работы они были не чьей–нибудь, а гномьей.

Когда последний гость переступил порог и оказался на поляне, настал наконец–то черед песням, музыке, играм – и, конечно же, угощению! Распорядок Праздника предполагал завтрак, полуденный чай и обед (переходящий в ужин), но и завтрак, и полдник, и ужин выделялись только тем, что гости все до одного рассаживались за столы и дружно работали челюстями. Ну, а в течение остального дня угощались кто во что горазд и когда вздумается.

Продолжалось это с одиннадцати до половины седьмого. А в половине седьмого начался фейерверк!

Фейерверком заправлял Гэндальф. Он не только привез все, что было нужно, но и сам смастерил все до последней ракеты. Он же снаряжал потешные огни, устраивая всевозможные сюрпризы. Кроме того, любой хоббит мог получить что–нибудь от хозяйских щедрот – на празднике раздавали хлопушки, шутихи, пистоны, «эльфийские огни», петарды, «гномьи свечи», «гоблинские погремушки», и все самого превосходного качества. С течением лет Гэндальф все больше преуспевал в своем искусстве.

Залп – и в небе щебечут огненные птицы! Залп – колышутся над черными дымными стволами кроны деревьев, и листья вспыхивают весенней зеленью, но тут же с ветвей на головы остолбеневшим хоббитам сыплются огненные цветы и, чуть–чуть не долетев до запрокинутых лиц, исчезают, оставив дивное благоухание! Залп – и среди ветвей порхают искрящиеся бабочки, залп – вздымаются столбы цветного пламени, тут же превращаясь в орлов, корабли под парусами и стаи летящих лебедей; залп – над поляной разражается красная гроза и проливается желтым дождем! Невидимые воины с боевым кличем кидают в воздух серебряные копья, и копья, описав полукруг, с шипением тысячи разъяренных змей вонзаются в воду! Но под конец Гэндальф приберег – в честь Бильбо! – нечто совершенно особенное: он рассчитывал окончательно лишить их дара речи, и это удалось ему сполна. Внезапно в небо повалил густой дым. Клубы дыма приняли очертания далекой горы. Вершина налилась огнем и вдруг взорвалась, брызнув зеленым и алым пламенем, а из жерла вылетел красно–золотой дракон – если и не в натуральную величину, то, во всяком случае, очень натуральный: из пасти у него вырывался огонь, глаза таращились вниз и метали молнии. Поляну огласил рев, и чудище трижды пронеслось над самыми головами хоббитов. Толпа в панике отхлынула. Многие как стояли, так и попадали на землю. А дракон разогнался, что твой курьерский поезд, кувыркнулся и с оглушительным взрывом грохнулся оземь где–то на том берегу Реки.

– Это условный знак! Пора ужинать! – провозгласил Бильбо. Испуг и тревога вмиг улетучились. Распростертые на земле хоббиты повскакивали. На столах уже был накрыт великолепный ужин – для всех, кроме избранного общества: эти гости были приглашены в большой шатер – тот самый, с деревом во главе стола.

Пометка «семейная трапеза» значилась на двенадцати дюжинах приглашений (это число – сто сорок четыре – называлось куча мала; правда, пользоваться им при счете хоббитов принято не было).

Среди гостей были представители всех семей, с которыми состояли в родстве Бильбо и Фродо, а также несколько близких друзей, в родстве не состоявших (например, Гэндальф). Не забыли и молодежь – с разрешения, конечно, родителей; впрочем, родителей в таких случаях уломать было нетрудно – они обычно разрешали детям веселиться допоздна, особенно если тех при этом бесплатно угощали: воспитание юных хоббитов требует немалых затрат на пропитание!

За столом восседало множество Бэггинсов, Боффинов, Тукков и Брендибэков; представлены были Груббы (родичи бабушки Бильбо) и многоразличные Куббы (родичи деда со стороны Тукков), а в дополнение к ним – широкий выбор Рытвингов, Булджеров[57], Перестегинсов[58], Барсукков, Дебеллингов, Дудельщиков и Большеступов. Некоторые родственники были так себе, седьмая вода на киселе, причем часть из них даже и в Хоббитон–то почти никогда не наведывалась, сидючи по разным глухим медвежьим углам в отдаленных концах Заселья. Пригласил Бильбо и Саквилль–Бэггинсов. Ото и его жена Лобелия[59] не преминули явиться на пир. Они воротили нос от Бильбо и терпеть не могли желторотого нахала Фродо, но приглашение, написанное золотыми чернилами, выглядело так заманчиво, что у них просто недостало сил отказаться. Кроме того, Бильбо – двоюродный братец Лобелии – с давних пор славился своим кулинарным искусством, и его праздничные обеды гремели по всей округе.

Все сто сорок четыре гостя рассчитывали попировать на славу. Единственное, чего они страшились, – это как бы хозяин не учудил чего–нибудь в своей послеобеденной речи (а обратиться к гостям с речью он был обязан). За Бильбо водился грех – он всегда норовил вставить в свое выступление стишок–другой, именуя это «поэтическими украшениями»; кроме того, иногда, стаканчика этак после второго, он мог пуститься в воспоминания о своих дурацких приключениях и никому не нужных странствиях. Как бы его не развезло и на этот раз!..

А пока настал черед угощения, и, надо сказать, разочарованы хоббиты не были. Пир удался на славу и стал поистине гвоздем праздника. Всего было вдосталь, выбор блюд – богатейший, кухня – самая изысканная, а главное, никто не торопил подниматься из–за стола. Кстати, в последующие недели торговля съестным в окрестных лавках шла не очень–то бойко. Но лавочники особой беды в этом не видели – ведь Бильбо, делая оптовые закупки для пира, опустошил хоббитонские склады, лавки и погреба чуть ли не подчистую!

Наконец пир подошел к концу (впрочем, это еще как сказать), и настал черед Речи. Собравшиеся к этому времени размякли и подобрели – они дошли до того состояния, которое у хоббитов называется «утрамбоваться под завязку». Они благодушно попивали любимые напитки, грызли излюбленные сласти и уже не помнили про недавние опасения. Теперь они готовы были выслушать все, что угодно, и кричать «ура» после каждой фразы.

– Дорогие мои соотечественники! – начал Бильбо, поднимаясь.

– Слушайте! Слушайте! – наперебой закричали хоббиты, не торопясь, однако, ни слушать, ни слушаться друг друга.

Бильбо выбрался из–за стола, прошествовал к увешанному фонариками дереву и вскарабкался на стул. На свету его лицо залоснилось, а на вышитом шелковом жилете сверкнули золотые пуговицы. Всем было прекрасно видно, как он стоит, помахивая правой рукой, левая спрятана в кармане.

– Дорогие Бэггинсы и Боффины! – начал он снова. – А также уважаемые Тукки и Брендибэки, Груббы, Куббы, Барсукки, Дудельщики, Булджеры, Перестегинсы, Дебеллинги и Большеступы!

– Большестопы! – громогласно поправил пожилой хоббит с другого конца стола. Никому и в голову бы не пришло усомниться, что это самый настоящий Большеступ: ноги у него были соответствующего размера, на редкость косматые и обе возлежали на скатерти.

– И Большеступы, – повторил Бильбо как ни в чем не бывало. – А также добрые, славные Саквилль–Бэггинсы – наконец–то я вижу вас у себя! Добро пожаловать в Котомку! Сегодня я справляю сто одиннадцатый день своего рождения! Иными словами, мне стукнуло одиннадцать с хвостиком!

– Ур–ра! Ура! Поздравляем! Желаем счастья! Всего–всего! – загалдели хоббиты и с воодушевлением забарабанили по столам кулаками. Вот это речь! Лучше и не выдумать! Как раз в хоббичьем вкусе: коротко и не надо голову ломать.

– Надеюсь, вы развлекаетесь не меньше моего!

Оглушительный взрыв рукоплесканий. Выкрики «Еще бы!» (и «Еще чего!»). Трубы, рожки, волынки, флейты и прочая и прочая! Мы уже упоминали, что шатер кишел хоббичьим молодняком; теперь юное поколение заявило о своем присутствии взрывом доброй сотни музыкальных хлопушек с сюрпризом. В основном хлопушки были помечены меткой «Дейл»; большинству это слово ничего не говорило, но от хлопушек все были в восторге. Сюрприз состоял в том, что внутри оказались спрятаны музыкальные инструменты – небольшие, но искусно сработанные и звучавшие прямо–таки волшебно. Обнаружив сюрприз, парочка–другая молодых Тукков и желторотых Брендибэков, решив, что дядя Бильбо выговорился (Что ж еще толковать–то? Все и так ясно!), вмиг соорудили в уголке оркестрик и принялись наяривать что–то веселенькое. Несовершеннолетний Эверард[60] Тукк и юная Мелисса Брендибэк вспрыгнули на стол с колокольчиками в руках и уже собирались отмочить «Прыг–скок» – танец довольно милый, но, пожалуй, чересчур легкомысленный.

Но Бильбо еще не выговорился. Отобрав у какого–то хоббитенка рог, он трижды громко протрубил, призывая к тишине. Шум унялся.

– Подождите, я недолго! – крикнул Бильбо. Гром приветственных криков и рукоплесканий. – Я не зря собрал вас за этим столом всех вместе! Я кое–что задумал!

Что–то в его голосе заставило собравшихся смолкнуть. Наступила гробовая тишина. Один–два Тукка даже прислушались.

– Если быть точнее, я задумал не одну вещь, а целых три! Первое – я хочу сказать вам, что люблю вас всей душой и что провести одиннадцать с хвостиком лет среди столь блистательных и достойных восхищения хоббитов недостаточно, чтобы пресытиться их обществом!

Лавина одобрительных воплей и оглушительные хлопки!

– Я и с половиной из вас не успел сойтись так, как мне бы того наполовину хотелось, но, с другой стороны, я и половины из вас не люблю так, как она того, правда, вполовину не заслуживает!

Вот так–так! Что–то чересчур заковыристо! Один или два хоббита захлопали; остальные морщили лбы, силясь уяснить, что это было – любезность или хамство?

– Второе – я хочу отметить свой день рождения! – Снова аплодисменты. – То есть, простите, наш день рождения! Все вы прекрасно знаете, что этот праздник не только мой, но и Фродо – моего наследника и племянника! Сегодня он вступает в совершенный возраст и становится законным владельцем Котомки!

Снисходительные хлопки взрослых; громкие вопли хоббитов помоложе: «Фродо! Фродо! Ура старине Фродо!».

Саквилль–Бэггинсы скорчили мрачную гримасу: что бы это могло значить? Почему это вдруг хлоп – и «законным владельцем»? Что за шутки?

– Если сложить наши годы, выйдет ровно сто сорок четыре. Вас тут тоже сто сорок четыре, и это не случайно. Настоящая куча мала, если мне будет позволено так выразиться!

Неловкое молчание. Уж это ни в какие ворота не лезло! Многие из гостей, особенно Саквилль–Бэггинсы, глубоко оскорбились. Что же, выходит, их зазвали только для ровного счета, словно они ящики какие–нибудь? «Куча мала! Хорошенькое дельце! Как плоско!».

– Если мне разрешат обратиться за вдохновением к давно минувшим временам, я напомню вам, что сегодняшний день – это еще и годовщина моего прибытия в Эсгарот верхом на бочке. Правда, в тот раз я совсем было запамятовал про свой день рождения, но тогда мне стукнуло всего пятьдесят один, а когда ты молод, день рождения – не велика дата. Правда, пир мне закатили что надо, хотя сам я схватил ужасный насморк, и речь моя на пиру состояла всего из двух слов: «Бдагодадю богодно!» Позвольте мне сегодня сказать то же самое еще раз, но уже ясно и внятно: благодарю вас всех покорно за то, что посетили мое скромное торжество!

Упрямое молчание. Неужели он сейчас затянет песню или начнет декламировать стихи? Почему не откланяется и не даст спокойно выпить за его здоровье? Но Бильбо не стал петь и не заговорил стихами. Вместо этого он смолк, подождал немного и продолжил:

– Третье, и последнее. Я хочу сделать небольшое объявление. – Последнее слово неожиданно прозвучало так громко, что все, кто еще мог выпрямиться, выпрямились и навострили уши. – Хотя, как я уже сказал, одиннадцати с хвостиком лет мало, чтобы сполна насладиться вашим обществом, – с глубоким прискорбием вынужден объявить: всему настает конец. Я ухожу. Причем сию же минуту. Прямо сейчас. Прощайте!

С этими словами он шагнул со стула и… исчез! Все на секунду ослепли от ярчайшей вспышки и зажмурились, а когда открыли глаза – Бильбо нигде не было. Сто и сорок четыре обманутых хоббита так и онемели. Старый Одо[61] Большеступ убрал ноги со стола и затопал. Затем воцарилось полное молчание. Наконец переведя как следует дух, все до единого Бэггинсы, Боффины, Тукки, Брендибэки, Куббы, Барсукки, Булджеры, Перестегинсы, Рытвинги, Дебеллинги, Дудельщики и Большеступы разом загалдели.

Постепенно возмущенные гости сошлись на том, что шутка Бильбо – самого низкого пошиба, и теперь единственное средство прийти в себя – это поскорее что–нибудь съесть и выпить. В запальчивости итог подвели такой:

– Сбрендил, право слово, сбрендил старик! Но кто, спрашивается, не знал, что он чокнутый?

Даже Тукки (за малым исключением) осудили поступок Бильбо как нелепый и возмутительный. Дело в том, что поначалу большинство ни на миг не усомнилось в том, что исчезновение Бильбо – просто глупая выходка и ничего больше.

Неладное заподозрил только старый Рори[62] Брендибэк. Ни почтенный возраст, ни обилие умятой им на праздничном угощении снеди не притупили его природного ума, и Рори, наклонившись к уху своей невестки Эсмеральды, тихонько шепнул:

– Нет, дело тут нечисто, голубушка! Бэггинс, чудила, опять куда–то намылился! Ну и дурень! Но, с другой стороны, пусть его. Закуску он нам оставил, а это главное! – И он во весь голос окликнул Фродо, требуя еще вина.

Из всех, кто был в шатре, один Фродо не сказал ни слова. Он молча сидел по правую руку от пустого стула Бильбо и не отвечал ни на вопросы, ни на колкие замечания. Он знал о шутке заранее, но это не помешало ему вдосталь позабавиться. Фродо едва удерживался, чтобы не прыснуть, глядя на обалдевшие физиономии гостей и слушая их возмущенные восклицания. Правда, это не заглушило грусти – Фродо только теперь понял, как сильно любит старого хоббита. Гости тем временем ели, пили и обсуждали странности Бильбо Бэггинса, прошлые и нынешние; правда, Саквилль–Бэггинсов уже не было – разгневанные, они гордо покинули праздник. Фродо почувствовал, что и ему делать здесь больше нечего. Он велел еще разик обнести гостей вином, встал, молча осушил свой бокал, произнес мысленно тост за здоровье Бильбо – и выскользнул из шатра.

Что касается Бильбо Бэггинса, то во все продолжение речи он теребил в кармане золотое кольцо – то самое волшебное кольцо, которое он так много лет хранил ото всех в тайне. Сделав шаг со стула, он надел кольцо на палец и – только его и видели!

Он поспешил к себе в норку и постоял с минуту на пороге, улыбаясь гвалту, доносившемуся из шатра, и веселому гомону пирующих на поляне. Войдя в дом, он снял нарядный костюм, сложил вышитый шелковый жилет, завернул его в бумагу и спрятал. Затем быстро переоделся в старое походное платье и защелкнул на поясе пряжку потертого кожаного ремня. К ремню он пристегнул короткий меч в видавших виды черных кожаных ножнах. Отперев ящик (насквозь пропахший порошком от моли), он извлек оттуда старый плащ и капюшон. Судя по тому, что Бильбо держал их под замком, это были предметы особо ценные, хотя по виду понять этого было невозможно, – все латаное–перелатаное, выцветшее; так что какого они были прежде цвета, сразу и не скажешь, – скорее всего темно–зеленого. И плащ, и капюшон были явно с чужого плеча и висели на Бильбо мешком. Облачившись в них, он отправился в кабинет и из особого хранилища извлек какой–то завернутый в тряпье сверток, рукопись в кожаном переплете и плотный конверт. Книга и сверток полетели в тяжелый вещевой мешок, стоявший рядом и набитый уже почти до отказа. В конверт Бильбо опустил золотое кольцо и тонкую золотую цепочку к нему, запечатал и написал на конверте имя Фродо. Затем положил конверт на каминную полку – но внезапно передумал и сунул в карман. В этот миг дверь распахнулась и на пороге появился Гэндальф.

– Привет! – обернулся Бильбо. – А я вот гадаю – заглянешь ты ко мне или нет?

– Рад тебя видеть, – сказал волшебник, усаживаясь. – Мне срочно нужно было перемолвиться с тобой парой слов, чтобы покончить со всеми делами. Полагаю, ты доволен собой, шутка удалась на славу, все прошло как по писаному?

– Ну еще бы! – заулыбался Бильбо. – Только вот эта вспышка… Я и то чуть не упал со стула, а про других и говорить нечего. Решил добавить кое–что от себя?

– Угадал. Не обессудь! Все–таки ты столько лет осторожничал с кольцом, что я счел за лучшее направить твоих гостей на ложный след.

– И все мне испортить! Видать, без тебя ничего никогда не обойдется, старый ты проныра! – рассмеялся Бильбо. – Впрочем, ты, наверное, знал, что делаешь. Как и всегда.

– Ты прав. Когда я знаю что–нибудь наверняка, я и поступаю наверняка. Однако сейчас я кое в чем сомневаюсь… Впрочем, к делу! Значит, ты сыграл свою шутку. Кстати, твоих сородичей чуть удар не хватил, а кого не хватил – те страшно оскорбились. Теперь в Заселье ближайшие девять, а то и все девяносто девять дней ни о чем другом говорить не будут… Ну что ж! А как насчет остального?

– Все по–прежнему. Мне позарез нужен отдых, очень, очень долгий отдых. Я тебе уже говорил. Может быть, каникулы станут и вовсе бессрочными. Не думаю, чтобы я вернулся. По чести говоря, я совсем не собираюсь возвращаться. Дела я все уладил, так чего ради?.. Постарел я, Гэндальф! Выгляжу я моложе своих лет, но где–то там, внутри, я чувствую, что это не так. «Хорошо сохранился»! Да уж! – Он фыркнул. – Я просто стал какой–то прозрачный и тонкий, словно меня намазали на бутерброд, как масло, понимаешь? Причем масла мало, а ломоть огромный… Не дело это. Надо сменить обстановку, надо что–то предпринять!..

Гэндальф поглядел на него пристально и с любопытством.

– Да, это не дело, – сказал он раздумчиво. – Пожалуй, ты хорошо придумал.

– Хорошо, плохо ли, а менять ничего не стану. Я хочу снова увидеть горы, Гэндальф. Горы. И найти местечко, где я смог бы отдохнуть. В тишине и спокойствии. Чтобы вокруг не рыскали толпы родственников и чтобы не обрывали дверной звонок назойливые посетители. Может, я даже смогу закончить свою книгу. Я уже нашел неплохую фразу для концовки: «…и жил счастливо до конца дней своих».

Гэндальф рассмеялся:

– Так оно, скорее всего, и будет! Но книги твоей никто не прочитает, так что над концовкой можно не мучаться.

– Ну почему же? Придет время – прочитают. Фродо, например. Он уже заглянул в нее одним глазком и ждет продолжения. Ты ведь присмотришь за ним, правда? Одним глазком?

– Двумя, Бильбо, двумя, когда не надо будет смотреть в другую сторону!

– Позови я его, он бы, конечно, пошел со мной. Он ведь просился перед праздником. Но я–то знаю, что это пока одна блажь. Я хочу снова поглядеть на дальние страны перед смертью, а он ведь всю жизнь прожил тут, в Заселье, и сердце его со здешними лесами, полями и речушками. Хочу, чтобы малышу жилось привольно, а потому оставил ему почти все – кроме пары вещиц. Надеюсь, он будет счастлив. Надо только привыкнуть к самостоятельности. Пора ему встать на ноги!

– Говоришь, все оставил? – усомнился Гэндальф. – А кольцо? Уговор дороже денег! Не забыл?

– А… ну… да, кажется, вроде не забыл… – смутился Бильбо.

– И где оно?

– В конверте, если тебе так уж надо знать! – вспыхнул Бильбо.– Там, на каминной полке!.. Нет! Гляди–ка! Вот оно – в кармане! – Тут он запнулся. – Чуднó! – добавил он тихо, как бы обращаясь сам к себе. – Но, с другой стороны, почему бы и нет? Так даже лучше…

Гэндальф снова пристально посмотрел на Бильбо. Глаза его сверкнули.

– На твоем месте, Бильбо, я бы его все–таки оставил, – сказал он спокойно. – Вижу, тебе не хочется с ним расставаться?

– Ну… и да и нет. Раньше я об этом не думал, а теперь вот жалко. Не хочу его отдавать, и все тут. И зачем, главное? Не понимаю. Для чего тебе это понадобилось? – На этих словах голос его как–то странно изменился – зазвучал резко, раздраженно, с подозрением. – Далось тебе это кольцо! Остальные мои трофеи тебя почему–то не интересуют!

– До них мне и правда дела нет, а вот кольцо мне действительно «далось», как ты говоришь, – сказал Гэндальф спокойно. – Мне нужно знать правду. Это очень важно. Волшебные кольца – они… словом, они волшебные, и этим все сказано. Встречаются они редко, и ждать от них можно всякого. Твоим кольцом я заинтересовался, так скажем, по долгу службы, и интерес мой не угас до сих пор. Ты будешь скитаться по долам и лесам, невесть где. А я должен всегда твердо знать, где оно. Ну, и, кроме всего прочего, у тебя это колечко уже давно, пора бы и наиграться. Если я на верном пути и не во всем ошибаюсь, оно тебе уже не понадобится, Бильбо.

Лицо Бильбо налилось кровью, глаза сердито засверкали. Обычного добродушия как не бывало.

– Это почему же?! И какое тебе до этого дело, смею спросить? Нечего распоряжаться моими вещами! Это мое кольцо! Я сам его нашел, ясно?! Или оно меня!..

– Не спорю, не спорю, – поднял ладони Гэндальф. – Зачем злиться?

– Если я и злюсь, то виноват ты! Ты! Мое кольцо, и все тут! Слышишь? Мое, собственное! Мое сокровище! Да, именно так – сокровище!

Лицо волшебника оставалось серьезным и внимательным. Ничто не выдавало его изумления и даже тревоги, кроме внезапной вспышки в глубоко запавших глазах.

– Его уже так называли однажды, – заметил он. – Не ты. Другой.

– А теперь это делаю я. Ну и что? Подумаешь, Голлум разок обмолвился. Оно же теперь мое, не Голлумово. И останется моим. Я так решил!

Гэндальф поднялся.

– Ты будешь последним ослом, если его не отдашь, – сурово отчеканил он. – С каждым твоим словом мне это все яснее. Оно держит тебя слишком крепко. Оставь его! Тогда оно тоже тебя оставит, и можешь идти на все четыре стороны. Хочешь стать свободным?

– Как захочу, так и сделаю! Я и без того свободен, – набычился Бильбо.

– Тсс! Спокойнее, дружище! Мы ведь с тобой не первый день знакомы, и ты мне кое–чем обязан. Решайся! Обещание есть обещание. Выполняй же его!

– Хочешь заграбастать, так прямо и говори! – закричал Бильбо срывающимся голосом. – Только не выйдет у тебя ничего! Не отдам я своего сокровища! Ясно?! – И рука хоббита потянулась к мечу.

Глаза Гэндальфа засверкали нестерпимым огнем.

– Видно, настал мой черед разозлиться, – жестко сказал он. – Еще раз такое услышу – берегись! Или ты захотел посмотреть на Гэндальфа Серого в его истинном обличье?

Волшебник шагнул вперед. Казалось, он вырос. Не Гэндальф, а грозный и страшный великан воздвигся над хоббитом; тень его заполнила крошечную комнатку без остатка.

Бильбо отшатнулся и, тяжело дыша, прижался к стене, схватившись за карман. С минуту они стояли, глядя друг на друга. Воздух звенел от напряжения. Гэндальф не отводил взгляда. Постепенно кулаки Бильбо разжались. Его начал бить озноб.

– Ты что, Гэндальф? Ты что? – пролепетал он. – Я тебя таким еще не видел. Что тут такого? Оно ведь и вправду мое. Ведь это я его нашел. Отдай я его Голлуму, он бы меня прикончил. Я никакой не вор, что бы он обо мне ни говорил…

– Я никогда и не называл тебя вором, – ответил Гэндальф. – Но и я тоже не вор. Я не собирался тебя обчистить. Я хочу только помочь тебе. Ты всегда верил мне. Хотелось бы, чтобы поверил и на этот раз.

Он отвернулся, и тень исчезла. Перед Бильбо снова стоял обыкновенный седой старик, сгорбленный и озабоченный.

Бильбо провел рукой по глазам.

– Прости, – сказал он. – Со мной что–то странное случилось. Пожалуй, так будет даже легче – отделаться и забыть, чтоб не морочило больше голову. В последние месяцы оно так и стоит все время передо мной. Иногда мне кажется, что оно смотрит на меня, будто глаз. И знаешь – мне почему–то хочется надеть его на палец и исчезнуть. А то вдруг как стукнет: все ли с ним в порядке? – и лезешь в карман убедиться, что – уф! – на месте… Я уж и на ключ его запирал, и все такое, но оказалось, что, когда оно не в кармане, я просто места себе не нахожу. Почему – не знаю. Никак не могу взять себя в руки и решиться!

– Тогда положись на меня, – посоветовал Гэндальф. – У меня все решено. Иди, куда задумал, а кольцо оставь. Пусть оно перестанет быть твоим. Отдай его Фродо, а я пригляжу за ним.

Бильбо все еще стоял в нерешительности. Наконец из его груди вырвался вздох.

– Ладно, – проговорил он с усилием. – Оставлю. – Он пожал плечами и выдавил из себя довольно–таки скорбную улыбку. – На самом деле, ради этого я и день рождения–то затеял. Раздам, думал, побольше подарков – может, легче будет заодно и с кольцом разделаться? Легче не вышло, но все–таки жаль, если все мои труды пропадут даром. Это окончательно испортило бы шутку.

– Конечно. В этом была вся соль. Другого смысла я в твоей затее, как ни бьюсь, не нахожу, – подтвердил Гэндальф.

– Отлично, – решился Бильбо. – Откажу его Фродо вместе со всем остальным. – Он глубоко, всей грудью вздохнул. – Что ж, теперь мне и правда пора в путь, пока меня еще кто–нибудь не остановил! «До свиданья» я тебе уже сказал, а начинать все по второму кругу – для меня это слишком!

Он подхватил мешок и направился к двери.

– Кольцо у тебя в кармане, – напомнил волшебник.

– Точно! – вскричал Бильбо. – И завещание, и все прочие бумаги. Может, возьмешь конверт и передашь от моего имени? Так будет надежнее.

– Нет, кольца я не возьму, – сказал Гэндальф. – Положи его на каминную полку. До прихода Фродо с ним ничего не сделается. Я пригляжу.

Бильбо вынул конверт и собирался уже положить его на полку рядом с часами, но рука вдруг отдернулась, и пакет полетел на пол. Подобрать его Бильбо не успел: быстро нагнувшись, волшебник опередил его и водворил конверт с бумагами на камин.

Лицо хоббита снова свела судорога ярости; впрочем, оно тут же разгладилось, и Бильбо рассмеялся.

– Ну вот и все, – сказал он. – Я пошел!

Они вышли в прихожую. Бильбо выбрал из тростей на стойке свою любимую и свистнул. Из трех разных комнат выскочили трое гномов, хлопотавших по хозяйству.

– Ну как, все готово? – спросил Бильбо. – Все завернули? Все надписали?

– Все! – ответили гномы.

– Тогда в путь!

И он перешагнул через порог парадного входа.

Ночь выдалась ясная. Небо усеяли точечки звезд. Бильбо поднял голову и глубоко вздохнул:

– Здорово! Просто здорово! Снова из дому, снова в дорогу! Да еще с гномами! Вот о чем я мечтал все эти долгие годы! До свидания! – Он оглянулся на свой старый дом и поклонился порогу. – До свидания, Гэндальф!

– До скорого свидания, Бильбо! Смотри в оба! Ты уже в возрасте, и я надеюсь, что годы прибавили тебе ума!

– Смотри и ты в оба! А я ничего не боюсь. Никогда еще мне не было так хорошо, и это не пустые слова. Пора! А то ноги убегут сами! – И Бильбо тихонько замурлыкал песенку:

Бежит дорога вдаль и вдаль.

Но что я встречу по пути?

Забыв усталость и печаль,

Я ухожу, чтобы идти.

Все дальше, не жалея ног, – Пока не выйду на большак,

Где сотни сходятся дорог, – А там посмотрим, что и как!

Прервав себя, он постоял немного молча и вдруг, ничего больше не сказав, повернулся спиной к огням, голосам и раскинутым на поляне шатрам. Мгновение спустя, свернув в сад, он бодро зашагал вниз по склону, а за ним – трое его спутников. В конце тропы он перепрыгнул через изгородь, где пониже, и углубился в ночные поля – ветерок прошуршал в траве, и все стихло.

Гэндальф постоял на пороге, провожая Бильбо взглядом, пока хоббит и его спутники не растворились в темноте.

– До свидания, дорогой Бильбо! До следующей встречи! – сказал он наконец негромко и возвратился в дом.

Фродо не заставил себя долго ждать. Когда он появился, Гэндальф сидел в кресле, не зажигая огня, погруженный в глубокую думу.

– Ну как, ушел? – спросил Фродо.

– Да, – откликнулся Гэндальф. – Все–таки ушел.

– Я думал – то есть нет, какое там, скорее надеялся, что это только шутка, – вздохнул Фродо. – Но в душе я знал, что он и правда решил уйти. Он ведь всегда шутил, когда речь заходила о чем–нибудь серьезном. Я так мечтал застать его и попрощаться!

– Думаю, он хотел ускользнуть незаметно, не прощаясь, – возразил Гэндальф. – Не переживай. Теперь–то с ним все будет в порядке. Он оставил тебе конверт. Возьми!

Фродо взял с каминной полки конверт, взглянул, но открывать не стал.

– Здесь завещание и другие бумаги, как я полагаю, – сказал Гэндальф. – Теперь ты – хозяин Котомки. И еще у меня есть подозрение, что ты найдешь в этом конверте золотое кольцо.

– Кольцо?! – изумился Фродо. – Он оставил его мне?! Но почему?.. Впрочем, оно может очень даже пригодиться.

– А может, и наоборот, – заметил Гэндальф. – На твоем месте я бы им не пользовался. Лучше всего положить его под замок и беречь пуще глаза. Ну, а теперь я иду спать!

Как хозяин Котомки, Фродо вынужден был взять на себя тяжкий долг – проститься с гостями. Слух о странном происшествии расползся уже по всей поляне, но Фродо всем отвечал одно и то же: «Утро вечера мудренее, поживем – увидим». Около полуночи за гостями поважнее прибыли экипажи и один за другим отъехали, нагруженные сытыми, но очень недовольными хоббитами. Затем пришли нанятые заранее садовники и увезли на тачках самых заядлых кутил, которые по вполне простительной причине несколько задержались на пиру.

Долго ли, коротко ли – ночь минула. Встало солнце. Хоббиты тоже встали – правда, много, много позже солнца. Начинался день. Пришли рабочие и принялись (по распоряжению хозяина) снимать шатры, убирать столы, расставлять стулья по своим местам и подбирать ложки, ножи, бутылки, тарелки, фонарики, оберточную бумагу, крошки, обрывки хлопушек, забытые сумки, перчатки, носовые платки, а также остатки трапезы (каковых оказалось плачевно мало). Вслед за рабочими пожаловали визитеры (хотя этим никто никаких распоряжений не давал): Бэггинсы, Боффины, Булджеры, Тукки и прочие вчерашние гости – короче, все, кто жил или гостил поблизости. К полудню, когда даже самые завтраколюбивые хоббиты вышли наконец на улицу узнать, что слышно новенького, у Котомки снова собралась изрядная толпа – незваная, но нельзя сказать, чтобы нежданная.

Фродо поджидал гостей на пороге, вежливо улыбаясь, но выглядел усталым и озабоченным. Он принимал всех, но добавить к уже сказанному накануне ничего не мог. На все вопросы ответ был один: «Господин Бильбо Бэггинс покинул эти места. Нет, насколько мне известно, возвращаться не собирается». Некоторые посетители получили приглашение зайти в дом: Бильбо оставил им «весточки».

В прихожей высилась куча всяческих пакетов, свертков и мелкой мебели. На каждой вещи красовался ярлычок с надписью. Надписи эти были иной раз довольно пространными – например, такая:

«Аделарду[63] Тукку – в личную собственность, от Бильбо» – на зонтике. Аделард вечно прихватывал с собой из гостей чей–нибудь зонтик, хотя на этих зонтиках далеко не всегда значилось, что они предназначены ему в подарок!

«Доре Бэггинс – в память о нашей продолжительной переписке, от Бильбо» – на вместительной корзине для бумаг. Дора, сестра Дрого, была в то время старшей из родственниц Бильбо и Фродо. Старушке минуло девяносто девять, и за последние полвека, а то и больше, она исписала горы бумаги, наставляя родню на путь истинный.

«Мило[64] Барсукку – в надежде, что пригодится, от Б.Б.» – на ручке с золотым пером и чернильнице. Мило славился тем, что никогда не отвечал на письма.

«Анжелике – от дяди Бильбо, в личное пользование» – на круглом вогнутом зеркальце. Анжелика принадлежала к юному поколению Бэггинсов и, мягко выражаясь, не скрывала, что считает себя первой красавицей Заселья.

«Для библиотеки Гуго Перестегинса – от одного из внесших посильный вклад» – на пустом шкафчике для книг. Гуго охотно брал почитать чужие книги, но возвращал уж как–то особенно туго, если возвращал вообще.

«Лобелии Саквилль–Бэггинс – в подарок» – на шкатулке с серебряными ложечками. Бильбо подозревал, что за время его первой отлучки Лобелия позаимствовала из Котомки немало столового серебра. И Лобелия знала о его подозрениях лучше кого бы то ни было. Когда старуха прибыла и прочитала надпись, она сразу взяла в толк, на что намекает Бильбо, – но ложки тем не менее взяла.

И подарков, и надписей было, конечно, гораздо больше. За долгую жизнь Бильбо в его жилище накопилась уйма вещей. В хоббичьих норах зачастую повернуться негде от всякой всячины – в основном из–за обычая задаривать гостей множеством подарков. Нельзя, правда, сказать, чтобы подарки дарились всегда новые. Было, например, несколько старых мэтемов, которые кочевали по всей округе, от владельца к владельцу. Но у Бильбо заведено было дарить всегда только новые подарки, а те, что получал он сам, – хранить. Теперь старая нора могла наконец избавиться хотя бы от толики хлама.

На каждом из прощальных подарков белело по ярлычку, снабженному собственноручной надписью Бильбо – иногда шутливой, иногда не без намека. Но конечно, большинство вещей попали туда, где в них нуждались, и встречены были с радостью. Так, больше всех повезло хоббитам победнее, особенно тем, что жили в Отвальном Ряду[65]. Старикан Гэмги получил два мешка картошки, новую лопату, шерстяной жилет и горшочек с мазью для больных суставов. Почтенный Рори Брендибэк отхватил, в благодарность за хлебосольство, дюжину бутылок «Старого Виноградника», крепкого красного вина из Южного Предела, как следует выдержанного, – еще бы, ведь эти бутылки в свое время закупоривал еще отец Бильбо! Едва распробовав вино из первой бутылки, Рори тут же даровал Бильбо полное прощение и с тех пор стоял за него горой, доказывая, что Бильбо всегда был хоббит что надо.

Фродо получил кучу всякой всячины, не считая, конечно, основного добра: книг, картин, мебели, причем в итоге всего этого набралось даже больше, чем нужно для скромной, но безбедной жизни. Однако о деньгах и драгоценностях помину не было. Бильбо не завещал племяннику ни гроша, и среди подарков не отыскалось даже какой–нибудь завалящей стеклянной бусинки.

Этот день стал для Фродо настоящим испытанием. Словно лесной пожар, по окрестностям распространился слух, будто имущество Бильбо все до последней пуговицы будет роздано бесплатно. Вскоре Котомка наполнилась хоббитами, у которых никакого дела к хозяину не было, – но и выставить их не удавалось. В прихожей царил тарарам. Ярлыки кто–то посдирал, подарки перепутались, там и сям вспыхивали перебранки. Некоторые не сходя с места предлагали меняться подарками и заключали сделки, другие норовили смыться с какой–нибудь мелочью, адресованной другому, или просто тащили, что казалось невостребованным (или плохо лежало). От двери и до самых ворот выстроился ряд возков и тачек.

В разгар неразберихи заявились Саквилль–Бэггинсы. Фродо как раз отправился отдохнуть ненадолго, попросив своего друга Мерри Брендибэка[66] приглядывать за всем происходящим. Когда Ото[67], ввалившись, громогласно потребовал Фродо, Мерри вежливо поклонился в ответ:

– Приема нет. Хозяин отдыхает.

– Прямо, отдыхает! Говори уж лучше сразу «прячется»! – не поверила Лобелия. – Мы пришли с ним поговорить, и нас никто не остановит. Иди и передай ему это!

Мерри заставил их долго ждать, так что у Саквиллей оказалось в запасе достаточно времени, чтобы обнаружить в общей груде прощальных подарков адресованную им шкатулку с ложками. Настроение у них от этого, прямо скажем, не улучшилось. Наконец их провели в кабинет. Фродо сидел за столом перед кучей бумаг. На его лице явственно читалось, что гостей он принимать не склонен, тем более если эти гости – Саквилль–Бэггинсы. Увидев их, он встал, теребя в кармане какую–то вещицу. Впрочем, правила учтивости он все же постарался соблюсти.

Саквилль–Бэггинсы, наоборот, с первого слова взяли тон самый оскорбительный. Начали они с того, что пожелали купить у Фродо некоторые ценные вещи, не отмеченные ярлыками, однако предложили за них смехотворно мало (какая меж своих торговля?). Когда Фродо ответил, что, кроме вещей, отобранных самим Бильбо, ничего продавать не собирается, Саквилли объявили, что вся эта история с подарками – сплошное надувательство и выглядит крайне подозрительно.

– Мне ясно только одно, – раздувался от ярости Ото. – Ты на этом деле неплохо поживился. Требую, чтобы мне показали завещание!

Если бы не вклинился (так некстати!) Фродо, Ото считался бы наследником старого Бэггинса. Изучив завещание вдоль и поперек, он разочарованно фыркнул. Увы, бумага не оставляла места кривотолкам и составлена была так, что не подкопаешься (хоббичьи законы требуют, кроме всего прочего, чтобы под ценным документом значились подписи семи свидетелей, причем красными чернилами).

– Опять нас обвели вокруг пальца! – бросил Ото жене. – А ведь мы целых шестьдесят лет ждали. Серебряные ложки! Тьфу!

Он щелкнул пальцами под самым носом у Фродо и, громко топая, направился к выходу. Выпроводить его супругу оказалось куда сложнее. Когда Фродо вышел наконец из кабинета посмотреть, что делается вокруг, первым делом он наткнулся на Лобелию: та внимательно исследовала ниши, осматривала углы и простукивала половицы. Он решительной рукой проводил Саквильшу к выходу, избавив попутно от нескольких довольно ценных вещиц, неведомо как застрявших в ее зонтике. На лице Лобелии читались потуги сочинить на прощание какую–нибудь сокрушительную отповедь, но в итоге она не нашла ничего лучшего, кроме как прошипеть с порога:

– Ты об этом еще пожалеешь, юнец! Почему ты не ушел вместе с ним? Ты не здешний. Ты не Бэггинс. Ты… ты… Брендибэк, вот ты кто!

– Слыхал, Мерри? Оказывается, это оскорбление, – сказал Фродо, захлопнув за нею дверь.

– Какое там оскорбление, – возразил Мерри Брендибэк. – Это грубая лесть. А следовательно, неправда.

Они обошли нору и выставили за дверь трех молодых хоббитов (двух Боффинов и Булджера), которые ковыряли дырки в стенах одной из кладовых. Кроме того, Фродо пришлось вступить в потасовку с несовершеннолетним Санхо[68] Большеступом (внуком старого Одо Большеступа), который устроил раскопки в главном чулане, – ему, видите ли, показалось, что там пол слишком гулкий. Легенды о золоте Бильбо давали пищу не только любопытству, но и надеждам, потому что золото, добытое таинственным, а то и вовсе неправым путем, принадлежит, как известно, тому, кто его найдет, – если только добытчику не помешают.

Сломив сопротивление Санхо и выпихнув его за дверь, Фродо без сил рухнул на стул у порога.

– Пора закрывать лавочку, Мерри, – воззвал он к другу. – Запирай дверь, и хватит на сегодня. Даже если они приволокут таран – не открывай никому!

С этими словами он встал и отправился подкрепить силы запоздалой чашкой чаю.

Не успел он сесть за стол, как в дверь негромко постучали. «Даю голову на отсечение, опять Лобелия, – поморщился Фродо. – Наверное, придумала, как задеть меня побольнее, и вернулась. Ничего, обождет».

И он отхлебнул чаю. Стук повторился – на этот раз гораздо громче. Но Фродо не двинулся с места. И тут в окне внезапно появилось лицо волшебника.

– Если ты мне не откроешь, Фродо, я напущу ураган и твою дверь сорвет с петель, да так, что она вылетит с другой стороны дома!

– Гэндальф! Это ты? Минуточку! – закричал Фродо, бросаясь в прихожую. – Входи! Входи! Я думал, это Лобелия.

– Тогда прощаю. Кстати, я, кажется, недавно ее встретил. Она правила пони, запряженным в бричку, а бричка катила в Приречье. Лицо у твоей родственницы было – впору молоку скиснуть!

– Я сам едва не скис, на нее глядючи. Честное слово, я чуть не надел на палец кольцо дяди Бильбо. Больше всего мне хотелось исчезнуть на месте…

– Ни в коем случае! – воскликнул Гэндальф, усаживаясь. – Осторожнее с этим кольцом, Фродо! Между прочим, о нем–то я и хотел с тобой поговорить на прощание.

– Но почему нельзя его надевать, скажи?

– Скажи сначала ты! Что тебе известно об этом кольце?

– Я о нем знаю только из рассказов дяди Бильбо. Он открыл мне, как его отыскал, как им пользовался, – словом, всю историю. Я имею в виду дядино путешествие.

– Интересно, какую из историй он тебе рассказал, – заметил Гэндальф невинно.

– А! Ну, не ту, конечно, которую он сочинил для гномов и которую потом вставил в книгу, – заверил Фродо. – Он рассказал мне, как все было на самом деле. Сразу, как я сюда переехал. Он сказал, что ты его здорово донял и ему пришлось расколоться, а потому лучше, чтобы и я тоже знал правду. «У нас не должно быть тайн друг от друга, Фродо, – говорит. – Но слов моих никому не передавай. Кольцо теперь все одно мое, так что и говорить не о чем».

– Любопытно, – сказал Гэндальф. – Ну и что ты обо всем этом думаешь?

– Если ты имеешь в виду байку про «подарочек», то – да, пожалуй, другая история гораздо больше похожа на правду, и мне невдомек, зачем было ее переиначивать. И вообще, за Бильбо такого никогда не водилось. Странное дело!

– Вот и мне так показалось. Но с теми, кто хранит золотые кольца или что–нибудь еще в том же роде, странности случаются сплошь и рядом – особенно если этими предметами пользоваться. Пусть это будет тебе предостережением. Держи ухо востро! У этого «кольца–невидимки» могут быть и другие свойства, которых мы не знаем.

– Не понимаю, – признался Фродо.

– Я тоже, – ответил волшебник. – Просто у меня возникло несколько вопросов. Случилось это не теперь, но вчера вечером мне пришлось особенно насторожиться. Поводов для тревоги нет. Но послушай моего совета: надевай его пореже, а лучше – и совсем оставь в покое. Ну, а не оставишь – не давай повода для пересудов и подозрений, очень тебя прошу! И повторяю: береги – и никому не показывай!

– Ты говоришь так таинственно! Чего же ты боишься?

– Точно пока не знаю, а потому ничего больше и не прибавлю. Вот вернусь – тогда, может, что–нибудь и выяснится. А ухожу я немедленно, так что на сей раз прощай! – И он встал со стула.

– Так быстро?! – вскричал Фродо. – Я думал, ты останешься ну хотя бы на недельку! Как же я без тебя?

– Я и намеревался остаться, но, как видишь, передумал. Меня может не быть довольно долго; однако, как только смогу, наведаюсь. Извещать не буду: проберусь незаметно. Появляться в Заселье открыто мне теперь не след. Меня стали сильно недолюбливать. Я помеха работе и вечно подстрекаю к беспорядкам. Некоторые даже обвиняют меня в том, что я похитил беднягу Бильбо, если не сделал с ним чего похуже. Если желаешь знать, мы с тобой, оказывается, сговорились завладеть его богатством.

– Уж эти мне «некоторые»! – в сердцах воскликнул Фродо. – Небось, Ото с Лобелией! Какая гнусность! Да если бы я мог вернуть Бильбо и отправиться с ним бродить по свету – забирай они эту Котомку хоть насовсем, и остальное добро в придачу! Я люблю Заселье. Но где–то в глубине души уже начинаю жалеть, что не пошел с Бильбо. Как знать, доведется ли мне еще с ним увидеться?

– Как знать! – ответил на это Гэндальф. – Впрочем, я хотел бы знать еще очень и очень многое. Как–то все оно сладится?.. Ну, а пока – прощай! Будь осторожен! И поглядывай на дорогу – особенно когда ждешь меня меньше всего. Прощай!

Фродо проводил его до порога. Гэндальф махнул на прощанье и пошел прочь – для его возраста, пожалуй, слишком быстрым шагом. Но Фродо почудилось, что старый волшебник как–то непривычно сгорбился, словно взвалил на плечи тяжелую ношу. Вечер уже превратился в ночь, и плащ Гэндальфа быстро слился с поздними сумерками. Прошло немало времени, прежде чем Фродо увидел волшебника снова.

Глава вторая. ТЕНЬ БЫЛОГО[69].

[69].

Кривотолки не стихли ни за девять, ни за все девяносто девять дней. Круглый год в Хоббитоне судили–рядили о втором исчезновении Бильбо Бэггинса, да что там в Хоббитоне – во всем, почитай, Заселье; ну, а помнили об этом еще дольше. История с Бильбо стала сказкой, какие рассказывают у камина хоббитятам. В конце концов Шалый Бэггинс, как его с той поры звали, Бэггинс, то и дело исчезавший среди огня и дыма и появлявшийся с мешком золота и алмазов, стал любимым сказочным героем и надолго пережил память о действительных событиях.

А пока все соседи Бильбо единодушно пришли к выводу: Бильбо и так–то был малость «того», а тут спятил окончательно, взбесился и, наверное, усвистал куда–нибудь в поле. Там он, должно быть, свалился в никому не известный пруд или речушку и нашел свой конец – печальный, но вряд ли безвременный. Винили во всем этом по большей части Гэндальфа.

– И что бы проклятому колдуну не оставить в покое молодого Фродо! – возмущались хоббиты. – Глядишь, прижился бы малый, пустил корни, остепенился помаленьку…

По–видимому, волшебник все–таки внял пожеланиям публики и оставил Фродо в покое. Молодой Бэггинс без помех «пустил корни» и зажил в мире и спокойствии, но… остепеняться не торопился. Напротив: за ним с первых дней закрепилась та же репутация, что и за Бильбо. Оплакивать Бильбо он отказался наотрез и уже на следующий год шумно отпраздновал день рождения дяди, назвав его «Стократным Пиром». Хотя какой там пир – всего двадцать приглашенных! Зато ели в несколько приемов, и снеди было – хоть заройся, а питья – хоть плавай (как гласит засельская поговорка).

Многие были неприятно поражены этим неуместным весельем, но Фродо продолжал из года в год отмечать День Рождения Бильбо – и в конце концов к этому привыкли. Фродо не уставал повторять, что Бильбо, скорее всего, жив. Но когда его спрашивали: «Так где же он?» – Фродо только пожимал плечами.

Как и Бильбо, Фродо не стал обзаводиться семьей, однако у него было немало приятелей – особенно среди хоббитов помоложе (по большей части из рода Старого Тукка). Как и Фродо, все они с детства обожали Бильбо и частенько наведывались к нему в Котомку. Тут были и Фолко[70] Боффин, и Фредегар[71] Булджер, но ближайшими друзьями Фродо слыли Перегрин Тукк (обычно его звали Пиппином[72]) и Мерри Брендибэк (его полное имя звучало как Мериадок, но мало кто вспоминал об этом). Фродо часто гулял с друзьями по Заселью, но еще чаще – без них. К удивлению степенных, добропорядочных хоббитов, его иногда видели вдали от дома, в лесу, на холмах, под звездами. Мерри и Пиппин подозревали, что Фродо хаживает к эльфам – как и Бильбо в свое время.

С течением лет хоббиты стали замечать, что Фродо тоже как–то уж слишком «хорошо сохраняется». С виду он так и остался крепким, бодрым хоббитом лет этак тридцати. «Парень–то, гляньте, счастье обеими руками загребает», – говорили про него, но по–настоящему странным это стало казаться, только когда ему перевалило за пятьдесят, – возраст, в котором самые буйные головы начинают понемногу трезветь.

Сам же Фродо, оправившись от первого потрясения, нашел, что быть самому себе хозяином и зваться господином Бэггинсом из Котомки – не так уж и плохо. Несколько лет подряд он был вполне доволен судьбой и не слишком беспокоился о будущем. Но втайне от себя он все больше жалел о том, что не ушел вместе с Бильбо. Иногда – особенно осенью – он подолгу бродил среди пустынных холмов, и ему все чаще снились горы, хотя он никогда гор не видел.

Порой он говорил себе: «Как знать, может, в один прекрасный день я тоже переправлюсь за Реку и уйду отсюда». На что сам же себе и возражал неизменно: «Еще не время».

Так все и шло, пока Фродо не разменял наконец четвертый десяток и не приблизился к пятидесятилетию. Число пятьдесят казалось Фродо знаменательным (и зловещим). Именно в этом возрасте на Бильбо свалилось Приключение. Фродо почувствовал, что ему не сидится на месте, но все засельские тропинки были хожены–перехожены вдоль и поперек. Он перелистывал карты, гадая, что может лежать за границами Заселья, – но на засельских картах все, что было за пределами хоббичьих земель, почти сплошь покрывали белые пятна. Мало–помалу Фродо пристрастился к дальним прогулкам и перестал брать с собой спутников. Мерри и остальные наблюдали за ним с немалым беспокойством. Его часто видели беседующим с чужестранцами, которых как раз в то время проходило через Заселье великое множество.

Ходили слухи, что в мире за пределами Заселья творится неладное. Гэндальф не появлялся уже несколько лет, весточек от него не приходило, и Фродо старался разузнать как можно больше своими силами. Эльфов в Заселье раньше было не встретить, а теперь они появлялись то и дело. Правда, в здешних местах эльфы задерживались ненадолго: они спешили на запад и обратно уже не возвращались. Эльфы покидали Средьземелье[73], и его тревоги их больше не занимали. Прибавилось на дорогах и гномов. Через Заселье проходил древний Западно–Восточный Тракт, который вел в Серую Гавань, и гномы часто пользовались им на пути к своим копям, в Синие Горы. Именно гномы приносили хоббитам вести о том, что творится в далеких странах, – если, конечно, хоббиты давали себе труд слушать. Как правило, гномы не отличались разговорчивостью; ну а хоббиты особо к ним и не приставали. Но теперь Фродо частенько встречал необычных гномов, бредших на запад издалека в поисках убежища. Они были явно обеспокоены, и некоторые из них, переходя на шепот, рассказывали о Враге и о стране, которая называется Мордор.

Название это хоббиты знали только из преданий глухой и мрачной старины. Для них оно было всего лишь тенью на задворках памяти, но, произнесенное вслух, звучало угрожающе и заставляло поежиться. Похоже было, что злая сила, долго таившаяся в Чернолесье и недавно изгнанная оттуда Белым Советом[74], только выиграла от своего поражения: она объявилась вновь, на этот раз в крепостях Мордора, несравненно укрепившись и умножившись. Ходили даже слухи, что отстроена заново Черная Башня. Зло расползалось оттуда на все четыре стороны. На дальнем юге и востоке уже гремели войны, и в сердцах рос страх. В горах вновь расплодились орки. Вышли на охоту тролли – не дубинноголовые, как прежде, но хитрые и коварные, со смертоносным оружием в руках. А еще из уст в уста вполголоса передавались слухи о тварях куда более страшных, имени которым не было.

До ушей простых хоббитов из этого всего, конечно, мало что доходило. Но даже глухие ко всему упрямцы и замшелые домоседы, как ни затыкай они уши, не могли время от времени не слышать странных новостей, а тем, кого дела заставляли бывать невдалеке от границ Заселья, случалось иной раз видеть весьма необычные вещи. Разговор, происшедший однажды весенним вечером в «Зеленом Драконе», что в Приречье (Фродо шел тогда пятидесятый год), доказал, что даже в укрытом от всех бурь и непогод сердце Заселья пустили корни неспокойные слухи, – правда, большинство хоббитов пока над ними посмеивалось. Сэм Гэмги сидел в уголке у камина, напротив устроился Тэд Сэндиман, сын мельника; вокруг расположились другие хоббиты из окрестных деревень и вполуха слушали их беседу.

– Странных вещей нынче наслушаешься, что верно, то верно, – заявил Сэм.

– А, чепуха! – возразил Тэд. – Не слушай – вот и все дела. Мне за этими сказками да всякими там страшилками дальше своего порога ходить не надо.

– Кто ж спорит? – оскорбился Сэм. – Только в этих сказках иногда больше правды, чем ты думаешь. Ведь они откуда берутся, сказки–то? Возьми хотя бы драконов.

– Спасибочки! Заплати – не возьму, – хмыкнул Тэд. – Когда я был желторотым юнцом, мне о них, положим, рассказывали, но теперь–то я дурак буду, если поверю. В Приречье у нас только один дракон, да и тот «Зеленый».

Грохнул общий хохот.

– Это точно, – подтвердил Сэм, когда отсмеялся вместе с остальными. – Ладно, драконов нет. А как быть с Древолюдьми, то есть с великанами, словом, называй как нравится? Говорят, недавно за Северными Болотами видали одного, так он повыше любого дерева будет!

– Ну и кто это говорит, интересно?

– Да хотя бы братан мой двоюродный, Хэл. Он работает на господина Боффина, в Захолмье, и ходит в Северный Предел охотиться. Так вот, он сам видел.

– Это он заливает, что видел. Твой Хэл вечно плетет небылицы. А может, ему просто примерещилось.

– Да великан–то был что твой вяз, и не простой, а ходячий! Раз шагнет – семь локтей долой! Шагнет – еще семь!

– Спорим, не шагал он никуда! Это был просто вяз. И вся недолга!

– Говорю тебе, этот вяз шагал! Да в Северных Болотах вязы и вообще не растут!

– А коли не растут – значит, Хэл и не видел ничего, – припечатал Тэд.

Многие засмеялись. Послышались хлопки. Слушатели, по всей видимости, решили, что Тэд здорово уел молодого Гэмги.

– Подумаешь! – не сдавался Сэм. – Да у нас в округе кого ни ткни, все знают, что через Заселье ходят разные чужаки. Это я только о тех говорю, которые шастают прямиком через Заселье, а скольким от ворот поворот дают, и не сосчитаешь. Обходчики такого нашествия не упомнят. И потом, я слыхал, эльфы на запад подались. Говорят, они в гавань идут, за Белые Башни.

Сэм неопределенно помахал рукой в ту сторону. Ни он и никто из завсегдатаев трактира не знал в точности, далеко ли до Моря, – известно было только, что оно где–то там, за старыми башнями, маячащими на западной границе Заселья. Предания повествовали, что где–то там, вдали, должна быть Серая Гавань, откуда по временам уходят в плаванье эльфийские корабли, уходят и никогда не возвращаются.

– Они плывут, плывут, плывут под парусами за Море, уплывают на Запад и покидают нас навсегда, – нараспев закончил Сэм, печально и торжественно покачивая головой.

Тэд только рассмеялся:

– Ну, брат, удивил! Что ж тут нового? Если верить старым сказкам, так всегда было. А нам–то с тобой что? Пусть себе плывут! Только я на что хочешь поспорю – не видал ты этих кораблей! Да и никто в Заселье не видал. Россказни одни!

– Ну, не знаю, – задумчиво протянул Сэм. Он был уверен, что однажды встретил в лесу эльфа, и надеялся когда–нибудь повстречать еще. Из всех легенд, слышанных им на заре юности, больше всего его волновали те наполовину забытые сказки, где говорилось про эльфов. – А только даже и в наших краях некоторые часто видят Благородное Племя, и эльфы им сообщают разные новости, – перешел он снова в нападение. – Взять хоть господина Бэггинса, у которого я работаю. Он мне не раз говорил – уплывают, мол. Уж он–то в эльфах разбирается. А старый господин Бильбо и того лучше разбирался. Когда я пацаном был, он мне столько всяких историй нарассказывал!..

– Они же с приветом оба, – перебил его Тэд. – По крайней мере, Бильбо точно был спятимши, да и Фродо вот–вот спятит. Если твои новости оттуда, то у тебя, видать, тоже тараканы в голове. Пока, приятели! Я домой пошел. Ваше здоровьичко!

Он осушил кружку и, с шумом отодвинув стул, вышел.

Сэм замолчал и в общую беседу уже не вступал. Ему было о чем поразмыслить. Во–первых, в садике у Котомки полно работы, и завтра, ежели распогодится, придется попотеть. Трава растет быстро… Но Сэма одолевали и другие думы. Помозговав маленько, он вздохнул, встал и тоже вышел на улицу.

Стоял ранний апрель. Небо понемногу расчищалось после ливня. Солнце уже село, и бледный, прохладный вечер быстро превращался в ночь. Высыпали ранние звезды. Тихо и задумчиво насвистывая, Сэм отправился хоббитонскими улочками домой, на Холм.

Именно этим вечером в Заселье после долгого отсутствия снова объявился Гэндальф. После достопамятного Дня Рождения он пропал на целых три года. Потом забежал ненадолго, придирчиво оглядел Фродо – и снова исчез. В следующие год или два он наведывался довольно часто, причем каждый раз пробирался в Котомку уже в сумерках и покидал ее до рассвета, не сказав никому ни слова. Чем он занят и где странствует – волшебник не рассказывал; казалось, больше всего на свете его интересуют всякие мелочи – как–де здоровье Фродо, что он поделывает и так далее.

Вдруг ни с того ни с сего посещения прекратились. Девять лет Фродо не видел Гэндальфа, ничего о нем не слыхал и уже не чаял услышать, уверившись в душе, что волшебник никогда не вернется и хоббиты его больше не занимают. Но в тот вечер, когда Сэм брел домой в сгущавшихся сумерках, Фродо вновь услышал знакомый стук в окно кабинета.

Фродо встретил старого приятеля с удивлением и нескрываемой радостью. Первым делом они внимательно оглядели друг друга.

– Надеюсь, у тебя все в порядке? – осведомился Гэндальф. – Я гляжу, ты такой же, как всегда, Фродо!

– И ты тоже не изменился, – ответил Фродо. Но про себя он отметил, что Гэндальф осунулся и постарел. Хоббит засыпал волшебника вопросами о его странствиях и о том, что творится в большом мире; постепенно они увлеклись беседой и просидели до петухов.

Утром, после позднего завтрака, Фродо и Гэндальф расположились в креслах у открытого окна кабинета. В камине пылал огонь, хотя особой нужды в этом не было – солнышко и так пригревало на славу, а ветер дул с юга. Все вокруг казалось удивительно свежим, в полях зеленела на солнце первая весенняя травка, на кончиках веток лопались почки…

Гэндальфу вспоминалась другая весна, восьмидесятилетней давности, когда Бильбо выбежал поутру из Котомки, не прихватив даже носового платка. С тех пор волшебник стал седым как лунь, борода и брови его еще сильнее закосматели, а лицо избороздили новые морщины, ясно говорившие о накопленной за эти годы мудрости и о многих, многих заботах. Но глаза смотрели, как прежде, ясно, и колечки дыма Гэндальф пускал с той же неистощимой выдумкой и с тем же удовольствием.

Волшебник молча курил, а Фродо морщил переносицу, размышляя. Даже сейчас, при утреннем свете, он ощущал тень, омрачившую ясное утро; виной тому были вести, принесенные Гэндальфом. Наконец хоббит нарушил тишину.

– Этой ночью ты начал говорить что–то странное о моем кольце, Гэндальф, – напомнил он. – Но потом вроде как спохватился – мол, о таких вещах лучше рассказывать при свете дня. Может, сейчас потолкуем? Ты намекнул, что кольцо очень опасно. Дескать, я даже представить себе не могу, насколько оно опасно. В чем же эта опасность?

– Опасностей несколько, – ответил волшебник. – Кольцо гораздо могущественнее, чем я смел предполагать поначалу. Видишь ли, оно легко овладевает тем, кому принадлежит, поглощая своего хозяина без остатка, так, что тот сам начинает принадлежать ему[75]. Изготовлено оно было в глубокой древности в Эрегионе вместе с другими эльфийскими кольцами[76] – можешь называть эти кольца волшебными, это недалеко от истины. Но эрегионские кольца – очень разные. Одни весьма могущественны, другие попроще. На тех, что попроще, эльфийские мастера набивали руку, пока наконец не достигли совершенства в этом деле. Для них кольца были игрушкой, но смертному, на мой взгляд, такие игры могут выйти боком! Что же касается Великих Колец, или Колец Власти, то они несут прямую гибель. Смертный, у которого хранится одно из Великих Колец, не может умереть, не взрослеет и не стареет, но зато и жизни в нем не прибавляется. Он просто влачит и влачит существование, покуда каждый миг не превратится для него в пытку усталостью. Если же он то и дело надевает Кольцо, чтобы сделаться невидимым, ему приходится и вовсе несладко: постепенно он как бы выцветает, становится невидимым бесповоротно, уже безо всякого Кольца, и переселяется в сумеречный мир, где не укрыться от ока темной силы[77], правящей волшебными Кольцами. Раньше ли, позже ли, а случится это обязательно. Позже в том случае, если владелец крепок духом и телом или не замышляет поначалу никакого зла; но ни сил, ни благих намерений надолго не хватит. Рано или поздно темная сила поглотит его без остатка.

– Какой ужас! – еле вымолвил Фродо.

Вновь наступило долгое молчание. Из сада доносилось пощелкивание садовых ножниц – это Сэм Гэмги подстригал лужайку.

– Ты давно это знаешь? – спросил наконец Фродо. – И что было известно Бильбо?

– Он знал не больше, чем рассказал тебе. В этом я уверен, – сказал Гэндальф. – Он никогда не завещал бы тебе ничего опасного, даже зная, что я буду о тебе заботиться. Он ценил кольцо за его красоту и при случае извлекал из него определенную пользу – вот и все. Если что и настораживало его, то не кольцо, а странности, которые он замечал в самом себе. Он сказал мне, что кольцо все больше его «донимает», и постоянно беспокоился о нем, но винить в этом само кольцо ему и в голову не приходило. Правда, от него не укрылось, что за этой штукой нужен глаз да глаз. «То оно легче, то тяжелее, то растянется, то сожмется, а иногда хлоп – и само соскользнет с пальца, хотя только что сидело как влитое…».

– Да, в прощальном письме он меня предупреждал об этом, – вспомнил Фродо. – Я решил повесить кольцо на цепочку и с тех пор отдельно не держу.

– Весьма благоразумно, – одобрил Гэндальф. – Но Бильбо нимало не догадывался, что именно кольцо продлило ему жизнь. Он считал, что просто крепок от природы, и очень этим гордился. Но в последнее время он потерял покой и почувствовал: что–то неладно. «Я стал прозрачный и тонкий»,– так он выразился. А это верный знак, что кольцо уже начинало им овладевать.

– Так ты давно это знаешь? – повторил свой вопрос Фродо.

– Давно ли?.. Я знаю много такого, что ведомо только Мудрым, Фродо. Но если ты имеешь в виду именно это кольцо – пожалуй, я и сейчас еще не знаю ничего доподлинно. Осталось провести одно, последнее испытание. Но я почти уверен в его исходе. Когда у меня впервые мелькнула эта догадка? – Волшебник задумался, припоминая. – Постой, постой… Бильбо нашел кольцо, когда Белый Совет изгнал из Чернолесья темную силу, перед самой Битвой Пяти Воинств. Сердце мое тогда омрачилось, хотя я и не понимал, почему мне так страшно. Я без конца задавался одним и тем же вопросом: каким образом к Голлуму попало одно из Великих Колец? То, что это Кольцо – Великое, я понял сразу. Впоследствии я услышал от Бильбо странную историю о том, как он якобы «выиграл» это колечко[78], но особого доверия эта история у меня не вызвала. Когда же мне удалось вытянуть из твоего дядюшки истину, стало ясно, что он изо всех сил пытается доказать свое право на это кольцо. Сомнений не было. Он вел себя точь–в–точь как Голлум с его «деньрожденным подарочком». И Бильбо, и Голлум лгали, но лгали так похоже, что я не мог не встревожиться. Очевидно, кольцо обладает какой–то недоброй властью над своим владельцем и пускает ее в ход сразу, без проволочек. Это стало для меня первым серьезным предупреждением. «Дело неладно», – подумалось мне. Я не раз втолковывал Бильбо, что такими кольцами пользоваться опасно, но он каждый раз со мной спорил и страшно кипятился. Что я мог сделать? Отобрать кольцо? Но это принесло бы еще больше вреда, и к тому же никто мне такого права не давал. Оставалось ограничиться ролью наблюдателя – и выжидать. Стоило, наверное, посоветоваться с Саруманом Белым[79], но всякий раз что–то меня удерживало.

– А кто такой Саруман? – спросил Фродо. – Я о нем никогда не слышал.

– Ничего удивительного, – ответил Гэндальф. – Хоббиты его не занимают. По крайней мере до последнего времени не занимали. Среди Мудрых он считается одним из величайших. Он – глава нашего братства и старший в Совете[80]. Знания его необъятны, но необъятна и гордыня, и он не терпит, когда вмешиваются в его дела. Эльфийские кольца, большие и малые, – та область Предания, которую он считает своей. Он долго изучал все, что касается колец, надеясь отыскать утерянный секрет их ковки. Когда вопрос о кольцах всплыл на Совете, Саруман немного поделился с нами своим знанием, но то, что он сказал тогда, скорее опровергало мои страхи, чем подогревало их. Поэтому подозрения мои улеглись – но не до конца. Я по–прежнему ждал и смотрел, что будет. Тем более что Бильбо на первый взгляд благоденствовал. Годы шли и шли себе… но его как будто не задевали. Он совсем не старился… И вот на сердце мне снова легла тень. Но я говорил себе: «Со стороны матери у него в роду одни долгожители. Время еще есть. Жди!» И я ждал. Ждал до той самой ночи, когда он ушел из дому. Той ночью он наговорил и сделал столько странного, что теперь никакой Саруман уже не сможет меня убаюкать. Я удостоверился: от кольца исходят темные, гибельные чары… Минувшие с тех пор годы я потратил на поиски истины.

– Но ведь непоправимого не случилось? – в тревоге спросил Фродо. – Он когда–нибудь исцелится? Найдет покой, я хочу сказать?

– Ему полегчало сразу же, – заверил Гэндальф. – Но о Кольцах и о том, на что они способны, все знает только один на свете Кольцевед, а о хоббитах, насколько мне известно, всей правды не знает никто. Из Мудрых в хоббичьем Предании сведущ только я один. Хоббитоведение – заброшенная и очень мало разработанная область знаний, но она сулит немало открытий. С виду они податливее масла, эти хоббиты, но, если копнуть поглубже, не уступят в твердости старому заскорузлому корню. Я–то думаю, что некоторые из них могут сопротивляться Кольцу гораздо дольше, чем полагают Мудрые. Словом, мой совет – не тревожься за Бильбо. Конечно, он держал у себя Кольцо очень долго и часто пользовался им, так что пройдет немало времени, прежде чем чары выветрятся, – например, он не скоро еще сможет спокойно смотреть на Кольцо. И все же ничто не мешает ему мирно и счастливо прожить еще много лет. Отдав Кольцо, он разорвал связующую нить и больше ему не подвластен. Ведь он оставил его сам, добровольно, а это главное. Короче, за нашего дорогого Бильбо можно больше не переживать. Теперь я отвечаю за тебя, Фродо. О тебе я думаю неотступно с тех самых пор, как ушел Бильбо, о тебе и обо всех твоих собратьях–хоббитах, таких славных, нелепых, беспомощных! Если Темная Сила поглотит Заселье, это будет для мира тяжким ударом. Он много потеряет, если добряки Булджеры, весельчаки Дудельщики, тугодумы Боффины, Перестегинсы и все прочие, не говоря уже о невообразимых чудаках Бэггинсах, превратятся в рабов.

Фродо содрогнулся.

– Но с какой стати? – пролепетал он. – И зачем тому, кто правит Темной Силой, такие рабы?

– Сказать по правде, я думаю, что до сей поры – до сей поры, повторяю,– он вас попросту не замечал. Скажи ему за это спасибо, но теперь покою конец. Как слуги вы ему не нужны, у него есть другие, не чета вам. А вот забыть про вас он теперь не забудет. Счастливые хоббиты, гуляющие на воле и делающие что им вздумается, ему не по нраву. Он предпочитает жалких рабов. Не забудь еще, что он зол на вас и жаждет отмщения!

– Отмщения? – удивился Фродо. – За что? Я и про нас–то с Бильбо да про кольцо это злополучное никак в толк не возьму, что к чему, а тут еще месть какая–то! При чем тут хоббиты, чем мы ему насолили?

– При том, – вздохнул Гэндальф. – Ты еще не знаешь главной опасности, но скоро узнаешь. В прошлый раз я сомневался, но теперь пора открыть тебе все. Дай–ка мне на минутку кольцо.

Потянув за цепочку, пристегнутую к ремню, Фродо добыл из кармана штанов кольцо, отцепил и медленно протянул волшебнику. Кольцо показалось непривычно тяжелым, словно кто–то из них – то ли оно само, то ли Фродо – не желал, чтобы Гэндальф брал его в руки.

Гэндальф взял кольцо и поднял повыше. Как на вид, так и на ощупь оно казалось обыкновенным кольцом из твердого чистого золота.

– Ты видишь на нем какие–нибудь знаки? – спросил волшебник.

– Нет, – пожал плечами Фродо. – Нету на нем никаких знаков. Оно совершенно гладкое. Царапай – не поцарапаешь. И от времени ему ничего не делается.

– Ну хорошо. Смотри! – И, к изумлению и ужасу Фродо, волшебник внезапно бросил кольцо в камин, прямо на пышущие жаром угли. Фродо вскрикнул и нагнулся за щипцами, но Гэндальф остановил его.

– Обожди! – велел он, бросив на Фродо из–под густых бровей быстрый взгляд.

С кольцом как будто ничего не происходило. Через минуту–другую Гэндальф поднялся, закрыл наружные ставни и задернул занавески. В комнате стало темно и тихо; только из сада приглушенно доносилось щелканье ножниц – Сэм Гэмги, видимо, подобрался уже к самому окну. Волшебник подошел к камину, взглянул на огонь, нагнулся и щипцами сдвинул кольцо на каминную решетку. В следующее мгновение кольцо оказалось у него в ладони, и он выпрямился. Фродо так и ахнул.

– Холодное! Даже не согрелось, – успокоил его Гэндальф. – На, возьми!

Фродо принял кольцо в дрогнувшую ладонь. Ему почудилось, что оно стало еще толще и тяжелее.

– Подними повыше и присмотрись, – велел Гэндальф.

Фродо поднес кольцо к глазам и обнаружил, что золотая поверхность испещрена тончайшими штрихами. Никакое перо не смогло бы вывести такие линии. Штрихи, налитые огнем, бежали по всему ободу кольца, внутри и снаружи. Казалось, они складываются в летящую скоропись. Неведомые буквы сверкали ослепительно ярко, но откуда–то издалека, словно из призрачной глубины.

– Я не могу прочесть этих огненных букв, – сказал Фродо срывающимся голосом.

– Не удивительно, – откликнулся Гэндальф. – Зато я могу. Буквы эльфийские, старинного начертания, но слова – из мордорского наречия, и я их здесь произносить не стану. Но в переводе на Общий Язык – довольно точном – это звучит вот как:

Отыскать их, собрать их, предать их Ему,

Воедино сковать их и ввергнуть во тьму…

Это только две строчки. Целиком в эльфийском Предании заклинание звучит так:

Три Кольца – высшим Эльфам под кровом светил,

Семь – властителям Гномов под кровом земли.

Девять – Смертным, чей жребий – молчанье могил,

И одно – Повелителю гибельных сил.

В царстве Мордора мрачном, где тени легли[81].

Отыскать их, собрать их, предать их Ему,

Воедино сковать их и ввергнуть во тьму.

В царстве Мордора мрачном, где тени легли[82].

Гэндальф смолк, помедлил – и внятно, торжественно произнес:

– Перед нами Главное Кольцо, то самое Единое Кольцо, которому подвластны все остальные: отыскать их, собрать их, воедино сковать их… Повелитель Темных Сил, Черный Властелин, уже много веков как утратил это Кольцо, а с ним – львиную долю своей прежней силы. Он алчет получить его назад. Но он не должен его получить.

Фродо застыл, не говоря ни слова. Страх, словно облако, набежавшее с востока, застлал все небо и протянул к Заселью исполинскую руку, грозя накрыть и поглотить его без остатка.

– Так вот что это за кольцо?! – проговорил наконец хоббит, заикаясь. – Но почему, почему оно попало именно ко мне?

– Увы, – отозвался Гэндальф. – История эта очень длинная. Корни ее уходят далеко в прошлое, в Черные Годы, которые нынче помнят только те, кто искушен в Предании. Если начать с начала, мы с тобой и до зимы не управимся.

Вчера вечером я рассказал тебе о Сауроне Великом[83], которого называют Черным Властелином. Слухи, дошедшие до тебя, правдивы: он действительно вновь объявился в Средьземелье, покинул чернолесское логово и вернулся в свой древний замок – Черную Башню, что в Мордоре. Даже вам, хоббитам, имя Саурона небезызвестно: смутной тенью оно проскальзывает во многих старинных засельских сказках. Каждый раз, потерпев поражение, Тень отступает, но спустя некоторое время принимает иное обличье и растет снова.

– Лучше бы это случилось не в мое время, – от души пожелал Фродо.

– Согласен. Все, кому доводится жить в такие эпохи, повторяют эти слова как заклинание. Но решать не им[84]. Все, что нам дано, – это по–своему распорядиться отведенным нам временем. А наше с тобой время, Фродо, обещает стать по–настоящему мрачным. Силы Врага растут с каждым днем. Действовать он начнет нескоро, но план уже зреет. Несладко нам придется! Очень и очень несладко! А тут еще эта чудовищная случайность. Чтобы сломить всякое сопротивление, сокрушить последние заслоны и затопить мир тьмою во второй раз, Врагу недостает одной–единственной малости, которая дала бы ему необходимые силу и знание. Эта малость – Единое Кольцо.

Три Кольца – единственные, с помощью которых можно творить добро – эльфийские Владыки утаили от него, так что его рука не коснулась их и не осквернила. Семью Кольцами владели гномьи Короли, но три из этих Колец вернулись к Саурону, а остальные пожраны драконами. Девять Саурон пожаловал Смертным Людям, гордым и сильным, и с помощью Колец уловил их в свои сети. Вот уже много веков, как они покорились власти Единого и стали Кольцепризраками, тенями, скитающимися под крылом Великой Тени, самыми страшными из слуг Саурона. Давно это было! Кто упомнит, когда Девятеро в последний раз открыто появлялись в мире? И все же – кто знает! Тень растет – может, вместе с нею выползут на белый свет и они… Погоди, не пугайся! О таких вещах не стоит говорить даже здесь, ясным утром, в Заселье…

Итак, следи. Девять Колец Враг собрал при себе, равно как и Семь – по крайней мере те, что остались от Семи. Три пока спрятаны от него, но это его больше не тревожит. Он нуждается только в Едином. Дело в том, что он выковал его сам, оно принадлежит ему и к тому же он вложил в него огромную часть своей прежней силы. Вернув Кольцо, он сможет управлять всеми остальными, где бы они ни были, даже Тремя эльфийскими, и тогда все, что сделали эльфы с помощью колец, откроется ему, а сам он станет сильнее, чем когда–либо прежде. То, что Кольцо у нас, – случайность поистине чудовищная, Фродо! Враг долго пребывал в уверенности, что Единое сгинуло, что эльфы давно его уничтожили, как им и следовало поступить. Но теперь он знает, что Кольцо не уничтожено, что оно отыскалось. С тех пор он ищет его непрестанно, ищет повсюду, и все его мысли направлены только на поиск. В Кольце – его великая надежда и наш великий страх.

– Почему же, почему его не уничтожили? – вскричал Фродо. – И как случилось, что Враг его потерял, если он такой сильный и так дорожит им? – И он судорожно сжал Кольцо в кулаке, словно уже видел черные пальцы, протянувшиеся, чтобы схватить драгоценную вещь.

– Кольцо у него отобрали, – сказал Гэндальф. – Когда–то давным–давно эльфы были гораздо сильнее и могли противостоять Владыке Тьмы. Да и людские племена еще не все отдалились от эльфов. На помощь к ним тогда пришли Люди Запада. Эту главу древней истории я пересказал бы тебе охотно, ибо она тоже повествует о скорби и о том, как сгущалась тьма, но вместе с тем и о великой доблести, и великих деяниях, которые не прошли бесследно. В один прекрасный день я, может быть, и расскажу тебе все от начала до конца, а может, не я, а кто–нибудь другой, кто знает обо всем этом лучше меня. Но пока тебе надо знать главное: как вышло, что Кольцо оказалось у тебя? Это повесть достаточно длинная, так что придется ею пока и ограничиться. Саурона низвергли Гил–галад, король эльфов, и Элендил[85] – владыка Запада. Оба они погибли в бою. Исилдур, сын Элендила, отсек Саурону палец с Кольцом и взял Кольцо себе. Это подсекло Саурона под корень: дух его отлетел и много долгих лет пребывал неведомо где, прежде чем тень его приняла новое обличье и поселилась в Чернолесье. Кольцо же пропало в волнах Великой Реки – Андуина. Исилдур пробирался восточным берегом Реки на север, но невдалеке от Сабельников[86] столкнулся с горными орками. Спутники его почти все были убиты в стычке, сам же Исилдур бросился в воды Реки – но, пока он боролся с течением, Кольцо соскользнуло у него с пальца. Тут орки увидели пловца и застрелили из луков. – Помедлив, Гэндальф продолжил: – Скрывшись в темных омутах у Сабельников, Кольцо исчезло надолго. Много веков о нем ничего не было слышно, так что и легенды уже стали забываться. Даже то, что рассказал тебе я, известно теперь немногим, причем Совет Мудрых знает не больше. Но теперь, как мне кажется, я нашел продолжение этой истории.

Много лет спустя и все же очень, очень давно жил на берегу Великой Реки, там, где начинаются Дикие Земли, ловкий и скрытный маленький народец. Как я догадываюсь, они были близки хоббитам; возможно, это были чуть ли не дальние родичи Дубсов, не самих, конечно, а каких–нибудь их прапрапрадедов. Свидетельство тому – любовь этого народца к Реке: они умели плавать и мастерили маленькие камышовые лодочки. Был среди них один клан, занимавший довольно высокое положение, очень большой и зажиточный. Управляла кланом некая Праматерь, суровая и сведущая в древних преданиях – уж не знаю, какие там у них имелись предания, но какие–то имелись. Самый любопытный и непоседливый член клана звался Смеаголом. Ему не давали покоя корни и начала всего сущего[87]: он нырял на дно глубоких озер, подкапывал деревья и растения, прорывал ходы в глубь зеленых курганов и наконец отучился поднимать глаза к вершинам, забыл, как выглядят листья, и перестал обращать внимание на цветы, раскрытые навстречу небу. Зато он привык смотреть вниз и прислушиваться к звукам, которые доносятся из–под земли.

Был у него друг по имени Деагол[88], во многом на него похожий и такой же зоркоглазый. Только в силе и ловкости уступал он Смеаголу. Однажды они снарядили лодочку и спустились по реке к Сабельникам, на покрытые ирисами поляны, в чащи цветущих тростников. Смеагол отправился рыскать вдоль берега, а Деагол остался в лодке с удочками. Вдруг на крючок ему попалась огромная рыбина – и не успел Деагол оглянуться, как оказался в воде, и его утянуло на дно. Тут он отпустил удочку: на дне, в иле, что–то сверкнуло. Задержав дыхание еще ненадолго, он схватил блестящую штуковину.

Разбрызгивая воду и отплевываясь, с водорослями в волосах и комком грязи в руке, он вынырнул и поплыл к берегу. И – диво! – когда он смыл грязь, на ладони у него засияло неописуемой красоты золотое кольцо. На солнце оно сверкало и искрилось так, что глаз было не оторвать. Но Смеагол наблюдал за другом из–за дерева и, пока Деагол пожирал глазами находку, тихо подкрался и встал сзади.

– Дай–ка нам эту штучку, Деагол, любовь моя, – проворковал Смеагол другу через плечо.

– Почему это? – удивился Деагол.

– Потому, что у меня сегодня день рождения, любовь моя, и мне очень, очень пригодится это колечко, – ответил Смеагол.

– А мне–то что? – пожал плечами Деагол. – Я уже сделал тебе подарок[89] и, между прочим, очень потратился. А это кольцо нашел я и отдавать никому не собираюсь.

– Да что ты, любовь моя, неужели? – задушевно удивился Смеагол и, схватив Деагола за глотку, задушил его – золото блестело так ярко! Ну а кольцо он надел на палец.

Никто так и не узнал, что сталось с Деаголом. Убит он был далеко от дома, а тело Смеагол запрятал надежно – ввек не найдешь. Сам он вернулся домой в одиночестве – и обнаружил, что, когда кольцо у него на пальце, никто из обидчиков его не видит. Открытие пришлось ему по нраву, но от близких он кольцо утаил и начал пользоваться им для того, чтобы разузнавать всевозможные тайны и пускать свои знания в ход, учиняя пакости и строя всяческие козни, – одним словом, не на благо. Он высматривал, вынюхивал и запоминал все, что могло кого–нибудь больно ранить. Кольцо дало ему власть – маленькую, ровно по его мерке, но власть. Стоит ли удивляться, что родичи его вскоре возненавидели и, когда он бывал видим, гнали из норы в три шеи. Когда он попадался на дороге, его пинали, а он, не оставаясь в долгу, кусал обидчиков за ноги. Со временем он начал подворовывать и вечно бормотал что–то себе под нос, а в горле у него непрестанно голготало: «голлм, голлм». В конце концов его прозвали Голлумом, прокляли и велели убираться на все четыре стороны, а Праматерь (приходившаяся Голлуму бабушкой), желая, чтобы в клане воцарился мир, объявила его изгоем и запретила казать нос в родную нору.

С тех пор он бродил в одиночестве, хныча и обвиняя мир в жестокости. Выше по течению Реки он набрел на стекавший с гор ручей и пошел вдоль него. В глубоких омутах ловил он невидимыми пальцами рыбу и ел ее сырой. Однажды в жаркий день, наклонившись над омутом, он почувствовал на затылке ожог, а слепящая рябь на воде хлестнула его по слезящимся глазам резкой болью[90]. Голлум удивился – он почти позабыл о том, что в мире существует солнце. В последний раз поднял он взгляд наверх и погрозил светилу кулаком.

Тут он по нечаянности перевел взгляд на вершины Туманных Гор, откуда бежал ручей. И его осенило: «А там, наверное, тень и прохлада, под этими горами! Там солнце меня не выследит. А какие у этих гор, должно быть, корни – всем корням корни! Там, верно, погребены тайны, до которых с начала мира еще никто не докопался».

Когда настала ночь, он поднялся в горы, нашел пещерку, откуда вытекал темноводный ручей, и, как червь, проник в самое сердце каменных громад. Больше о нем никто ничего не слышал.

Вместе с ним пропало во мраке и Кольцо, так что даже создатель Кольца не смог проведать о судьбе своего детища, когда вновь начал набирать силу.

– Голлум! – закричал Фродо. – Неужели это был Голлум? Ты имеешь в виду то самое существо, с которым встретился Бильбо? Какая отвратительная история!

– Скорее печальная, – вздохнул волшебник. – Героем ее мог бы стать и кто–нибудь другой. Например, кто–нибудь из хоббитов…

– Не верю, что Голлум в родстве с хоббитами, хоть бы и в отдаленном! – с жаром запротестовал Фродо. – Что за безобразные выдумки!

– И все же это не выдумки, – возразил Гэндальф. – Уж о чем, о чем, а о хоббичьих прапрадедах я осведомлен получше вас, хоббитов. Даже из рассказа Бильбо можно догадаться, что Голлум сродни вам. У них двоих оказалось очень много общего – и в воспитании, и в самом образе мыслей. Они поняли друг друга с полуслова – по крайней мере, куда быстрее, чем хоббит или Голлум поняли бы гнома, орка или эльфа. Даже загадки они знали одни и те же, если не ходить далеко за примерами.

– Загадки – да, – неохотно признал Фродо. – Но загадки загадывают не только хоббиты, много кто, и загадки у всех похожи. Зато хоббиты всегда играют честно. А Голлум сразу решил надуть Бильбо. Он надеялся усыпить его бдительность, чтобы потом взять голыми руками. Об заклад побьюсь, что он просто хотел потешиться: выиграет – добыча сама в руки идет, проиграет – разницы никакой.

– Боюсь, так оно и было, – согласился Гэндальф. – Но ты кое–что упустил. Даже в его душе оставались уголки, куда порча еще не добралась. Он оказался крепкого десятка. Чем не хоббит? Даже Мудрые не могли бы такого предположить. Голлум не окончательно подпал под власть Кольца, в глубине души у него оставался уголок, куда Кольцо еще не дотянулось, и сквозь эти глубинные отдушины в его сознание, как в темную пещеру, просачивался слабый свет – свет прошлого. Думаю, Голлуму было приятно услышать приветливый голос, разбудивший в нем память о ветре, деревьях, солнечных зайчиках на траве и прочих забытых радостях. От этого, конечно, другая, темная часть его существа под конец только сильнее разъярилась[91]. И так будет всегда, если не взять над ней верх, если не вылечить эту болезнь окончательно. – Гэндальф тяжело вздохнул. – Увы! Уповать на это почти не приходится. Правда, я не зря сказал «почти». Конечно, он владел Кольцом так долго, что без него себя не мыслит, но проблеск надежды все–таки есть. Дело в том, что пользовался он своим «сокровищем» очень редко: среди черной подгорной тьмы необходимости в этом не было. Совершенно очевидно, что «выцвести» он не успел. Исхудал – да, но все–таки остался достаточно крепким. И все же Кольцо не теряло времени даром – оно грызло его разум день и ночь, и пытка стала под конец невыносимой. «Вековые тайны», якобы скрытые под корнями гор, обернулись черной пустотой: там нечего было разнюхивать, нечего искать – только и дел, что грызть схваченную исподтишка добычу и перебирать в памяти былые обиды. Голлум влачил жалкую, совершенно безрадостную жизнь. Тьму он ненавидел, света не переносил, а в итоге проклял все на свете, и Кольцо – в первую очередь.

– То есть как это? – не понял Фродо. – Оно ведь было его единственным сокровищем, он в нем души не чаял! Если он его так ненавидел, то почему не избавился от него, не бросил?

– Пора бы тебе начать разбираться, что к чему, Фродо! Ты знаешь уже вполне достаточно! Он и ненавидел, и обожал Кольцо, точь–в–точь как самого себя. Он не мог от него избавиться. Его желания были здесь уже ни при чем. Кольцо Власти само о себе заботится, Фродо. Оно может предательски соскользнуть с пальца в самый неподходящий момент, но его обладатель с ним не расстанется ни за какие блага. Самое большее, на что он способен, – тешить себя мыслью, что препоручит его кому–нибудь на хранение, да и то поначалу, пока Кольцо еще только примеривается, как бы получше за него взяться. Насколько мне известно, Бильбо – единственный, кто пошел дальше благих намерений. Он сумел отдать Кольцо по–настоящему. Не без моей помощи, правда. Но чтобы просто выбросить его, оставить на произвол судьбы – нет! На это он не согласился бы… Кольцо само решило, что ему делать, понимаешь? Голлум оказался лишним. Кольцо покинуло его, покинуло по своей воле.

– Оно, наверное, спешило не опоздать на свидание с Бильбо, – усмехнулся Фродо. – Уж лучше бы какого–нибудь орка подцепило! Чем ему орки не потрафили?

– Тебе все шуточки, – строго оборвал его Гэндальф. – А смеяться бы ох как не следовало! За всю историю Кольца этот случай – самый странный. Подгадало же твоего дядюшку оказаться там именно в тот миг и вслепую нашарить в темноте Кольцо! Тут сработало сразу несколько сил, Фродо. Кольцо вознамерилось вернуться к прежнему владельцу, соскользнуло с руки Исилдура и предало его. Потом, когда представился случай, оно поймало несчастного Деагола, и тот поплатился за свою находку жизнью. Наконец, Голлум. Голлума оно проглотило с потрохами. Больше от несчастного нельзя было получить ничего – он слишком мелкая сошка, слишком жалок. Имея при себе Кольцо, Голлум ни за что не покинул бы своего темного озера. Поэтому стоило истинному хозяину пробудиться и мысленно позвать Кольцо из Чернолесья, как оно само покинуло Голлума. Покинуло, чтобы угодить в руки самого неподходящего владельца, нелепее и не придумаешь: Бильбо из Заселья! Нет, за всем этим стоит еще что–то, не входившее в расчеты Хозяина Кольца. Я могу сказать только, что Бильбо было предопределено найти Кольцо[92], но создатель Кольца об этом не знал. Из этого следует, что тебе тоже предопределено стать владельцем Кольца. Это вселяет некоторую надежду.

– Не вселяет это никакой надежды, – отозвался Фродо. – Правда, я не уверен, что понял тебя правильно. Как тебе удалось проведать о Кольце и о Голлуме? Ты знаешь наверняка – или это одни догадки?

Гэндальф посмотрел на Фродо. Его глаза сверкнули.

– Я и прежде знал немало, а теперь узнал еще больше. Но тебе я отчета давать не собираюсь. История Элендила, Исилдура и Единого Кольца известна всем Мудрым. Огненная надпись на твоем кольце явственно гласит: вот оно – Единое! Других доказательств не требуется, хотя есть и другие…

– А когда ты узнал, что на нем есть эта надпись? – перебил Фродо.

– Сию минуту, в этой самой комнате, – резко ответил волшебник.– Но другого я и не ждал. Я вернулся сюда после долгих скитаний по темным землям и долгих поисков именно ради этого последнего испытания. Других не требуется – все ясно и так. Чтобы восстановить историю Голлума и заполнить пробел, мне, конечно, пришлось поломать голову. Начал я с догадок, но теперь гаданиям конец. Я не предполагаю – я знаю. Я видел его.

– Голлума?! – воскликнул пораженный Фродо.

– Вот именно. Это надо было сделать обязательно – по возможности, разумеется. Я давно искал с ним встречи и наконец добился своего.

– Что же с ним сталось после того, как Бильбо удалось убежать? Ты разузнал?

– Разузнал, но не все. То, что я тебе сказал, поведал мне сам Голлум, хотя, конечно, в его устах этот рассказ звучал совсем иначе. Голлум – лжец, и его слова надо тщательно просеивать. Например, он упорно называл Кольцо «деньрожденным подарочком». Он уверял, что получил его от бабушки, у которой водилось множество вещичек вроде этой. Смех, да и только! У меня нет сомнений, что бабушка Смеагола была настоящим матриархом[93] и в своем роде личностью недюжинной, но чтобы у нее «водились» эльфийские кольца? Чушь! Тем более она не стала бы их раздавать просто так, направо и налево: это уже прямая ложь. Но в этой лжи таится зернышко правды. После убийства Деагола Голлума мучила совесть, и он изобрел себе оправдание. Снова и снова повторял он своему «сокровищу», сидя в темноте и обгладывая кости, пока сам чуть не поверил собственной лжи: это был его день рождения. Деагол должен был отдать ему колечко по доброй воле. Каждому понятно, что кольцо появилось именно ради дня рождения, нарочно, чтобы сделать Смеаголу подарочек. Это был деньрожденный подарочек. И так далее, и так далее. Я терпел сколько мог, но истина требовалась срочно, и в конце концов мне пришлось поступить довольно жестоко. Я застращал его огнем и капля по капле вытянул из него истинную историю, как бы он ни корчился и ни огрызался. Ему, видишь ли, кажется, что его в свое время неправильно поняли и не оценили по заслугам… Наконец он добрался до игры в загадки, обругал Бильбо – и вдруг остановился. Кроме темных намеков, дальше добиться от него ничего нельзя было. Кто–то напугал его сильнее, чем я. Он беспрестанно бормотал, что, мол, еще вернет свое «сокровище»… Кое–кто еще увидит, потерпит ли Голлум, чтобы его пинали, не пускали в дом, а потом загоняли в подземелье и грабили! Теперь у Голлума есть хорошие друзья, хорошие и очень влиятельные. Они ему помогут. Теперь Бэггинс – воришка Бэггинс – заплатит за все! Эту угрозу Голлум повторял на многие лады. Он ненавидит Бильбо и проклинает его. Более того, Голлум знает, откуда Бильбо родом.

– Но как же он это выведал?! – ахнул Фродо.

– Что касается имени, то Бильбо сам по глупости открыл, как его зовут. А где имя, там и страна, тут у Голлума сложностей не было, сумей только выползти наружу. И он выполз. Тоска по Кольцу, жажда вернуть его оказались сильнее, чем страх перед орками, сильнее, чем нелюбовь к свету. Через год–два он покинул свое горное убежище. Видишь ли, тяга к Кольцу в Голлуме осталась, но самого Кольца при нем уже не было – оно перестало разъедать его, и он немного ожил. Он чувствовал себя глубоким, дряхлым стариком, отвык смотреть на свет, а главное, смертельно проголодался. Света, то есть солнца и луны, он боялся все так же и так же ненавидел. Думаю, это уже неизлечимо. Но ему помогла хитрость. Он обнаружил, что от дневного света и лунных лучей можно спрятаться, и передвигался только глубокой ночью, в темноте, быстро и бесшумно, высматривая бесцветными, холодными глазами насмерть перепуганных или слишком беззаботных зверюшек. Новая пища и свежий воздух придали ему силы и дерзости. Как и следовало ожидать, вскоре он оказался в Чернолесье.

– Там ты и отыскал его?

– Там я его впервые увидел, – ответил Гэндальф. – Но прежде, чем там очутиться, он успел проследить путь Бильбо довольно далеко. От него трудно было добиться чего–либо определенного, поскольку он то и дело прерывал сам себя, ругаясь и угрожая. «Что у него было в кармансах? – повторял он. – Не хотел признаться, не хотел сказать. Лгунишка! Это был нечестный вопрос! Он первый обманул нас, да, да. Он нарушил правила. Надо было сразу задушить его, да, Сокровище мое! И мы это еще сделаем!» Вот образец его речей. Надеюсь, достаточно? Я вынужден был выслушивать это много утомительных дней. Но из намеков, которые он ронял, я догадался, что он дошлепал до самого Эсгарота и побывал на улицах Дейла, всюду подслушивая и заглядывая в окна. Никуда не денешься – новости о великих событиях гремели по всем Диким Землям, так что имя Бильбо было знакомо многим. Знали и страну, откуда он явился. Мы не делали тайны из того, каким путем Бильбо вернулся домой, на запад, и Голлум с его чутким слухом в два счета разузнал, что хотел.

– Почему же он не выследил Бильбо до конца? Почему не объявился у нас в Заселье?

– Хороший вопрос! Я как раз подхожу к этому. Думаю, что он так и собирался поступить. Он покинул Дейл и направился к западу, к берегам Великой Реки. Но там он почему–то свернул в сторону. Уверен – расстояния его не пугали! Что–то заставило его отклониться. Так думают и мои друзья, охотившиеся за ним по моей просьбе.

Первыми его выследили Лесные эльфы. Им это было нетрудно, так как след еще не остыл. Он шел напрямик через все Чернолесье, а потом обратно. Правда, поймать Голлума эльфы не смогли. Лес полнился страшными слухами. Переполошились даже звери и птицы. Лесные жители говорили, что в лесу поселилось жуткое существо, по виду призрак, а на деле – упырь: он–де взбирается на деревья и разоряет гнезда, проникает в норы и крадет детенышей, а то юрк в окно – и выискивает, где колыбелька. Но настичь его не удалось – на западной окраине Пущи след ушел в сторону. Видимо, здесь Голлум свернул на юг, ушел из заповедных эльфийских обиталищ и… пропал. Здесь я совершил серьезную ошибку. Причем далеко не первую, Фродо, хотя, боюсь, на этот раз роковую. Я оставил поиски. Дал ему уйти. Мне было чем заняться и о чем подумать в те дни. К тому же я все еще верил знаниям и опыту Сарумана.

С тех пор минуло немало лет. Я заплатил за свою ошибку многими черными, полными опасностей днями. Когда я вновь занялся поисками, было уже слишком поздно. Бильбо к тому времени ушел из Котомки. Поиски мои не привели бы ни к чему путному, если бы мне не помог друг – Арагорн, величайший следопыт и охотник нашей эпохи. Ни на что особенно не надеясь, мы прочесали с ним весь Дикий Край и ничего не нашли. Но в конце концов, когда я отказался от поисков и направился в другие земли, Голлум объявился. Пройдя через великие опасности, мой друг привел эту несчастную тварь ко мне. Чем Голлум занимался все это время – узнать было невозможно. Он лил слезы, клял нас за жестокость, через слово вставлял свое «голлм, голлм!» – а когда мы поднажали, поднял скулеж, скорчился и принялся тереть руки, то и дело облизывая длинные пальцы, словно они у него болели,– ни дать ни взять в прошлом кто–то подверг его пытке… Я сказал «кто–то», но боюсь, тут гадать нечего, все и так ясно. Медленно, крадучись, тишком, ползком, версту за верстой, к югу да к югу – так и добрался он наконец до самого Мордора[94].

В комнате повисло тяжелое молчание. Фродо слышал, как стучит его собственное сердце. Даже за окнами наступила тишина. Ножниц Сэма слышно уже не было.

– Да, именно до Мордора, – повторил Гэндальф. – Увы! Мордор притягивает все зло, какое ни есть на свете, и Темная Сила надеется когда–нибудь окончательно собрать его у себя. Должно быть, Кольцо Власти оставило на Голлуме свою мету, открыв его душу зову Мордора. К тому же о новой Тени, омрачившей Юг, и о ее ненависти к Западу шептались на всех углах. Вот где рассчитывал он найти новых, могущественных друзей, которые пособят отомстить! Несчастная, безмозглая тварь! В тех землях Голлум научился многому. Пожалуй, он предпочел бы узнать меньше! Видимо, сперва он рыскал вдоль границ, выведывая и вынюхивая, но в конце концов его схватили и отвели на допрос. Да, боюсь, именно так все и случилось. Когда мы его нашли, он пробыл там уже достаточно долго и теперь возвращался назад, то ли получив задание, то ли следуя собственному злому умыслу – неизвестно. Но теперь это уже не важно. Главное зло было сделано. Увы! Через Голлума Врагу стало известно, что Единое отыскалось. Где погиб Исилдур – для Врага не тайна. Где Голлум нашел Кольцо – теперь не секрет. Враг знает, что это одно из Великих Колец, потому что оно продлевает жизнь. Он знает, что Три Кольца к этому, найденному, отношения не имеют, потому что они никогда не терялись и чужды злу. Он знает, что Кольцо это не принадлежит ни к Семи, ни к Девяти – судьба Семи и Девяти известна. Стало быть, это Кольцо – Единое. До его ушей дошли наконец слухи о хоббитах и о Заселье. Да, о Заселье, Фродо! В настоящее время он, скорее всего, доискивается, где эта страна находится, если еще не доискался. Вот так–то! Боюсь, имя Бэггинс, долго никого не интересовавшее, обрело теперь в его глазах определенный вес!

– Но это просто ужасно! – вскричал Фродо. – Это в сто раз хуже, чем я представлял по твоим намекам да предостережениям. О Гэндальф, ты мой лучший друг – скажи, что мне делать? Вот теперь я по–настоящему испугался. Как жаль, что Бильбо не убил мерзкую тварь. Ведь это было так просто!

– Жаль, говоришь? Верно! Именно жалость удержала его руку. Жалость и Милосердие. У него не было нужды убивать, и он сжалился. И был вознагражден сторицей, Фродо. Будь уверен: Бильбо отделался так легко и сумел в конце концов освободиться только потому, что его история с Кольцом началась именно таким образом. С Жалости[95].

– Прости, – понурился Фродо. – Просто я очень испугался. И потом, мне не жаль Голлума. Совершенно не жаль.

– Но ведь ты не видел его, – перебил Гэндальф.

– И не желаю, – твердо заявил Фродо. – Что–то не пойму я тебя! Если я не ослышался, ты и эльфы по очереди оставили его в живых – и это после всех преступлений, которые он совершил! Да он ничем не лучше орка, он такой же враг, вот и все! Он заслуживает смерти!

– Заслуживает смерти? Еще бы! Но смерти заслуживают многие – а живут, несмотря ни на что. Многие, наоборот, заслуживают жизни – и умирают. Ты можешь их воскресить? Нет? Тогда не торопись выносить смертный приговор именем справедливости, когда на самом деле ратуешь только за собственную безопасность. Даже мудрейшие из мудрых не могут всего предусмотреть. У меня почти нет надежды, что Голлум при жизни излечится, но исключить этого вовсе тоже нельзя. Кроме того, его судьба намертво сплетена с судьбой Кольца. Сердце говорит мне, что он еще сыграет в этой истории свою роль, прежде чем все кончится, – не знаю только, добрую или злую… Когда настанет его черед выйти на сцену, давняя жалость Бильбо может решить судьбу многих – и твою не в последнюю очередь. Ну а мы с Арагорном и подавно не могли его убить: он слишком стар и слишком жалок. Сейчас Голлум у Лесных эльфов. Они держат его под стражей, но обращаются с ним мягко, призвав на помощь всю свою мудрость и доброту.

– И все–таки, – сказал Фродо, – все–таки, если уж Бильбо не смог убить Голлума – лучше бы он не брал себе этого Кольца! Лучше бы он его вообще не находил! Тогда оно и ко мне бы не угодило. Зачем ты не помешал мне его взять? Или заставил бы выкинуть, уничтожить – и дело с концом!

– Не помешал? Заставил бы? – переспросил волшебник. – Ты, выходит, ушами хлопаешь, а я–то тебе втолковываю! Подумай сперва, а потом уже говори. «Выбрасывать» Кольцо ни в коем случае нельзя, это ясно каждому. Такие Кольца умеют «находиться». В недобрых руках оно может принести немало бед. Но хуже всего, если оно попадет к Врагу. А избежать этого нельзя. Это Единое Кольцо, и Враг употребит всю свою мощь, чтобы найти его или приманить. Спору нет, дорогой Фродо, все это время ты был в немалой опасности, что не на шутку меня тревожило. Но на карту поставлено столь многое, что я решился чуть–чуть рискнуть – да будет тебе, кстати, известно, что, пока я был вдали от тебя, Заселье ни на день не оставалось без бдительного присмотра. А поскольку ты не пользовался Кольцом, не думаю, чтобы оно наложило на тебя заметную печать. Ничего худого пока не стряслось. Необратимого, по крайней мере. Вдобавок девять лет назад, когда я видел тебя в последний раз, я почти ничего не знал наверняка.

– Но почему не взять и не уничтожить его? Ты говоришь, это следовало сделать давным–давно! Что бы тебе меня предупредить или послать весточку – я бы уже давно с ним разделался!

– Право? И каким же образом? Ты уже пробовал?

– Нет пока, но его, наверное, можно сплющить молотком или расплавить…

– Попробуй! – предложил Гэндальф. – Прямо сейчас!

Фродо снова вытянул из кармана Кольцо и посмотрел на него. Теперь оно было совершенно гладким – ни знаков, ни букв. Золото казалось таким чистым, таким красивым! «Что за редкостный отлив, сколько оттенков, как ярко оно блестит на солнце! – подумалось Фродо. – И какая совершенная форма! Вот вещь, достойная всяческого восхищения, поистине настоящее сокровище!» Вынимая Кольцо, Фродо твердо намеревался швырнуть его в пламя, где пожарче. Теперь он понял, что не способен сделать этого сразу – надо было сначала перебороть себя. Он взвесил Кольцо на ладони и помедлил, с огромным трудом заставляя себя вспомнить все, что рассказал только что Гэндальф; наконец, сделав над собой неимоверное усилие, он размахнулся, чтобы бросить Кольцо в огонь, но вместо этого сунул руку в карман и обнаружил Кольцо на прежнем месте.

Гэндальф невесело рассмеялся:

– Видишь? То–то же. Уже сейчас, Фродо, тебе трудно расстаться с ним, не то что причинить ему вред. «Заставить» я тебя не могу – разве что силой, подавив твою волю и покалечив разум. Но чтобы хоть как–нибудь повредить Кольцу, грубой силы недостаточно. Обрушь на него самый тяжкий молот, на нем и вмятинки не останется. Ни тебе, ни мне его не уничтожить. Огонь у тебя в камине и обычного–то золота не расплавит. Кольцо уже побывало на углях – и вышло невредимым. Скажу тебе больше – ни в одной засельской кузнице с ним ничего сделать не удастся. Даже гномьи горны и наковальни тут бессильны. Говорят, Кольца Власти плавятся в огненном дыхании летучих змеев, но на земле повывелась прежняя порода драконов, а у нынешней пламя слабое и для такого дела не годится. Ко всему этому добавим, что не родился еще на свет тот дракон (включая Анкалагона Черного), что переварил бы Единое Кольцо, Кольцо Власти, сделанное самим Сауроном. Путь только один: добраться до Ородруина, Огненной Горы, отыскать Трещины Судьбы[96] – и бросить Кольцо туда, если ты действительно хочешь от него избавиться и навеки лишить Врага возможности захватить его…

– Еще бы не хотеть! – воскликнул Фродо. – Я больше всего на свете хочу его уничтожить! Ну… то есть… чтобы его уничтожили. Разве я гожусь для опасных путешествий и приключений? А лучше бы мне этого Кольца совсем не видать! Зачем оно пришло именно ко мне? Почему выбор пал на меня?

– На такие вопросы ответа не бывает. Но не воображай, будто дело в каких–то особых достоинствах, какими ты наделен, а другие нет. О мудрости и силе вообще речи нет. И все же выбор пал на тебя, а значит, тебе придется пустить в ход всю силу, какая у тебя есть, весь твой ум и всю доблесть!

– У меня этого такие крохи! Вот ты, Гэндальф, другое дело. Ты и мудр, и могуществен. Может, ты бы сам его взял?

– Нет! – Гэндальф в одно мгновение оказался на ногах. – Если наделить меня такой властью – в моих руках она сделается стократ могущественнее и страшнее![97] Но власть Кольца надо мною будет еще более крепкой. Более гибельной! – Глаза волшебника сверкнули, лицо озарилось внутренним огнем. – Не искушай меня! Я, конечно, не хочу уподобиться Черному Властелину. Но Кольцо знает путь к моему сердцу: оно будет действовать через жалость, жалость к слабым и желание обрести силу для благих дел. Не искушай меня. Я не смею взять его даже на хранение, даже если поклянусь никогда не пользоваться им. У меня не хватит сил сдержать обещание. Я буду в нем слишком нуждаться! Ведь впереди ждут такие тяжелые испытания…

Он подошел к окну, отдернул занавески и распахнул ставни. В комнату снова хлынул свет. Мимо окна, насвистывая, прошел Сэм.

– Решение за тобой, – сказал волшебник, поворачиваясь к Фродо.– Но на помощь мою можешь рассчитывать. – Он положил руку на плечо Фродо. – Я помогу тебе нести эту ношу, пока она будет у тебя. Но пора приступать к делу, и поскорее. Враг не сидит сложа руки.

Наступила долгая пауза. Гэндальф снова сел в кресло и закурил трубку, погрузившись в глубокое раздумье. Глаза он, казалось, закрыл, но из–под опущенных век внимательно наблюдал за Фродо. Тот не отрываясь глядел на багровеющие угли, пока не забыл обо всем остальном, поглощенный видением бездонных пламенных расселин. Мыслями он был уже там – у края легендарных Трещин Судьбы, на ужасной Огненной Горе.

– Так как? – прервал наконец молчание Гэндальф. – О чем ты думаешь? Решил, как быть дальше?

– Нет еще, – отозвался Фродо, очнувшись и возвращаясь из Тьмы. К изумлению своему, он обнаружил, что в комнате вовсе не темно, а за окном блещет залитый солнцем сад. – А может, и да… Насколько я понимаю тебя, мне, видимо, придется оставить Кольцо и охранять его, по крайней мере пока, какую бы штуку оно со мной ни выкинуло.

– Выкинуть оно с тобой ничего не выкинет. Оно может действовать только постепенно, склоняя тебя понемногу ко злу, но это, если ты оставишь его у себя со злым умыслом.

– Твоими бы устами да мед пить, – вздохнул Фродо. – Поскорее бы ты подыскал ему владельца понадежнее! А до тех пор я, наверное, в опасности, да и все, кто живет поблизости, тоже. За двумя зайцами не погонишься. Или Кольцо, или оставайся все как было… Придется, стало быть, бросить Котомку, бросить Заселье, бросить все – и уйти. – Он вздохнул. – Я бы рад был спасти Заселье, если у меня получится, хотя подчас тутошний народ кажется таким тупоголовым! Ничем их не проймешь! Вот и мелькала у меня мыслишка: шарахнуть бы их землетрясением, что ли, или драконов напустить для их же блага… Но теперь я так не думаю. Мне кажется, знай я, что где–то за спиной у меня родное Заселье, что опасность ему не угрожает и живется там по–прежнему привольно – скитаться мне будет хоть чуточку, да легче. Я буду знать, что где–то еще есть клочок твердой, надежной земли, пусть мне самому уже не суждено ступить на него… Я, конечно, подумывал о том, чтобы сорваться как–нибудь с места и уйти, но одно дело каникулы, веселые приключения, а в конце тихая пристань, вроде как у дяди Бильбо или еще лучше, и совсем другое – изгнание и вечное бегство от опасностей, которые следуют за тобой по пятам и во всем мире ищут именно тебя и никого другого… И скорее всего, идти придется одному, если и вправду мне выпало спасти Заселье. Но я чувствую себя таким маленьким для этого подвига – мне не на что опереться, да и надеяться не на что. Враг слишком силен и страшен.

Об одном он не сказал Гэндальфу. Пока он говорил, в сердце у него вдруг загорелось желание пойти по следам Бильбо и, может, даже повстречать старого хоббита! Фродо даже про страх позабыл и мог бы хоть сейчас опрометью броситься вон из дома, не надев даже шляпы, – как поступил когда–то давным–давно, в такое же точно утро, незабвенный Бильбо.

– Дорогой Фродо! – воскликнул Гэндальф. – Все–таки хоббиты и вправду поразительные создания. Я всегда это говорил. За месяц их можно изучить до малейшей черточки и успокоиться на сто лет. А через сто лет они возьмут и отколют такую штуку, что останется только глазами хлопать. Я почти не ждал, что ты ответишь именно так. Нет, не ошибся Бильбо, когда выбирал наследника, хотя вряд ли догадывался, как много будет зависеть от его выбора! Боюсь, ты во всем прав, Фродо. В Заселье Кольцо на долгий срок спрятать не удастся. Тебе придется уйти – не только чтобы спастись самому, но и ради других тоже. Имени Бэггинс прихватить с собой тебе не удастся. С ним придется туго: за пределами Заселья и в Диких Землях оно успело кое–кому набить оскомину. Я дам тебе дорожное имя. Когда отправишься в путь, называйся господином Подхолминсом. И одному тебе идти негоже. Главное – найти кого–нибудь, кто пошел бы добровольно и кому ты доверяешь. Но помни: ты поведешь своего друга навстречу неведомым опасностям. Так что смотри, кого выбираешь! И следи за тем, что слетает у тебя с языка, даже когда рядом нет никого, кроме самых верных друзей! У Врага много лазутчиков, уши у него везде…

Вдруг Гэндальф резко оборвал сам себя и прислушался. Фродо только теперь заметил, какая вокруг тишина – и внутри, и снаружи. Крадучись вдоль стены, Гэндальф бесшумно подобрался к окну – и вдруг с быстротой молнии вспрыгнул на подоконник и запустил вниз длинную руку. Раздался писк, и в окне появилась кудрявая голова Сэма Гэмги – за ушко да на солнышко!

– Клянусь бородой, неплохо! – воскликнул Гэндальф. – Сэм Гэмги, если не ошибаюсь? Что ты здесь делаешь, позволь тебя спросить?

– Господин Гэндальф? Радость–то какая! – сладко пропел Сэм. – Ничего не делаю, сударь, ничего! Подстригал лужайку у вас под окошком, с вашего позволения, а так ничего! – И он протянул волшебнику ножницы, словно призывая их в свидетели.

– Позволения моего я тебе на это не давал, – сурово оборвал Гэндальф. – Ножницы щелкали, что правда, то правда, но давно перестали. Говори, сколько успел подслушать? Давно ты тут околачиваешься?

– Заколачиваю? Что–то не понимаю, простите. Я тут садовником, заколачивать – не по моей части, у меня и молотка–то нет…

– Не прикидывайся дурачком! Давно ли ты здесь торчишь и зачем подслушивал? – Гэндальф страшно сверкнул глазами, брови его встопорщились, как два снопа соломы.

– Господин Фродо! – заблажил Сэм. – Скажите ему, чтобы он от меня отстал! Он меня сейчас в какую–нибудь пакость превратит! У меня папаша старик, у него сердце слабое! Я плохого не хотел! Честное слово, господин Фродо!

– Да не тронет он тебя. – Фродо еле сдерживался, чтоб не расхохотаться, хотя поступок Сэма его удивил и обескуражил. – И он, и я, мы оба верим, что ты ничего плохого не замышлял. Возьми себя в руки, встань и отвечай скорее господину Гэндальфу!

– Х–хорошо, господин Фродо, – пискнул Сэм. – Много я чего слышал, только вот не понял ничего. Что–то про Врага, и про кольца, и про господина Бильбо, и про драконов, и про огненную гору, и еще… еще про эльфов, господин Фродо! Я слушал просто потому, что не оторваться было, ну, вы понимаете! Страсть как люблю такие истории! Пусть Тэд мелет что хочет, а я в них верю, и все тут. Эльфы! Чего бы я не дал, только бы взглянуть, какие они! Возьмите меня на эльфов поглядеть, когда пойдете, а, господин Фродо?

Гэндальф неожиданно рассмеялся.

– Залезай–ка в дом! – пригласил он. Обхватив перепуганного Сэма, он втащил его в окно прямо с ножницами, тяпкой и прочим снаряжением и поставил посреди комнаты. – На эльфов хочешь поглядеть? А? – спросил он, придирчиво осмотрев Сэма и пряча в бороде улыбку. – Стало быть, ты слышал, что господин Фродо уходит?

– Да, сударь. Я оттого и поперхнулся, а вы, стало быть, и услышали. Я старался, чтобы тихонечко, да где там! Очень уж я переполошился!

– Ничего не поделаешь, Сэм, – грустно сказал Фродо. Только теперь до него вдруг дошло, что «прости» придется сказать не только милому его душе уюту Котомки и что расставаться будет куда больнее, чем кажется на первый взгляд. – Уйти мне придется. Но если ты меня и вправду любишь… – тут он посмотрел Сэму прямо в глаза, – если ты меня любишь, заруби себе на носу: болтать об этом нельзя. Усвоил? Если проговоришься, если хотя бы слово повторишь, причем даже шепотом, одними губами, – Гэндальф превратит тебя в пятнистую жабу и напустит в сад ужей, и будет прав!

Сэм рухнул на колени, трясясь от страха.

– Встань, Сэм! – велел Гэндальф. – Я придумал кое–что получше. Это и от болтовни тебя удержит, и без наказания не останешься. Вперед знай, как подслушивать! Ты пойдешь с Фродо!

– Я, сударь?! – завопил Сэм, вскакивая с колен, прыгая, словно пес, которого позвали на прогулку. – Это чтобы я пошел и увидел эльфов и все прочее?! Ур–ра!

Он подпрыгнул чуть ли не до потолка – и вдруг разрыдался.

Глава третья. ТРОЕ – КОМПАНИЯ ЧТО НАДО[98].

[98].

– Тебе лучше уйти незаметно и побыстрее, – сказал Гэндальф.

Прошло уже две или три недели, а Фродо все никак не мог собраться с духом.

– Знаю. Но и то и другое очень трудно, – возразил он. – Если я просто хлоп! – и пропаду с глаз долой, как Бильбо, об этом уже назавтра будет болтать все Заселье.

– «Хлоп – и с глаз долой!» Только этого не хватало! – Гэндальф не был расположен шутить. – Я сказал – побыстрее, а не сию минуту. Если ты найдешь способ ускользнуть из Заселья, не привлекая всеобщего внимания, то ради этого можно и задержаться ненадолго. Подчеркиваю: ненадолго.

– Как насчет осени – скажем, после нашего Дня Рождения? – предложил Фродо. – К тому времени я, наверное, смогу кое–что придумать.

Если честно, теперь, когда дошло до дела, уходить ему совсем расхотелось. Котомка казалась желаннее, чем когда–либо; к тому же Фродо намеревался вкусить всю сладость последнего засельского лета. Он знал: когда нагрянет осень, душа не будет так противиться мысли о дальних странствиях. Сам с собою он тайно уговорился выйти в день своего пятидесятилетия (Бильбо исполнялось сто двадцать восемь). Почему–то Фродо казалось, что это самый правильный день, чтобы последовать за Бильбо. Мысль о том, что он пойдет по следам старого хоббита, несказанно волновала Фродо и примиряла с необходимостью ухода. О Кольце и о том, куда оно может завести, Фродо старался не думать, но Гэндальфу своих опасений до конца не поверял. О чем волшебник догадывался, о чем – нет, сказать было трудно.

Гэндальф посмотрел на Фродо и улыбнулся:

– Что ж, отлично. Думаю, срок подходящий. Но учти – ни днем позже! Я начинаю не на шутку беспокоиться. Пока время не настало, будь как можно осторожнее, и смотри – даже намеком не проговорись, куда идешь! И приглядывай за Сэмом Гэмги. Если он проболтается – клянусь, быть ему жабой!

– Насчет того, куда я пойду, проговориться будет трудно, – заметил Фродо. – Я и сам–то хорошенько не знаю куда!

– Что за глупости! Речь не о том, оставлять адрес на почте или нет. Ты покидаешь Заселье, и, пока не уйдешь достаточно далеко, знать об этом никто не должен. На север ли ты отправишься, на юг, на запад ли, на восток – неважно, свернешь куда по пути – тоже неважно, но направление надо утаить.

– Я так убиваюсь по Котомке и друзьям, что не подумал, в какую сторону идти, – признался Фродо. – Куда податься? Как выбрать дорогу? И что я должен буду совершить? Бильбо ездил за сокровищами туда и обратно, а я, сколько понимаю, еду, чтобы потерять свое сокровище и не вернуться вообще.

– Всего ты понять покуда не в силах, да и я тоже, – сказал Гэндальф. – Не исключено, что отыскивать Трещины придется именно тебе, но это еще вилами по воде писано, – может, найдутся и другие смельчаки. Как знать? Но в любом случае ты к такой дальней дороге еще не готов.

– Да уж! – пробормотал Фродо. – Но пока я не готов к ней, куда мне идти?

– Навстречу опасности! Но не очертя голову и не на авось. Хочешь моего совета? Вот он: отправляйся в Ривенделл, который некоторые называют еще Двоедолом. Путь туда не слишком опасен. В былые времена это вообще сошло бы за увеселительную прогулку, но теперь все меняется к худшему, а к концу года на дорогах будет и вовсе скверно.

– Ривенделл! Чудесно! Значит, я иду на восток – в Ривенделл! Покажу Сэму эльфов. Он, верно, будет рад–радешенек!

Говорил Фродо шутя, но в сердце у него вдруг шевельнулось горячее желание увидеть Дом Элронда Полуэльфа и вдохнуть воздуха горной долины, где и теперь еще в мире и покое обитали дети Благородного Племени.

Однажды летним вечерком «Плющ» и «Зеленый Дракон» потрясла неслыханная новость. Великаны на окраинах Заселья и прочие зловещие знамения были позабыты и уступили место событию куда более важному: господин Фродо решил продать Котомку, более того – уже продал, и кому – Саквилль–Бэггинсам!

– Деньжат отвалили – ого–го! – завидовали одни.

– За бесценок отдал, – возражали другие. – Лобелия раскошелится! Жди!

(Долгая, но полная разочарований жизнь Ото[99] закончилась на сто втором году – за несколько лет до того.).

Но цена–то ладно, а вот зачем было господину Фродо расставаться со своей несравненной норой – вот что не давало покоя завсегдатаям обоих трактиров! Некоторые придерживались мнения, которое находило опору в намеках и подсказках самого господина Бэггинса: у Фродо, мол, опустела мошна, а посему он решил уехать из Хоббитона, обустроиться в Бэкланде и мирно жить–поживать там на вырученные денежки в окружении родичей – Брендибэков. «Чтоб Саквилль–Бэггинсов пореже видеть», – ехидничали сторонники этой точки зрения. Но в несметные богатства Бэггинсов из Котомки верили так прочно, что никто о разорении Фродо и слышать не хотел: все, что скажете, только не это! Многим угодно было видеть за новосельем Фродо исключительно козни Гэндальфа, темные и покуда необъяснимые. Волшебник гостил у Фродо тихомолком и днем на улицу не выходил, но о том, что он «укрылся в Котомке», знали все. Как именно переезд вписывается в его колдовские замыслы, никто пока не дознался, но от правды деться было некуда – Фродо Бэггинс действительно решил перебраться в Бэкланд.

– Да, прямо этой осенью, – подтверждал он. – Мерри Брендибэк присмотрит мне какую–нибудь славную маленькую норку или там домишко – и в путь!

На самом деле он с помощью Мерри уже облюбовал и приобрел маленький домик в так называемой Крикковой Лощинке[100], что за Бэкбери. Для всех, кроме посвященного в суть дела Сэма, объявлялось, что он перебирается туда насовсем. Мысль переехать именно в Бэкланд подсказало ему направление будущего пути – на восток. Бэкланд лежал близ восточных границ Заселья. К тому же Фродо провел там детство, так что возвращение представлялось вполне естественным.

Гэндальф оставался в Заселье больше двух месяцев. Но в один прекрасный вечер ближе к концу июня, вскоре после того, как все было расписано окончательно, волшебник неожиданно объявил, что утром ему пора в дорогу.

– Надеюсь, что еду ненадолго, – успокоил он Фродо. – Вот только наведаюсь на южную границу, а может, и подальше – надо собрать кой–какие сведения, если удастся. Мне не следовало так долго сидеть сложа руки.

Говорил он весело, но Фродо показалось, что волшебник чем–то встревожен.

– Что–нибудь стряслось? – спросил он напрямую.

– Да нет, пожалуй. Просто до меня дошли кой–какие недобрые новости. Придется разобраться. Если я приду к выводу, что тебе надо срочно сниматься с места, то я тотчас явлюсь или пришлю весточку. А пока следуй своему плану, но удвой осторожность, особенно с Кольцом. Выжги это у себя в голове каленым железом: пользоваться Кольцом нельзя!

Он ушел на ранней заре.

– Вернуться могу в любой миг, – сказал он на прощание. – Самое позднее – ко Дню Рождения. Я все больше склоняюсь к мысли, что в пути моя помощь тебе крепко понадобится!

Поначалу Фродо порядком встревожился и долго гадал – что за новости такие дошли до Гэндальфа? Но со временем беспокойство улеглось, и Фродо, наслаждаясь солнышком, забыл до поры до времени о всех неурядицах. В Заселье давно не выдавалось такого редкостного лета и столь изобильной осени: яблони изнемогали под тяжестью яблок, соты так и сочились медом, тяжелые колосья клонились долу.

Осень уже окончательно вступила в свои права, когда Фродо снова забеспокоился. Шутка ли – середина сентября, а от Гэндальфа ни слуху ни духу! День Рождения, а с ним и отъезд приближались неотвратимо, а волшебника все не было; не было и весточки. В усадьбе началась предпраздничная кутерьма. К Фродо на время приехали друзья – помочь укладываться. Это были Фредегар Булджер, Фолко Боффин и, конечно же, закадычные приятели Фродо – Пиппин Тукк и Мерри Брендибэк. Объединив усилия, они устроили в Котомке неслыханный беспорядок.

Двадцатого сентября в Бэкланд, к новому дому Фродо, отправились через Брендивинский Мост две крытые повозки с мебелью и тем добром, что Фродо решил не продавать.

На следующий день Фродо совсем потерял покой и беспрестанно выбегал посмотреть – не идет ли Гэндальф? Утро четверга, то есть Дня Рождения, выдалось ясное и погожее – точь–в–точь как тогда, много лет назад, в день прощального торжества Бильбо. А Гэндальф все не шел. Вечером Фродо устроил скромный прощальный ужин на пятерых, включая его самого и друзей, что ему пособляли. На душе у Фродо скребли кошки, и ему было не до праздника. Стоило подумать о грозящем расставании с друзьями, как на сердце наваливалась тяжесть. «Как же открыть им правду?» – терзался Фродо.

Четверка молодых хоббитов, наоборот, пребывала в самом жизнерадостном настроении, и за столом скоро стало куда как весело, даром что Гэндальф так до сих пор и не появился. Из столовой вынесли все, кроме стола и стульев, но хорошей еды хватало, как и доброго вина: Фродо не стал продавать его Саквилль–Бэггинсам.

– Что бы ни случилось с остальными моими вещичками в когтях Лобелии, винцо я, считай, пристроил! – объявил Фродо, осушив свой стакан до последней капли – действительно последней: «Старый Виноградник» друзья прикончили.

Спев множество песен и повспоминав прежнее житье–бытье, они выпили за здоровье Бильбо и Фродо – таков был обычай. Затем, подышав воздухом и поглядев на звезды, друзья отправились на боковую. Праздник закончился. Гэндальф не пришел.

Наутро в Котомке снова закипела работа: надо было нагрузить последнюю повозку остатками поклажи. Мерри вызвался отвечать за доставку и, прихватив Пончика (Фредегара Булджера), отправился вперед.

– Должен же кто–то затопить камин к твоему прибытию, – объяснил он. – До встречи! Если не заснете по дороге, послезавтра увидимся!

Фолко, позавтракав, откланялся. Пиппин остался с Фродо и Сэмом. Фродо не находил себе места и ловил каждый звук – не идет ли Гэндальф? Напрасные надежды! Но все же Фродо решил подождать до сумерек. А потом, если дело спешное, Гэндальф может найти его и в Крикковой Лощинке. Еще и вперед поспеет. Сам Фродо решил идти пешком. Замысел его состоял в том, чтобы пройти от Хоббитона до Бэкландского парома (не так уж и далеко, в сущности!), полюбоваться напоследок Засельем и сгладить боль разлуки.

– И размять косточки, – вслух добавил Фродо, стоя в опустевшей прихожей и разглядывая себя в пыльном зеркале. Он успел отвыкнуть от долгих прогулок и быстрой ходьбы, и отражение показалось ему толще, чем следует.

После завтрака пожаловали Саквилль–Бэггинсы – Лобелия и ее рыжий отпрыск Лотто, немало досадив Фродо своим визитом.

– Наконец–то мы завладели этой норой! – провозгласила Лобелия, переступая порог. Во–первых, это была вопиющая бестактность, а во–вторых, если подойти строго, неправда: во владение Котомкой они должны были вступить только после полуночи. Но Лобелию можно было, наверное, и простить: ей пришлось ждать этого мгновения на семьдесят семь лет дольше, чем она рассчитывала. Ведь ей стукнуло уже целых сто! Как бы то ни было, она не преминула тщательно проверить – не увез ли часом старый хозяин чего–нибудь из купленного? Кроме того, она потребовала ключи. Чтобы ублаготворить ее, пришлось потратить немало времени: старая перечница принесла с собой подробную опись имущества и тщательно все сверила. Наконец Лобелию и Лотто удалось спровадить, вручив им запасной ключ и обещав оставить другой у Гэмги в Отвальном. Лобелия фыркнула, ясно дав понять, что знает этих Гэмги как облупленных и что они как пить дать этой же ночью обчистят нору самым бесстыдным образом. Фродо не стал даже предлагать ей чаю.

Сам он, однако, чаю напился – на кухоньке, в компании Пиппина и Сэма Гэмги. Объявлено было, что Сэм отправляется в Бэкланд «прислуживать господину Фродо и ухаживать за его садиком». Старикан Гэмги, отец Сэма, одобрил такой поворот событий. Что говорить, местечко тепленькое! Но в главном его горе (ведь он получил в соседки Лобелию!) это было слабым утешением.

– Последняя трапеза в Котомке! – торжественно провозгласил Фродо, отодвигая стул.

Грязную посуду они оставили Лобелии – авось вымоет, руки не отсохнут. Пиппин и Сэм затянули дорожные мешки покрепче и вынесли их на крыльцо. Пиппин отправился в последний раз прогуляться по саду. Сэм куда–то исчез.

Солнце село. Неприбранная, наполовину опустошенная Котомка выглядела печально и мрачно. Фродо кружил по знакомым комнаткам, пока отсвет заката на стенах не померк и из углов не выползли тени. В усадьбе постепенно становилось темно. Фродо вышел за порог, спустился крутою тропкой к калитке и направился прямиком к ведущей на Холм дороге. Он не терял надежды увидеть там Гэндальфа, большими шагами спешащего в сумерках вверх по склону.

Небо оставалось ясным, звезды разгорались все ярче.

– Ночка будет – загляденье, – сказал Фродо вслух. – Для начала – то, что надо. Пройдусь с удовольствием. Наконец–то! А то живешь как подвешенный, ни то ни се. Сил больше нет! Все! Ухожу! Пусть Гэндальф догоняет!

Он решительно повернулся, чтобы идти назад, – и вдруг замер: в двух шагах, сразу за углом Отвального Ряда, послышались голоса. Один принадлежал, вне сомнений, Старикану Гэмги, другой показался Фродо незнакомым и звучал неприятно. Слов чужака Фродо не расслышал, зато ответ Старикана долетел отчетливо, благо тот чуть ли не срывался на крик: видно, неизвестный крепко его донял.

– Нет, говорю тебе! Уехал господин Бэггинс. В аккурат этим утром, да. И Сэм мой с ним за компанию. По крайности, добро все увезли уже. А что не увезли, продали и – поминай как звали. Зачем? А я не сую носа в чужие дела, да и тебе не советую, приятель. Куда? Ну, это не секрет. Не то в Бэкбери, не то еще куда. Вроде того, одним словом… А вот прямехонько этой дорогой. Нет, я в такую даль не езжу: они там все с вывихом, в этом Бэкланде. Порченый народ. Нет, передавать ничего не стану. Спокойной ночи!

Послышались удаляющиеся шаги. Фродо подивился – отчего на душе у него так полегчало, когда он понял, что чужак направился вниз, а не наверх? «Надо же, как опротивели мне все эти господа, что лезут с вопросами да выпытывают насчет чужих планов», – подумал он. Он чуть было не спросил у Старикана, кто это о нем допытывался, но – к добру ли, к худу – передумал и поспешил обратно в Котомку.

Пиппин сидел на дорожном мешке, возле двери. Сэма еще не было. Фродо шагнул в темноту прихожей.

– Сэм! – позвал он. – Пора!

– Бегу, хозяин! – послышался голос откуда–то издалека. Вскоре подоспел, на ходу вытирая губы, и обладатель голоса. Он прощался с пивным бочонком в подполе.

– Ну как, надолго запасся? – поинтересовался Фродо.

– Угу! Авось теперь какое–то время продержусь!

Фродо запер круглую дверцу и отдал Сэму ключ.

– Беги домой и отдай ключ, Сэм, – велел он. – Потом дойдешь до угла Отвального, ноги в руки – и вперед, за нами. Мы будем ждать тебя у дальней калитки, за лугом. Через деревню не пойдем. Что–то сегодня любопытных многовато.

Сэм припустил вниз по дороге.

– Наконец–то в путь! – воскликнул Фродо.

Они закинули за спину мешки, подхватили палки – и поспешили в западный угол сада.

– Прощайте! – сказал Фродо черным, ослепшим окнам, помахал им рукой, повернулся и направился за Перегрином вниз по тропинке. Сам того не зная, он выбрал тот же путь, что когда–то Бильбо. Они перепрыгнули через живую изгородь, где пониже, и углубились в поля, сразу растворившись в темноте, словно и не было никого, – только трава прошелестела.

Спустившись по западному склону Холма, они отыскали калитку; дальше начиналась узенькая тропа. Здесь друзья остановились и поудобнее завязали ремни на дорожных мешках. Вскоре подоспел и Сэм – он торопился изо всех сил и как следует запыхался. На плечах у него громоздился непомерно тяжелый мешок, а на голову он напялил высокий, бесформенный фетровый колпак, который гордо величал шляпой. В темноте Сэм мог бы вполне сойти за гнома.

– Спорим, вы нарочно понапихали мне в мешок всяких тяжестей, – отдувался Фродо. – Бедные улитки! Бедные все, кто таскает дом на своем горбу!

– Давайте, я у вас что–нибудь возьму, хозяин. У меня мешок легкий, – мужественно соврал Сэм.

– Нет уж! Дудки! – вмешался Пиппин. – Ему только на пользу! Что он сам сказал, то ему и положили. Просто в последнее время наш Фродо малость разленился. Вот сбросит жирок – сразу небось повеселеет!

– Сжальтесь над бедным старым хоббитом! – взмолился Фродо со смехом. – Так я у вас в былинку превращусь, не дойдя и до Бэкбери, точно вам говорю!.. Впрочем, хватит болтать чепуху. Если серьезно, Сэм, я подозреваю, что ты набрал лишнего. На первом же привале займемся твоим мешком. – И он снова поднял с земли палку. – Итак, вперед! Бродить по ночам мы все любители, так что верста–другая перед сном нам не повредит!

Сперва они воспользовались тропкой, но вскоре свернули налево и снова бесшумно углубились в поля. Шли гуськом, вдоль межей, огибая рощицы. Вокруг сомкнулась черная ночь. Темные плащи делали их невидимыми, словно все трое обзавелись волшебными кольцами. Оставив болтовню и стараясь не переговариваться на ходу, они пробирались среди травы как истые хоббиты – совершенно бесшумно; даже свой брат и тот ничего не услышал бы. Да что свой брат – звери, лесные и полевые, и те остались в неведении об этой ночной вылазке.

Вскоре вся троица по узкому деревянному мостику переправилась через Реку к западу от Хоббитона. Собственно говоря, Река здесь похожа была скорее на ручей и черной лентой петляла среди склонившихся над водой ольшаников. Пройдя еще версту–другую, хоббиты, пригнувшись, перебежали через широкий тракт, ведущий к Брендивинскому Мосту, и оказались во владениях Тукков. Затем, свернув на юго–восток, они направились в сторону Зеленых Холмов. Взобравшись на первый склон, они обернулись на дальние хоббитонские огоньки, мерцавшие в мирной долине у воды. Вскоре Хоббитон скрылся за темнеющими холмами; вместо него показалось Приречье и тусклый Приреченский Пруд. Когда огонек последней фермы, приветно мигавший среди деревьев, остался позади, Фродо обернулся и помахал на прощание рукой.

– Неужели я в последний раз гляжу на эту долину? – тихонько проговорил он.

После трех часов ходьбы они сделали привал. Ночь была ясная, холодная, звездная, но по склонам холмов уже ползли дымные перья тумана из речных русел и глубоких лощин. Бледное темное небо черной сетью заткали полуоблетевшие ветви берез, слегка раскачивавшиеся под ветром. Друзья поужинали (или, по хоббичьим понятиям, скорее слегка перекусили) и двинулись дальше. Вскоре они вышли на узкую тропу, что петляла по холмам и терялась в темноте: это был путь к Лесному Приюту, а оттуда – в Амбары и к парому. Тропа начиналась у Главного Тракта, в долине Реки, и, огибая Зеленые Холмы, вела в Лесной Угол – самую безлюдную часть Восточного Предела.

Вскоре дорога нырнула в глубокую лощину, по обеим сторонам которой шелестели сухой листвой высокие деревья. Поначалу друзья переговаривались, мурлыкали себе под нос разные песенки, решив, что теперь–то уж их подслушивать некому, потом смолкли. Пиппин начал помаленьку отставать. Наконец после одного особенно крутого подъема он остановился и зевнул.

– Глаза так и закрываются, – сказал он сонно. – Скоро повалюсь прямо на дороге. А вы как – стоя спать будете? Уже скоро полночь.

– Я думал, тебя хлебом не корми – дай побродить в темноте, – притворно удивился Фродо. – Но спешить особенно некуда. Мерри будет ждать нас, только начиная с послезавтра, – значит, у нас еще почти два дня в запасе. Подыщем удобное местечко и заночуем.

– Ветер западный, – определил Сэм. – С подветренной стороны холма как раз то, что надо: и тихо, и уютно. Если я верно помню, сейчас пойдет сухой ельник…

На тридцать верст от Хоббитона Сэм знал каждый камешек, но этим его познания в географии ограничивались.

По ту сторону холма действительно начинался ельник. Свернув с тропы, они нырнули в смолистую темноту и первым делом набрали хвороста и шишек для костерка. Скоро под ветвями большой ели весело потрескивал огонь, а хоббиты сидели вокруг и грелись, пока не начали клевать носом. Тогда они завернулись в одеяла, пристроились между огромными, расходящимися во все стороны корнями старого дерева, каждый в своем отдельном углу, и вскоре уже спали как убитые. Часовых решили не выставлять. Даже Фродо отложил страхи на потом: какие могут быть опасности в самом сердце Заселья? Никто не видел путников; разве что несколько зверьков, когда погас костер, подобрались поближе – поглазеть. Случилось пробежать по своим делам лису; приметив чужаков, он остановился и понюхал воздух.

– Хоббиты! – изумился он. – К чему бы это? Много нынче странного творится, но чтобы хоббит спал не дома, а в лесу под деревом?! Нечасто такое увидишь. И не один, гляди–ка, а целых три! Неладно это, ох неладно!

Лис попал в самую точку, но смысл увиденного так навсегда и остался для него тайной за семью печатями.

Наступило утро, бледное и туманное. Фродо проснулся первым – и обнаружил, что корень оставил у него в спине изрядную вмятину, да и шея задеревенела.

«Ничего себе удовольствие! И зачем я пошел пешком? – подумалось ему, как всегда в начале долгого похода. – Как же это меня угораздило продать Саквилль–Бэггинсам мои великолепные перины? Лучше б я уступил им этот корень!».

Отгоняя неприятные мысли, он потянулся и позвал:

– Эй, хоббиты, поднимайтесь! Утро нынче просто замечательное!

– Ничего замечательного не вижу, – возразил Пиппин, кося одним глазом поверх одеяла. – Сэм! Подашь нам завтрак в половине десятого! Согрел воду для мытья?

Сэм вскочил, хлопая спросонья глазами:

– Нет еще! Но я мигом, сударь!

Фродо стянул с Пиппина одеяло, перекатил приятеля на другой бок и отправился на опушку ельника. На востоке из густой дымки, скрывавшей долину, вставало красное солнце. Кроны деревьев, тронутые багрянцем и позолотой, плавали в море тумана, словно оторвавшись от корней. Слева круто ныряла вниз и пропадала из виду вчерашняя тропка.

Когда он вернулся, оказалось, что Сэм и Пиппин уже успели развести костер.

– Давай воду! – набросился на Фродо Пиппин. – Где вода?

– Не в карманах, как видишь, – отмахнулся Фродо.

– Мы–то думали, ты за водой ходил, – рассердился Пиппин, доставая из мешка еду и кружки. – Может, сгоняешь все–таки?

– А почему не вместе? – весело отозвался Фродо. – Захвати фляги и айда!

У подножия холма пробивался ручеек. Они наполнили фляги и походный котелок у маленького водопадика, где ручей переливался через большой серый валун. Вода оказалась ледяной, и хоббиты долго фыркали и отдувались, поливая лицо и руки.

Пока они закусывали, утрамбовывали мешки и собирались в путь, перевалило за десять. День намечался ясный и жаркий. Друзья спустились с холма, перебрались через ручей неподалеку от родника – и пошло–поехало: вверх по склону, на гребень холма, вниз… Скоро плащи, одеяла, вода, пища и все прочее стало казаться неимоверно тяжелым – что твои булыжники.

Дневной переход обещал быть жарким и утомительным. Правда, через версту–другую дорога перестала скакать вверх–вниз: изнуряющим зигзагом взобравшись по крутому обрыву, она приготовилась к последнему спуску. Внизу простиралась равнина с темными пятнами рощиц, вдали сливавшимися в бурую дымку, – там лежал Лесной Приют, а дальше угадывался Брендивин. Нить дороги вилась и петляла, убегая вдаль.

– Дороге прямо конца нет, – вздохнул Пиппин, – а вот мне, если я не отдохну, точно конец придет. По–моему, пора перекусить еще разок.

С этими словами он опустился на высокую обочину, приложил ко лбу ладони и всмотрелся из–под руки в дымку на горизонте – туда, где текла Большая Река, где кончалось Заселье, в котором он провел всю свою жизнь. Сэм стоял рядом, широко раскрыв круглые глаза: впереди лежали неизведанные земли, а за ними – новый, незнакомый горизонт.

– А эльфы в тех лесах водятся? – спросил он.

– Не слыхал что–то, – отозвался Пиппин.

Фродо не ответил. Он смотрел на убегающую вдаль дорогу, словно видел ее впервые. И вдруг продекламировал нараспев, громко, ни к кому не обращаясь:

– Это же вроде бы старого Бильбо вирши, – припомнил Пиппин. – Или ты это сам написал на тот же манер? Звучит не слишком жизнерадостно.

– Не знаю, – пожал плечами Фродо. – Мне почему–то показалось, что я их вот прямо сейчас, на месте сочинил. Но вполне может статься, что когда–то давно я их от кого–нибудь слышал. Мне просто Бильбо вспомнился – каким он был в последние годы, перед Уходом. Он говаривал, что Дорога на самом деле одна, точь–в–точь большая река: у каждой двери начинается тропинка, ни дать ни взять ручей, что бежит от криницы, а тропинки все до одной впадают в Большую Дорогу. «Выходить за порог – дело рискованное, – повторял он. – Шагнешь – и ты уже на дороге. Не удержишь ног – пеняй на себя: никто не знает, куда тебя занесет. Понимаешь ли ты, что прямо здесь, за дверью, начинается дорога, которая ведет на ту сторону Чернолесья? Дашь ей волю – и глазом не успеешь моргнуть, как окажешься у Одинокой Горы или где–нибудь еще, так что и сам будешь не рад!» А ведь это он про ту самую тропинку говорил, что начинается у дверей Котомки. Придет, бывало, с прогулки и затеет разговор…

– Меня лично дорога пока что никуда не уведет. Дудки! По крайней мере с часок ей придется обождать, – зевнул Пиппин и скинул с плеч мешок. Остальные последовали его примеру и уселись на высокой обочине, побросав поклажу и свесив ноги. Отдохнув как следует, друзья плотно, не торопясь, подкрепились и покемарили еще немножко.

Когда они спустились с холма, солнце уже клонилось к западу и равнину заливал теплый послеполуденный свет. До сих пор на пути не встретилось ни единой живой души. Дорога слыла полузаброшенной – на повозке тут было не проехать, да и мало кто наведывался в Лесной Угол. С час или около того хоббиты без приключений шагали по тракту. Вдруг Сэм остановился и прислушался. Холмы остались позади, и дорога, вдоволь попетляв, бежала теперь прямо вперед среди лужаек, на которых то здесь, то там высились великаны–деревья – вестовые близкого леса.

– Нас нагоняет лошадь. Или пони, – сказал Сэм.

Все обернулись, но поворот дороги не позволял далеко видеть.

– Может, Гэндальф? – неуверенно предположил Фродо, но, не успев договорить, понял почему–то, что никакой это не Гэндальф. Его вдруг нестерпимо потянуло спрятаться от неизвестного всадника. – Может, это и неважно, – сказал он извиняющимся голосом, – но я бы предпочел, чтобы меня здесь не видели. Чтобы вообще никто не видел. Хватит с меня любопытных! У них, можно подумать, только и дел, что тыкать в меня пальцем да судачить. А если это Гэндальф, выскочим и напугаем его, – добавил он, словно эта мысль посетила его внезапно. – Чтоб неповадно было опаздывать! Ну что? Прячемся?

Сэм и Пиппин бросились налево, скатились в небольшую ложбинку неподалеку от обочины и залегли там. Фродо все еще колебался: желанию немедленно спрятаться что–то мешало – не то любопытство, не то еще что. Цокот копыт все приближался. В последнюю секунду Фродо все–таки спохватился и юркнул в густую траву за деревом, распростершим над тропой ветви. Оказавшись в укрытии, он приподнялся и выглянул, таясь за одним из самых толстых корней.

Из–за поворота показалась черная лошадь – не хоббичий пони, нет, настоящая большая лошадь. В седле сидел человек; он был высок ростом, но ехал пригнувшись. Всадника окутывал черный плащ, так что видны были только сапоги в высоко поднятых стременах; лица, затененного низким капюшоном, разглядеть было невозможно.

Когда всадник поравнялся с деревом, за которым хоронился Фродо, лошадь вдруг остановилась. Черный человек сидел в седле неподвижно, как влитой, лишь голова склонилась набок, словно всадник прислушивался. Из–под капюшона донеслось легкое сопение, – казалось, всадник пытается уловить какой–то ускользающий запах. Голова повернулась налево, потом направо…

Фродо охватил внезапный, безотчетный страх. Неужели заметит?.. У него мелькнула мысль о Кольце. Он и дышать–то боялся, но уж больно вдруг захотелось достать Кольцо – и рука сама потянулась к карману. Только продеть палец в дырочку – и вот оно, спасение! Наказ Гэндальфа представился вдруг нелепым. Ведь Бильбо пользовался Кольцом. «В конце концов, я пока что у себя дома, в Заселье», – решил наконец Фродо и дотронулся до цепочки, на которой висело Кольцо. Но всадник уже выпрямился и тронул поводья. Лошадь переступила с ноги на ногу и двинулась вперед – сперва медленно, потом рысью.

Фродо подполз к обочине и проводил всадника взглядом до ближайшего поворота. В последний момент хоббиту померещилось – хотя точно он сказать не мог, – что лошадь свернула в сторону и скрылась за стволами деревьев.

– Странно это все, вот что, странно и подозрительно, – сказал себе Фродо, направляясь к Сэму с Пиппином. Оба лежали в траве лицом вниз и ничего не видели, так что Фродо пришлось подробно описать странного всадника и его чуднóе поведение.

– Почему, мне и самому невдомек, но я точно знаю – меня он ищет. И не просто ищет, а вынюхивает. Но мне совершенно не хотелось, чтобы он меня нашел. Я в Заселье никогда ничего подобного не видал и ни о чем таком не слыхивал.

– Но что Большим тут надо? – недоумевал Пиппин. – Какая нелегкая его сюда занесла?

– Людей тут в последнее время много ошивается, – возразил Фродо. – Особенно в Южном Пределе. У тамошних хоббитов, кажется, были даже какие–то нелады с Большими. Но о таких всадниках я никогда не слыхал. Знать бы, откуда он!

– Простите, сударь, – вмешался неожиданно Сэм. – На самом деле я знаю, откуда он, этот черный всадник, если только он тут один. И куда он едет, я тоже знаю.

– Что ты хочешь этим сказать? – удивился Фродо и повернулся к Сэму. – Что же ты раньше молчал?

– Совсем запамятовал, хозяин! Дело вот как было: воротился я вчера вечером к себе в нору, чтобы ключ оставить, и Старикан мой, значит, говорит мне: «А, это ты, Сэм, – говорит, – а я–то думал, ты еще утром ушел, с господином Фродо. Тут какой–то чужак справлялся о господине Бэггинсе из Котомки. Вот только что, сию минуту. Я его сплавил в Бэкбери. Что–то мне его голос не понравился. Я ему когда сказал, что господин Бэггинс насовсем уехал, так ему это ох как не по душе пришлось! Аж зашипел на меня. Прямо мурашки по спине побежали». – «А он какой был, парень–то этот?» – спрашиваю. – «Да кто его разберет! Одно скажу, не хоббит. Ростом жердина, сам черный, так и навис надо мной. Сразу видно – не отсюда. Из Больших, наверное. Выговор у него еще такой потешный…» Мне, понимаете, некогда было уши развешивать, раз вы меня ждали, ну, я и не обратил особого внимания. Старикан у меня сдает с возрастом и подслеповат малость, да и, почитай, стемнело уже, когда этот тип поднялся на Холм и наткнулся на Старикана – тот подышать вышел, в конец Отвального. Мой старик ничего не напортил, а, хозяин? Или, может, я что не так сделал?

– Старикана винить не в чем, – вздохнул Фродо. – Если честно, то я слышал, как он разговаривает с каким–то чужаком, и чужак, похоже, спрашивал обо мне – я чуть было не подошел узнать, кто таков. Напрасно я передумал. И ты напрасно не сказал сразу. Я бы вел себя осторожнее.

– Может, всадник к тому чужаку вообще не имеет отношения, – предположил Пиппин. – Ушли–то мы тайком. Как же он нас выследил?

– Очень просто, – не растерялся Сэм. – Вынюхал. К тому же давешний чужак тоже был черный.

– Жаль, не дождался я Гэндальфа, – пробормотал Фродо себе под нос. – А может, только хуже бы вышло…

Пиппин вскинулся:

– Стало быть, ты знаешь, что это за всадник? Или, может, догадываешься?

– Знать я ничего не знаю, а догадок строить не хотелось бы, – уклонился от ответа Фродо.

– Добро же, братец Фродо! Твоя воля! Можешь покамест скрытничать, если тебе нравится. Но нам–то как быть? Я бы лично не прочь заморить червячка, но, похоже, надо убираться отсюда подобру–поздорову. Мне что–то не по себе от ваших разговорчиков. Ездят тут всякие и нюхают, да еще невидимыми носами…

– Да, наверное, нам не стоит задерживаться, – согласился Фродо. – Но и по дороге идти нельзя – вдруг он поедет обратно, или, чего доброго, второй всадник объявится? А нам сегодня надо пройти изрядный кусок – до Бэкланда еще топать и топать!

На траву уже легли тонкие, длинные тени деревьев, когда хоббиты снова двинулись в путь. Теперь они пробирались по левую сторону дороги, придерживаясь обочины, но не слишком близко, так чтобы по возможности оставаться незаметными для случайного путника. Правда, идти в итоге пришлось гораздо медленнее – трава росла густо, не продерешься, из–за бесчисленных кочек хоббиты постоянно спотыкались, а деревья смыкали ряд все теснее и теснее.

За спиной село в холмы красное солнце, опустился вечер. Только тогда хоббиты вернулись на проезжую дорогу. Устав бежать все прямо и прямо через плоскую равнину, она сворачивала налево и спускалась в Йельскую низину, направляясь к Амбарам. Вправо от нее отходила узкая тропка и, петляя среди столетних дубов, шла к Лесному Приюту.

– Нам сюда, – объявил Фродо.

Неподалеку от развилки они наткнулись на останки полувысохшего дерева–великана: оно было еще живо, и на тонких побегах–пасынках, проклюнувшихся на поваленном стволе, листва пока не облетела, но внутри зияло большое дупло, куда можно было без труда проникнуть через огромную трещину, с тропы не заметную. Хоббиты заползли внутрь и уселись на груде старых листьев и гнилушек. Здесь они отдохнули, перекусили и тихо перекинулись одним–двумя словами, время от времени замолкая и прислушиваясь.

Когда они выбрались из дупла и прокрались обратно на тропу, уже почти смерклось. В кронах вздыхал западный ветер. Листья перешептывались. Вскоре тропа медленно, но неуклонно стала погружаться во мрак. Темное небо на востоке, за верхушками деревьев, зажглось первой звездой. Хоббиты шли в ногу, бодро, плечом к плечу – для храбрости. Но вскоре звезды густо усеяли небо, заблестели ярче – и друзья перестали беспокоиться. Они больше не прислушивались, не застучат ли копыта, и вскоре негромко запели, по обыкновению путешествующих хоббитов – хоббиты любят петь, особенно когда стемнеет и дом не за горами. Большинство предпочитает песни про ужин и теплую постель, но эта была про дорогу (хотя про ужин и постель в ней тоже поминалось). Бильбо Бэггинс сочинил однажды слова этой песни на старый, как горы, мотив и научил ей Фродо, когда они бродили по тропкам Речной долины и беседовали о легендарном Приключении.

Песня кончилась.

– Спать айда! Спать айда! – пропел Пиппин во всю глотку.

– Тсс! – шикнул Фродо. – По–моему, там опять кто–то едет.

Все трое замерли и прислушались – теперь хоббитов трудно было бы отличить от лесных теней. Невдалеке действительно слышался стук копыт – неторопливый, отчетливый. Друзей с тропы как ветром сдуло – быстро и неслышно они перебежали в густую тень дубов. Фродо остановил их:

– Далеко не заходите! Я не хочу, чтобы меня увидели, но я должен убедиться, что это и вправду Черный Всадник.

– Ладно, иди, – шепнул Пиппин. – Только не забудь, что он может тебя унюхать!

Цокот приближался. Укрытия искать было некогда – пришлось довольствоваться темнотой, царившей под ветвями. Сэм и Пиппин скорчились за толстым стволом, а Фродо подкрался чуть ближе к тропинке. Она казалась серой и бледной, напоминая постепенно гаснущий луч света, протянувшийся сквозь лес. Темное небо над головой густо усыпали звезды; луны не было.

Цокот прекратился. Вглядываясь в сумерки, Фродо заметил, что в просвете меж двух стволов показался сгусток темноты и остановился. Больше всего сгусток этот напоминал призрачную лошадь, которую вела в поводу другая тень – поменьше, но тоже черная. Остановились обе тени у того самого места, где хоббиты сошли с тропинки. Тень, что поменьше, клонилась то туда, то сюда. Фродо показалось, что до него доносится негромкое сопение. Наконец призрак пригнулся к самой земле – и пополз прямо на него.

Желание надеть Кольцо вновь охватило хоббита, на этот раз сильнее, чем когда–либо в его жизни. Так властно прозвучал у него в голове этот призыв, что Фродо, не успев еще осознать, что делает, нащупал в кармане Кольцо… Но в тот же миг откуда–то донесся смех вперемежку с песней. Чистые голоса поющих взвились к звездам. Черная тень выпрямилась – и шаг за шагом стала отступать. Наконец, вскарабкавшись на призрачную лошадь, она растаяла во тьме по ту сторону тропы. Фродо перевел дыхание.

– Эльфы! – послышался сзади хриплый шепот Сэма. – Эльфы, хозяин! – И он рванулся было на голоса, но Фродо и Пиппин удержали его.

– И правда эльфы! – подтвердил Фродо. – В Лесном Приюте их можно изредка встретить. Но живут они не здесь, не в Заселье, а в наши края просто забредают по дороге, когда странствуют вдали от своих земель, что лежат за Башенными Холмами. Ну и повезло же нам! Вы просто не видели, что здесь было! Черный Всадник остановился возле нас, он уже полз на меня, а тут вдруг песня! Небось мигом убрался!

– Ну, а эльфы, эльфы? – волновался Сэм. Всадник его уже не интересовал. – Нельзя пойти на них посмотреть?

– Не спеши! Они идут сюда сами, – остановил его Фродо. – Подождем.

Пение звучало все ближе. Из хора выделился один голос, особенно чистый и звонкий. Пели на языке Высших, Благородных эльфов, поэтому Фродо мог разобрать только отдельные строчки, а Сэм с Пиппином и вовсе ничего не понимали. Но звук, слитый с мелодией, проникал глубоко в душу и сам собой складывался в слова, – правда, понять этих слов до конца хоббиты не могли, как ни старались. Вот как услышал эту песню Фродо:

– Это Высшие эльфы![104] Они пели об Элберет! – воскликнул потрясенный Фродо. – В Заселье это благородное племя почти и не бывает никогда. К востоку от Великого Моря их осталось не так–то много. Странное совпадение!

Хоббиты уселись в густой тени рядом с тропкой и стали ждать. Вскоре на тропе показались эльфы – они спускались с холма в долину. Шествовали они медленно, и хоббиты разглядели, как мерцает у них в глазах и на волосах звездный свет. Факелов у них с собой не было, но у ног их разливалось бледное сияние, подобное свету, который окаймляет гребни гор перед восходом луны. Теперь эльфы шли молча. Последний эльф, почти уже миновав хоббитов, неожиданно повернулся к ним и со смехом воскликнул:

– Фродо! Приветствую тебя! Не поздновато ли для прогулок? Или ты заблудился?

Он позвал остальных, и эльфы, вернувшись, обступили Сэма, Пиппина и Фродо тесным кольцом.

– Вот так чудеса! – переговаривались между собой эльфы. – Три хоббита, в самой гуще леса, да еще ночью! С тех пор как ушел Бильбо, здесь такого еще не видели. Что же с вами случилось?

– А то, Благородное Племя, что нам, кажется, с вами по дороге, – ответил Фродо. – Я люблю бродить под звездами. И не отказался бы присоединиться к вам.

– Вот не было печали! С хоббитами так скучно! Какой в них прок? – рассмеялись эльфы. – Да и откуда тебе знать, что нам по дороге? Ведь ты, кажется, не спрашивал, куда мы идем?!

– А откуда вам известно мое имя? – вместо ответа спросил Фродо.

– Нам известно многое, – откликнулись эльфы. – Мы часто видели тебя с Бильбо, хотя нас ты мог и не заметить.

– Кто же вы и кто ваш предводитель?

– Я, Гилдор, – отозвался предводитель – тот самый эльф, что первым заметил Фродо. – Гилдор Инглорион[105] из Дома Финрода. Мы – Изгнанники. Большинство из нас давно ушло, а мы ненадолго задержались – но скоро и нам пора за Великое Море. Правда, некоторые из наших соплеменников до сих пор тешатся миром и покоем в Доме Элронда. Начинай же свой рассказ, Фродо, поведай нам, что ты здесь делаешь! На твоем лице тень страха.

– О Мудрый Народ! – тут же вмешался Пиппин. – Скажите нам, кто такие Черные Всадники?

– Черные Всадники? – вполголоса зашумели эльфы. – Почему вы спрашиваете о Черных Всадниках?

– Да вот, искали нас сегодня двое каких–то черных всадников, а может, только один, но дважды, – пояснил Пиппин. – Он и сейчас крутился поблизости, но, когда вы появились, мигом смылся.

Эльфы ответили не сразу, сперва они негромко обменялись между собой несколькими фразами на своем языке. Наконец Гилдор повернулся к хоббитам.

– Здесь мы об этом говорить не будем, – сказал он. – Наверное, вам и впрямь лучше пойти с нами. Это у нас не в обычае, но так и быть – на этот раз мы вас проводим, и вы с нами переночуете, если, конечно, вы не против.

– О Благородное Племя! Мог ли я мечтать?! – не веря своим ушам, воскликнул Пиппин, а Сэм и вовсе лишился дара речи.

– Воистину, я благодарен тебе, о Гилдор Инглорион, – с поклоном ответил Фродо. – Элен сиила луумен омэнтиэлво! Звезда осияла час нашей встречи! – добавил он на языке Высших эльфов.

– Осторожнее, друзья! – с веселым ужасом воскликнул Гилдор. – Не выдайте ненароком какой–нибудь тайны! Вы имеете дело со знатоком Древнего Наречия![106] Видимо, Бильбо оказался хорошим наставником. Радуйся, Друг Эльфов! – И он отвесил Фродо низкий поклон. – Присоединяйтесь к нам! Только идите в середине цепочки, чтобы не заблудиться. Не ровен час – выбьетесь из сил: путь неблизкий!

– Почему выбьемся? Куда вы идете? – спросил Фродо.

– Сегодня ночью мы направляемся в холмы Лесного Приюта. До тамошних лесов еще несколько верст. Но в конце вас ждет отдых, и назавтра вы окажетесь ближе к цели.

Путь они продолжали молча. Сторонний прохожий, наверное, принял бы их за ночные тени или блуждающие огни: в искусстве бесшумной ходьбы эльфы превосходят даже хоббитов и при желании могут ступать совершенно неслышно. Пиппин вскоре стал задремывать на ходу и даже раз или два споткнулся, но рослый эльф, шагавший рядом, неизменно подхватывал его под локоть и не давал упасть. Сэм держался ближе к Фродо и шел как во сне. На лице у него застыли изумление и восторг пополам со страхом.

Лес по сторонам тропинки стал гуще, деревья – тоньше. Молодые стволы стояли вокруг тесной стеной, тропинка все ниже спускалась в ложбину между холмами, а по сторонам все чаще чернели заросли орешника. Наконец эльфы свернули с тропинки. Справа, в кустарниках, чуть виднелась поросшая травой тропка; следуя за ее изгибами, эльфы снова поднялись по лесистому склону и взошли на гребень отдельно стоящего холма, длинным мысом вдававшегося в речную долину.

Деревья внезапно кончились; впереди открылась широкая, поросшая травой поляна, смутно серевшая в ночной тьме. С трех сторон поляну вплотную обступал лес; с четвертой стороны она круто обрывалась. У самого края поляны, прямо под ногами, колыхались темные кроны деревьев, росших внизу, на склоне. Дальше туманилась под звездами плоская долина. У подножия холма мерцало несколько огоньков – в усадьбах Лесного Приюта еще не спали.

Эльфы опустились на траву и завели негромкий разговор. Про хоббитов, казалось, все забыли. Фродо и его спутники сидели, завернувшись в плащи и одеяла; постепенно ими овладела дремота. Ночь текла своим чередом. Огни в долине один за другим погасли. Пиппин притулился у кочки и, прижавшись к ней щекой, крепко заснул.

Высоко на востоке покачивалось в небе созвездие Реммират – Звездная Сеть, а над туманами медленно вставал красный Боргил, разгораясь, как огненный рубин. Подул ветер, развеялись последние остатки тумана, и взору открылся Небесный Воин, опирающийся мечом о край земли, – великан Менелвагор[107], опоясанный блистающим поясом. Эльфы, словно кто подал им условный знак, запели хором. Под ветвями внезапно взвилось к небу алое пламя костра.

– К нам! К нам! – позвали эльфы хоббитов. – Время беседам и веселью!

Пиппин сел и протер глаза. Он так озяб, что зубы у него выбивали дробь.

– В Лесном Приюте горит огонь и готова трапеза для голодных гостей! – провозгласил один из эльфов, подходя к продрогшему хоббиту.

На дальнем конце поляны в стене деревьев виднелся просвет. Там, за широкой травянистой прогалиной, открывалась под ветвистым сводом лужайка, окруженная колоннами стволов. В середине лужайки пылал костер, а вокруг ровно и ярко горели укрепленные на стволах золотые и серебряные светильники. Эльфы окружили костер плотным кольцом. Кто устроился прямо на траве, кто – на низких чурбаках. Одни обносили сидящих кубками и наливали питье, другие потчевали гостей эльфийскими яствами.

– Угощение скромное, – извинялись они перед хоббитами. – Мы в лесу, далеко от своих чертогов. Если навестите нас как–нибудь дома – попотчуем вас побогаче.

– Куда уж богаче, и так, как на именинах, – возразил Фродо.

Пиппин не мог потом вспомнить, что он ел и пил. Память его целиком заполнилась светом прекрасных лиц и звуками голосов – таких разных, чистых и звонких, что весь вечер ему казалось, будто он грезит наяву. Хлеб, кажется, на столе был – но какой! Будь Пиппин на пороге голодной смерти и предложи ему кто белого ситного мякиша – и тот не показался бы вкуснее. А фрукты! Сладкие, как дикая малина. И на диво сочные – куда сочнее, чем обычные садовые плоды! А питье? Он только пригубил благоухающей влаги, холодной, как вода из родника, золотой, как летний полдень, – и уже не мог оторваться, пока не осушил чашу до дна.

Ну а Сэм и вовсе не смог бы подыскать никаких слов. Он и самому себе не сумел бы объяснить того, что передумал и перечувствовал в ту ночь, которую с тех пор всегда вспоминал как поворотную в своей жизни. Самое вразумительное, что он мог потом сказать, это: «Ну, сударь, если б у меня выросли такие яблоки, я был бы настоящий садовник! Но яблоки что! Вот песни у них – это да! Прямо за душу берут, если вы меня понимаете!».

Фродо сидел у костра вместе со всеми, ел, пил и с удовольствием беседовал, но мысли его заняты были не столько самой беседой, сколько эльфийской речью. Он знал немного по–эльфийски и жадно впитывал доносившийся со всех сторон чужой говор. Иногда он заговаривал с эльфами, прислуживавшими за трапезой, и благодарил их на эльфийском наречии. Они улыбались в ответ и, смеясь, хвалили Фродо:

– Не хоббит, а сокровище!

Наконец Пиппина сморил сон. Его подняли, перенесли под деревья, в беседку из ветвей, и уложили на мягкое ложе, где он и проспал остаток ночи. Сэм расставаться с хозяином отказался. Когда Пиппина устроили на ночлег, Сэм свернулся калачиком у ног Фродо – и вскоре, уронив голову на грудь, задремал. Фродо, однако, его примеру не последовал: он держал совет с Гилдором.

Беседа их касалась как нынешнего, так и минувшего. Фродо немало расспрашивал Гилдора о том, что творится в большом мире за пределами Заселья. Новости оказывались по большей части зловещими или удручающими: всюду сгущалась тьма. Воевали меж собой люди, покидали Средьземелье эльфы. Наконец Фродо задал заветный вопрос:

– Скажи мне, Гилдор, не приходилось ли тебе видеть Бильбо с тех пор, как он ушел?

Гилдор улыбнулся:

– Приходилось. Два раза. Он простился с нами на этом самом месте. Это было давно. Но потом мы встретились еще раз – далеко–далеко отсюда.

Продолжать он не стал, а Фродо решил не выпытывать.

– Ты не спросил меня о том, что беспокоит тебя самого, и ничего не рассказал о себе, Фродо, – сказал Гилдор. – Но кое–что мне известно и так, а в твоих глазах легко прочесть остальное, не говоря уже о вопросах, которые ты мне задал, – они выдают тебя с головой. Ты покидаешь Заселье, не зная, найдешь ли то, ради чего пустился в путь, исполнишь ли задуманное и вернешься ли назад. Прав я?

– Прав, – ответил Фродо. – Но я думал, что мое решение – тайна. Для всех, кроме Гэндальфа и моего верного Сэма. – И он посмотрел на Сэма, мирно посапывающего у его ног.

– От нас Враг не узнает ничего, – успокоил хоббита Гилдор.

– Враг? Значит, тебе известно, почему я ухожу из Заселья?

– Я не знаю, зачем Врагу тебя преследовать, но вижу, что Он за тобой охотится – хотя мне это кажется весьма странным. Берегись, Фродо! Опасность и впереди, и за спиной, и со всех сторон.

– Ты имеешь в виду Всадников? Я и правда боялся, что они слуги Врага. Но кто они такие?

– Разве Гэндальф ничего не говорил тебе?

– О Всадниках – ничего.

– Тогда, думаю, и мне не стоит рассказывать тебе о них – иначе страх может остановить тебя на полпути. Ибо мне кажется, что ты едва не опоздал с уходом, – а может статься, и опоздал. Теперь тебе надо спешить. Не задерживайся в пути и не оглядывайся назад: Заселье больше не защитит тебя.

– Лучше бы ты рассказал мне всю правду. Было бы не так страшно. От намеков и предостережений только хуже! – воскликнул Фродо. – Я, конечно, знал, что встречусь с опасностью, но чтобы у себя дома, в Заселье?! Что же, хоббиту теперь от Реки до Брендивина, получается, не добраться?

– Заселье не твое, – строго сказал Гилдор. – Прежде хоббитов здесь жили другие племена, а когда хоббиты исчезнут – поселится кто–нибудь еще. Мир, который нас окружает, огромен. Ты можешь оградить себя стеной и запереться от этого мира, но самого мира тебе не запереть.

– Знаю, но Заселье всегда казалось мне таким безопасным, таким домашним! Что же мне теперь делать? Я надеялся тайно уйти из дому и податься в Ривенделл, но еще до Бэкланда не добрался, и вот пожалуйста – за мной уже погоня!

– Полагаю, менять ничего не надо. Не думаю, чтобы опасности поколебали твое мужество! Но более внятного совета проси у Гэндальфа. Я не знаю, почему ты бежишь из Заселья, а потому не могу сказать, какие силы направит против тебя Враг. Вот Гэндальф – тот, вероятно, тебе поможет. Наверное, ты его еще увидишь, прежде чем покинешь Заселье?

– Надеюсь. Но тут–то и заминка. Я его жду уже очень давно. Он должен был прийти ко мне в Хоббитон самое позднее позавчера ночью, но так и не появился. Не возьму в толк – что могло с ним случиться? Может, лучше подождать?

Гилдор смолк на мгновение.

– Не по сердцу мне эта весть, – молвил он наконец. – Гэндальф – и опаздывает? Недоброе предзнаменование! Но сказано: «В дела волшебников не вмешивайся – они народ капризный и на гнев скоры». Так что выбор за тобой: идти – или ждать.

– А еще сказано: «Не проси совета у эльфа: ни да, ни нет не скажет».

– Неужели? – рассмеялся Гилдор. – Что ж, тут есть зерно истины: эльфы не дают необдуманных советов. Совет – дар опасный, даже совет мудреца мудрецу. Все на свете может обернуться злом. Чего же ты хочешь от меня? Ведь ты так ничего и не рассказал. Почему же, скажи на милость, мой совет должен быть лучше твоих собственных соображений? Но если ты все еще требуешь совета – изволь. Вот что я тебе посоветую: уходи сразу, не задерживаясь. Если Гэндальф не объявится, то вот тебе еще совет: один не ходи. Возьми с собой друзей, таких, чтобы верили в тебя и хотели следовать за тобой. А теперь говори спасибо, ибо я дал тебе совет неохотно. У эльфов свои тяготы и печали. Хоббиты нас волнуют мало, да и все другие средьземельские племена тоже. Наши пути пересекаются редко – неважно, случай тому причина или нет. Нашей встречей, думается мне, мы обязаны не только случаю, но истинная цель ее неясна мне, и я боюсь сказать слишком много.

– Я глубоко благодарен тебе, – сказал Фродо. – Но лучше бы ты без обиняков растолковал, кто такие Черные Всадники. Ведь если я приму твой совет, Гэндальфа я могу не увидеть очень долго, а мне надо знать, кто меня преследует.

– Разве мало знать, что они – слуги Врага? Беги от них! Не говори им ни слова! В них – гибель. И не спрашивай меня более ни о чем! Сердце говорит мне, что ты, Фродо, сын Дрого, вскоре будешь знать об этих страшных всадниках куда больше, чем Гилдор Инглорион. Да охранит тебя Элберет!

– Но где мне взять отваги? Вот чего мне недостает больше всего!

– Отвагу находят обычно там, где не чают найти. Не теряй надежды! А покамест лучше бы тебе отдохнуть. Утром нас здесь уже не будет, но мы разошлем весть о вас по всем землям. Все Странствующие эльфы узнают о твоем путешествии, и все, кто облечен властью творить добро, будут неусыпно охранять твой путь. Я нарекаю тебя Другом Эльфов. Да осенят звезды конец твоей дороги! Нам редко бывало так радостно от встречи с чужаком, а слова Древнего Наречия из уст других скитальцев всегда согревают нам сердце!

Фродо почувствовал, что сон одолевает его, и он едва смог дослушать Гилдора.

– Добро, пойду–ка я спать, – сказал он. Эльф отвел его в беседку, к Пиппину. Фродо упал на ложе и забылся сном без сновидений.

Глава четвертая. НАПРЯМИК ПО ГРИБЫ[108].

[108].

Утром Фродо проснулся бодрым и свежим. Он лежал под густым навесом живых ветвей, склонившихся до самой земли, – настоящая беседка. Под ним была постель из дерна и травы, мягкой, источавшей незнакомое благоухание. Сквозь трепещущие листья, еще не тронутые желтизной осени, пробивались солнечные лучи. Фродо вскочил на ноги и выбрался на поляну.

Сэм сидел на траве у края леса. Пиппин глядел на небо, гадая, какая будет погода. Эльфы исчезли бесследно.

– Они оставили нам фруктов, питья и хлеба, – обернулся Пиппин к Фродо. – Иди позавтракай! Хлеб совсем не зачерствел. Я бы его весь до крошки подобрал, но Сэм разве позволит? Все о тебе печется…

Фродо сел рядом с Сэмом и принялся уплетать завтрак.

– Какие у нас сегодня планы? – поинтересовался Пиппин.

– Главное – добраться до Бэкбери, и чем скорее, тем лучше, – отозвался Фродо, не отрываясь от еды.

– Как ты думаешь, мы сегодня повстречаем этих Всадников? – спросил Пиппин весело. Если бы сейчас ему посулили встречу с целой черной конницей – теперь, при свете утра, он и ухом бы не повел.

– Скорее всего, – неохотно ответил Фродо: напоминание пришлось ему не по вкусу. – Но я надеюсь переправиться через реку до того, как они нас отыщут.

– Ты узнал у Гилдора, кто они такие?

– У него, пожалуй, узнаешь! Одни намеки да загадки, – уклончиво ответил Фродо.

– А почему они сопят носом – ты спросил?

– Нет, об этом мы поговорить как–то забыли, – с набитым ртом отозвался Фродо.

– Эх ты! Я убежден, что это ключ ко всем тайнам!

– Если это и вправду ключ ко всем тайнам, я уверен, что Гилдор отказался бы объяснять, – резко бросил Фродо, не расположенный шутить. – А теперь, будь добр, оставь меня хоть на миг в покое! Почему я должен отвечать тебе на целую уйму вопросов вместо того, чтобы спокойно позавтракать? Дай, наконец, подумать!

– Силы небесные! – удивился Пиппин. – Это за едой–то?

И он отошел к обрыву.

Ясное утро («предательски ясное», – мелькнула мысль) не избавило Фродо от страха перед Всадниками. Из головы у него не шли слова Гилдора. С другого конца поляны долетел беспечный голос Пиппина – хоббит скакал по траве и распевал песни.

«Так нельзя, – сказал Фродо сам себе. – Одно дело – пригласить младших друзей прогуляться на денек–другой по Заселью: в пути можно, конечно, устать и проголодаться, но зато как хорошо потом бывает плотно поужинать и согреться в мягкой постели! А тянуть их за собой в изгнание, где от голода и усталости уже никуда не деться, – это совсем другое дело. Даже если сами попросятся, не возьму! Это наследство – для меня одного. Скорей всего, мне и Сэма не стоило бы брать…».

Он взглянул на Сэма Гэмги – и обнаружил, что тот давно уже на него смотрит.

– Так как, Сэм? – сказал Фродо. – Что ты обо всем этом думаешь? Я ухожу из Заселья при первой же возможности. Сказать правду, я решил, что в Крикковой Лощинке не задержусь и дня – если, конечно, удастся.

– И отлично!

– Не передумал идти со мной?

– Еще чего!

– Но путешествие будет очень опасное, Сэм! Оно уже опасное! Скорей всего, ни ты, ни я из этого похода не вернемся.

– Уж если вы не вернетесь, так и я тоже, дело ясное, – согласился Сэм. – «Не оставляй его одного!» – сказали они мне.– «Оставить? Господина Фродо?! – это я им. – В жизни такого не сделаю! Залезь он хоть на Луну, я и то не отстану! А если на него нападут эти самые Черные Всадники, им придется сперва потолковать с Сэмом Гэмги!» А они смеются.

– Но кто это «они» и что ты такое несешь?

– Эльфы, хозяин! Мы тут с ними маленько поболтали этой ночью. Они, похоже, знали, что вы уходите, так что я не стал и отпираться. Дивный народ эти эльфы, хозяин! Дивный, право слово!

– Это верно, – согласился Фродо. – Значит, ты в них не разочаровался?

– Мне кажется, мое мнение не в счет, – задумчиво проговорил Сэм. – Понимаете, они вроде как выше моих «нравится – не нравится» Я бы сказал – они другие, не такие, как я воображал. Они и старые, и молодые, и веселые, и печальные, всё одновременно.

Фродо поглядел на Сэма изумленно, словно ждал увидеть на его лице видимые признаки случившейся с ним, судя по речам, перемены. Что это он? Прежний Сэм Гэмги так никогда не сказал бы. Но с виду Сэм был все тот же, только необычно задумчивый.

– Тебе, наверное, уже не хочется уходить из Заселья. Ведь твоя мечта сбылась, – предположил Фродо.

– Ан нет, хочется, хозяин. Не знаю, как вам объяснить, но после этой ночи я другой стал. Я словно вперед вижу, если можно так выразиться. Я знаю, что дорога перед нами длинная и ведет она во тьму, но я не могу повернуть назад. Я уже не ради эльфов иду, и не ради драконов, и не чтобы горы посмотреть. На самом деле я не знаю, чего хочу, но я должен что–то совершить прежде, чем все это кончится, и это что–то меня ждет не в Заселье, а там, впереди. Мне надо пройти этот путь до конца – понимаете?

– Ничего не понимаю. Вижу только, что Гэндальф подыскал мне хорошего спутника. И я рад! Значит, пойдем вместе!

Остаток завтрака Фродо съел в молчании. Закончив, он встал, огляделся и кликнул Пиппина.

– Готовы? – спросил он, когда тот подбежал. – Надо немедленно уходить. Мы заспались, а впереди еще много верст.

– Если кто и заспался, так это ты, – беспечно откликнулся Пиппин. – Я еще когда встал! А потом мы оба ждали, когда ты кончишь есть и думать.

– Я уже поел и все обдумал. Теперь я собираюсь как можно быстрее добраться до парома в Бэкбери. Делать крюк и возвращаться на вчерашнюю дорогу я не намерен. Пойдем напрямик.

– Тогда придется отрастить крылышки, – фыркнул Пиппин. – Пешком тут не пробраться.

– Все равно, здесь короче, чем по дороге, – твердо сказал Фродо. – Паром, если смотреть от Лесного Приюта, считай, точнехонько на востоке находится, а дорога сворачивает влево – видишь там, вдали, какую она делает петлю? Это чтобы обогнуть Плавни и встретиться с трактом, который идет от Моста. Помните перекресток? Это сразу за Амбарами. Но перекресток еще очень далеко, нам придется сделать большой крюк. Мы могли бы срезать добрую четверть пути, если бы пошли отсюда прямо к парому.

– Напрямик направишься – в три дня не управишься, – напомнил Пиппин пословицу. – Земля там вся в рытвинах, а ближе к Плавням начнутся болота и прочие радости. Я эти края знаю. А если ты боишься Черных Всадников, то какая разница, где с ними повстречаться – на дороге ли, в поле, в лесу…

– В лесу и в поле им будет труднее нас отыскать, – возразил Фродо. – Потом, если ты едешь по дороге, тебя на дороге и подстерегать будут, а не в глухомани какой–нибудь.

– Идет! – сдался Пиппин. – Ладно. Я полезу с тобой в любое болото и в любую канаву. Но радости в этом мало. Я рассчитывал до заката наведаться в «Золотой Окунек», что в Амбарах. Тамошнее пиво славится на весь Восточный Предел. По крайней мере когда–то славилось. Давненько я не пробовал «окуньковского» пива!

– Тем более! Напрямик, может, и дольше, но и через трактир не быстрее! Надо любой ценой не допустить тебя до «Золотого Окунька». В Бэкбери мы должны быть еще затемно. Слово за тобой, Сэм!

– Я как вы, господин Фродо, – вздохнул Сэм, не без труда подавив свое предубеждение против шастанья по болотам и не без сожаления распростившись с надеждой отведать знаменитого «окуньковского».

– Ну, если нырять в колючки, то сразу. Айда! – решился Пиппин.

Солнце припекало уже почти по–вчерашнему – с той лишь разницей, что с запада надвигались тучи. Похоже было, что может пойти дождь. Хоббиты кое–как спустились по зеленой круче и оказались в непролазных кустарниках. По их замыслу нужно было, оставив Лесной Приют слева, пересечь лес на правом склоне холма и выйти на равнину. Оттуда решили идти прямо к переправе – на открытом месте никаких препятствий не предвиделось, разве что одна–две канавы да кое–где плетень. Согласно подсчетам Фродо, это составило бы верст двадцать восемь, если нигде не сворачивать.

Но вскоре выяснилось, что кусты куда гуще и спутаннее, чем казалось сверху. Тропы здесь не было; пробираться приходилось вслепую и, увы, со скоростью улиток. Когда же наконец хоббиты раздвинули последние ветки и оказались у подножия холма, дорогу преградил бежавший с вершины ручей с крутыми глинистыми берегами, поросшими по краям густыми колючками. Перепрыгнуть – не получится, перебраться – еще туда–сюда, но тогда пришлось бы насквозь вымокнуть, исцарапаться и вымазаться в глине. Друзья остановились, не зная, что делать.

– Первая задержка, – мрачно усмехнулся Пиппин.

Сэм Гэмги оглянулся. Высоко меж стволов виднелся зеленый обрыв, откуда они начали путь.

– Гляньте–ка! – вскрикнул он вдруг, схватив Фродо за руку.

Все посмотрели вверх – и увидели прямо над головой, на самом обрыве, неподвижно стоящую лошадь. Рядом с ней чернела согнувшаяся над обрывом фигура человека в плаще.

Если кто и подумывал вернуться, то немедленно отказался от этой мысли. Фродо, махнув остальным, нырнул в дремучий кустарник у ручья.

– Вот так–то! – бросил он Пиппину. – Мы оба правы! Прямой путь превратился в окружный, зато мы успели спрятаться! Сэм, ты у нас чуткий. Слышишь что–нибудь?

Они замерли, стараясь не дышать и напряженно прислушиваясь. Но все было тихо.

– Вряд ли он сунется сюда с конем, больно круто, – успокоил друзей Сэм. – Но он, похоже, догадался, где мы. Уж лучше пойдем отсюда.

Легко сказать, труднее сделать! За спинами болтались тяжелые котомки, колючие кусты упорно не желали пропускать незваных гостей. Обрыв, оставшийся позади, надежно защищал низину от ветра, и в душном воздухе не ощущалось никакого движения. Когда впереди показалась наконец первая прогалина, у хоббитов по лбу градом катился пот, они устали и в кровь исцарапались, но самое скверное – перестали понимать, куда идут. Берега ручья понизились; поток, выбежав на ровное место, разлился и стал мельче, готовясь влиться в плавненские болота, а оттуда – в Брендивин.

– Это же Амбарный Ручей! – догадался Пиппин. – Если мы хотим попасть к парому, надо перебраться на ту сторону и уходить вправо!

Они перешли ручей вброд и бегом пересекли широкую поляну, за которой опять начинался лес – высокие дубы, перемежающиеся ясенями и вязами. Бугры и рытвины кончились, подлесок больше идти не мешал, но деревья росли слишком тесно, и впереди ничего нельзя было разглядеть. Внезапно палые листья взлетели, подхваченные порывом ветра; с неба, затянувшегося плотными тучами, упали первые капли дождя. Затем ветер так же внезапно стих и хлынул ливень. Хоббиты заторопились вперед, оскользаясь на мокрой траве и залежах прелой листвы; вокруг шумели и барабанили по листьям потоки дождя. Никто не осмеливался подать голос, но все трое беспокойно озирались по сторонам.

Через полчаса Пиппин не выдержал:

– От души надеюсь, что мы не слишком отклонились к югу. Сдается мне, правда, что мы идем вдоль опушки! Лес–то ведь узкий, самое большее в полторы версты шириной. Нам давно пора бы выйти из него!

– Что пользы попусту метаться? – возразил Фродо. – Идем покуда, как шли. Не очень–то меня тянет на открытое место…

Они прошли еще версты три лесом. Из рваных туч блеснуло солнце, и дождь стал реже. Перевалило за полдень. Хоббиты почувствовали настоятельную потребность перекусить. Привал устроили под большим вязом. Листва на этом вязе пожелтела, но еще не осыпалась, так что у корней было почти сухо. Откупорив фляги, хоббиты обнаружили, что эльфы наполнили их прозрачным бледно–золотистым питьем, – пахло оно цветочным медом и удивительно освежало. Через минуту друзья весело смеялись и только пальцами щелкали, вспоминая про ливень и Черных Всадников. Еще каких–то несколько верст – и все позади!

Фродо откинулся к стволу и закрыл глаза. Сэм и Пиппин пристроились рядом и тихонечко запели:

– Хо–хо! – начали они снова, уже громче. И вдруг смолкли на полуслове. Фродо вскочил. С ветром долетел протяжный жуткий вой, неизбывно злобный и бесконечно одинокий. Вой взвился к небу и вдруг оборвался на высокой пронзительной ноте. Все трое оцепенели: кто стоял – замер на месте, кто сидел – так и остался сидеть, чувствуя, как стынет кровь в жилах[109].

Молчание длилось недолго: до ушей хоббитов донесся ответный вой – гораздо слабее и словно издалека, но такой же леденящий. Наступила тишина – только ветер шуршал листвой.

– И что это такое было, по–вашему? – спросил наконец Пиппин, бодрясь, но все еще слегка дрожа. – Если птица, то я о таких в Заселье еще не слыхивал.

– Это не птица и не зверь, – подал голос Фродо. – Кто–то кого–то звал. Или подавал условный сигнал. В этом крике были даже слова. Правда, я не разобрал какие. Но хоббит так кричать не может и не станет.

Больше они об этом не говорили. Все подумали о Всадниках, но язык у друзей словно присох к нёбу. Не хотелось ни идти дальше, ни оставаться, но рано или поздно открытого места было не миновать – причем лучше все–таки выходить на поляну днем, да поскорее. Не мешкая, хоббиты закинули мешки за спину и поспешили дальше.

Вскоре полоса леса резко оборвалась. Впереди простирались заросшие высокотравьем луга. Теперь хоббиты ясно видели, что и впрямь сильно уклонились к югу. За лугами виднелась пологая гора заречного Бэкбери – не впереди, как надо бы, а по левую руку. Осторожно выбравшись из леса, хоббиты со всех ног припустили через поле.

Поначалу сердце у них так и обмирало – ведь спасительный покров листвы остался позади. Вдали высился гребень холма, откуда они спустились утром. Оглядываясь, Фродо был почти уверен, что там, на обрыве, чернеет далекий силуэт Всадника; но гребень был пуст. Солнце садилось за холмы, откуда пришли хоббиты. Мало–помалу страх сошел на нет, хотя друзьям по–прежнему было сильно не по себе. Равнина вокруг приняла более домашний, возделанный вид: появились заботливо ухоженные поля, лужайки, изгороди с калитками и канавы для стока воды. Все казалось тихим и мирным: обычный захолустный уголок старого доброго Заселья. Хоббиты веселели с каждым шагом. Река приближалась, и Черные Всадники казались теперь просто жуткими лесными призраками, которые остались далеко позади, в чаще, и не властны больше были причинить зло, коль скоро последнее дерево осталось за спиной.

Хоббиты прошли краем большого огороженного поля, где росла репа, и остановились перед крепко сколоченными воротами. Вглубь от ворот вела наезженная дорога, обнесенная низкой, но заботливо подстриженной изгородью, а невдалеке виднелась рощица.

Пиппин остановился.

– Я знаю эти поля, и ворота тоже! Это же Бобовая Делянка! Тут окопался фермер Мэггот[110]. А там, за деревьями – его дом.

– Этого только не хватало! – ахнул Фродо. По лицу его можно было подумать, что дорога за калиткой ведет по меньшей мере к логову дракона. Друзья воззрились на Фродо в недоумении.

– Чем тебе не угодил старина Мэггот? – удивился Пиппин. – Он на дружеской ноге с Брендибэками. Правда, если забраться к нему в огород, может не поздоровиться. Собаки у него больно уж свирепые. Но понять его можно: граница–то в двух шагах, так что приходится быть начеку!

– Знаю, – вздохнул Фродо. – И все равно, – он смущенно усмехнулся, – все равно я ужасно боюсь и его, и этих псов. Сколько лет я обходил его ферму стороной! Когда я был мальчишкой и жил в Брендивинских Палатах, Мэггот несколько раз заставал меня на своей грибной плантации. В последний раз мне крепко от него досталось. А потом он показал меня собакам. «Смотрите, ребята, – говорит. – Когда этому юному прохвосту снова вздумается прогуляться по моим грядкам, слопайте его, и дело с концом. А пока проводите до ворот!» И они гнались за мной по пятам до самого Парома. До сих пор не могу этого забыть! Хотя, наверное, собаки свое дело знали и в тот раз зубы в ход пускать не собирались…

Пиппин так и покатился со смеху.

– Значит, самое время избавиться от былых страхов! Особенно если ты собираешься обосноваться в Бэкланде. На папашу Мэггота можно положиться – не трогай только его грибов, и все будет в порядке! Предлагаю к нему заглянуть. Только войдем в ворота, а не через забор. Тогда он поймет, что мы гости благонамеренные. Если он дома, я сам с ним поговорю. Мерри с ним накоротке, да и я одно время частенько сюда наведывался.

Они пошли дальше. Деревья расступились и открыли взгляду высокие тростниковые крыши усадьбы и подсобных строений. Мэгготы, как и Плюхинсы из Амбаров, да и большинство жителей Плавней, жили в наземных домах. Что касается усадьбы Мэггота, то она была сложена из прочного кирпича и обнесена вдобавок высокой стеной с большими деревянными воротами, куда и вела дорожка.

Как только хоббиты подошли к воротам, из–за стены донеслись устрашающие лай и гавканье. Громкий голос окликнул:

– Тяп! Клык! Волк! Вперед, ребята!

Фродо и Сэм застыли как вкопанные, а Пиппин сделал еще пару шагов к воротам. Створки распахнулись, и оттуда на хоббитов вылетели, задыхаясь от лая, три здоровенных пса.

На Пиппина они не обратили никакого внимания, но Сэм вмиг оказался прижат к стене: две собаки, смахивавшие больше на волков, подозрительно обнюхивали его, рыча при малейшей попытке пошевелиться. Самый огромный и свирепый пес встал перед Фродо; шерсть у него на загривке встопорщилась, из глотки неслось ворчание.

В воротах появился плотно сбитый, широкоплечий хоббит с круглым красным лицом.

– Здорово, ребята! Кто вы такие и чего вам тут надо? – осведомился он.

– Добрый день, господин Мэггот! – подал голос Пиппин.

Фермер вгляделся получше:

– Кого я вижу! Это же Пиппин – я хотел сказать, господин Перегрин Тукк! – И гримаса недоверия на его лице сменилась широкой ухмылкой. – Давненько, давненько я вас не видывал! Однако повезло вам, что вы не чужаки! Я решил с сегодняшнего дня всех, кто ни забредет, без лишних разговоров травить собаками. Уж больно непонятные дела творятся. Сумасшедших тут разных, конечно, много шляется, как–никак у самой Реки живем. – И он сокрушенно покачал головой. – Но этот тип всех заткнет за пояс, провалиться мне на этом самом месте! Таких тут еще не бывало. И пока жив Мэггот, больше не побывает!

– Это вы о ком? – спросил Пиппин.

– Так вы его не встретили? Только что убрался. К насыпи поехал. Странный тип! И вопросы задавал какие–то дурацкие. Но может, вы зайдете? Внутри все–таки сподручнее. Кстати, есть хорошее пиво – если, конечно, желаете, господин Тукк!

Ясно было, что фермеру хочется что–то сказать, но не здесь и не сразу. Поэтому все трое охотно согласились зайти.

– А собаки?.. – заикнулся Фродо.

Фермер рассмеялся:

– Пока я им не велю, они вам вреда не причинят. Ко мне, Тяп, Клык! К ноге! К ноге, Волк!

К великому облегчению Сэма и Фродо, псы оставили их в покое и отошли к хозяину.

Пиппин представил фермеру своих друзей:

– Господин Фродо Бэггинс. Может, вы его и не помните, но он жил раньше в Брендивинских Палатах.

При имени «Бэггинс» фермер насторожился и бросил короткий взгляд на Фродо. Тот уже подумал было, что Мэгготу вспомнились краденые грибы и собакам сейчас велят «проводить» его за ворота. Но вместо этого Мэггот взял его за руку.

– Да уж! Страньше и не бывает! – пробормотал он. – Стало быть, это вы – господин Бэггинс? Заходите–ка в дом! Потолковать надо.

Они прошли на кухню и уселись у большого камина. Госпожа Мэггот принесла огромный кувшин с пивом и до краев наполнила четыре вместительных кружки. Пиво оказалось превосходным, так что Пиппин был сполна вознагражден за отказ от «Золотого Окунька». Сэм, однако, отхлебнул из своей кружки с явным недоверием. Он с детства не жаловал хоббитов из дальних деревень и вовсе не собирался вот так, с первого раза, фамильярничать с чужаком, отлупившим когда–то господина Фродо, – пусть даже это случилось много лет назад.

Обменявшись с гостями парой слов о погоде и нынешнем урожае (а уродился он не хуже, чем всегда!), фермер Мэггот поставил кружку на стол и пристально посмотрел на всех по очереди.

– А теперь, господин Перегрин, – сказал он, – позвольте спросить, откуда вы свалились и куда направляетесь? Неужели меня решили навестить? А если так, почему я не видел вас у главных ворот?

– Мы тут, по правде говоря, случайно, – признался Пиппин. – Если уж вы обо всем догадались, скажу честно: мы подошли к усадьбе с другого конца. Дело в том, что мы забрели на ваше поле… Но мы, честное слово, не нарочно! Просто мы пробирались к парому, а от Лесного Приюта решили срезать и заплутали в лесу.

– Если вы хотели поскорее попасть к парому, отчего не шли по дороге? – удивился фермер. – Впрочем, это дело ваше, а по моей земле можете ходить сколько душе угодно, господин Перегрин. И вы тоже, господин Бэггинс, – хотя грибочки, небось, не разлюбили, а? – И он усмехнулся. – Еще бы мне не помнить это имя! В свое время юный Фродо Бэггинс считался одним из самых отъявленных шалопаев во всем Бэкланде! Но я не о грибах толкую. В том–то и дело, что имя Бэггинса я сегодня уже слышал. В аккурат перед вашим приходом. Угадайте, о чем меня спросил тот заезжий тип?

Хоббиты вытянули шеи и навострили уши. Фермер помедлил, смакуя удовольствие, и продолжал:

– Значит, так. Въезжает он ко мне в ворота на громадной такой черной лошади – ворота, на беду, случились открыты – и прямо сюда. Черный весь, закутался в плащ с ног до головы и капюшон надвинул до подбородка – словно не хочет, чтобы его узнали. «И что ему только понадобилось у нас в Заселье?» – думаю. Большие через границу редко переходят, а о таких, как это черное страшилище, я и вообще никогда не слыхивал.

«Добрый день вам, – говорю, а сам иду к нему. – Дорога эта никуда не ведет, так что в какую бы вы сторону ни правили, лучше вертайте обратно». Шибко он мне не по сердцу пришелся, понимаете? Тяп выскочил было, принюхался разочек – да как взвоет! Точно оса его ужалила. Хвост поджал, заскулил и убрался. А черный сидит – не шелохнется. И говорит, как цедит:

«Я приехал оттуда, – и, понимаете ли, на мои поля кажет. – Ты Бэггинса видел?» – придушенно так спрашивает, а сам наклоняется ко мне ближе и ближе. Капюшон низко надвинул, лица не видно. Чую – по спине у меня мурашки побежали. Но я не собирался спускать ему с рук такую наглость. Слыханное ли дело – потоптал мои грядки и ухом не ведет!

«Проваливай! – говорю. – Тут Бэггинсов отродясь не было. Ты совсем не в тот конец заехал. Поворачивал бы ты лучше оглобли обратно в Хоббитон, только не через поля, понял?».

А он шепчет: «Бэггинс оттуда уехал. Он идет сюда. Он уже недалеко. Я хочу его найти. Скажешь, если он сюда зайдет? Я вернусь и привезу золота».

«Ничего ты не вернешься, – говорю я ему. – Вали, откуда пожаловал, да поторапливайся. Даю минуту на сборы и спускаю собак».

Он только зашипел в ответ. Может, это он так смеялся, а может, и нет. Потом как пришпорит коня – и прямо на меня. Не знаю, как я и отскочить–то успел. Кличу собак, а он уже развернулся и мчится прочь, как ураган, – через ворота, по дороге и в сторону насыпи… Только его и видели. Что вы об этом скажете?

Фродо, не отвечая, смотрел в огонь. Голова его была занята одной мыслью: как же добраться до парома?

– Не знаю, что и думать, – очнулся он наконец.

– Тогда я вам скажу, что думать, – заявил Мэггот. – Не стоило вам связываться с хоббитонским народом, господин Фродо. Порченые они там все!

Сэм зашевелился и бросил на фермера взгляд исподлобья.

– Впрочем, голова у вас всегда была горячая, – продолжал Мэггот. – Когда я узнал, что господин Фродо ушел от Брендибэков и переехал к старому господину Бильбо, я сразу сказал: как пить дать, нарвется он на неприятности! Помяните мое слово: это все из–за вывертов и чудачеств господина Бильбо. Денежки–то ему достались неведомо какими путями. Говорят – он их в дальних краях добыл. Сдается, кому–то захотелось узнать, что стало с золотом да алмазами, которые он закопал в хоббитонском Холме!

Фродо промолчал: фермер попал почти в яблочко. Поди знай, что на это ответить?

– Одним словом, – продолжал Мэггот, – одним словом, я рад, господин Фродо, что у вас хватило ума вернуться в Бэкланд. Мой совет простой: оставайтесь у нас, пускайте корни, живите мирно и не якшайтесь с чужеземцами. Без друзей вы туг не останетесь. А явятся опять эти черные страшилища – я с ними сам поговорю. Наплету, что вы умерли или вообще уехали из Заселья, словом, как прикажете. Даже врать особо не придется. Спорю, не вас они ищут, а старого господина Бильбо!

– Может быть, вы и правы, – уклонился от прямого ответа Фродо, избегая смотреть фермеру в глаза и продолжая глядеть в огонь.

Мэггот посмотрел на него задумчиво:

– Вижу, у вас на этот счет свое мнение. Да уж конечно! Не случайно вы появились тут сразу вслед за тем, черным. Мой рассказ, гляжу, вас ничуть не удивил. Не хотите откровенничать – добро, держите свои тайны при себе! Но видать, трудно вам приходится. На уме у вас небось одно – как бы теперь не попасться этому Черному на пути к парому!

– Верно, – признался Фродо. – Об этом я и думаю. Только что сидеть и зря ломать голову? Боюсь, нам надо идти. Спасибо вам огромное за добрый прием! Я ведь о вас и собаках ваших больше тридцати лет без дрожи вспомнить не мог, ей–ей, господин Мэггот, не смейтесь! А жаль! Было бы у меня одним надежным другом больше… Грустно, что приходится торопиться. Но я еще вернусь. По крайней мере, буду надеяться, что вернусь. Если получится…

– Что ж, добро пожаловать, – кивнул Мэггот. – А пока у меня завелась одна мыслишка. Уже скоро закат. Мы вот–вот сядем за стол – у нас заведено ложиться вместе с солнышком. Если бы вы с господином Перегрином могли остаться и отужинать с нами, мы бы очень обрадовались.

– Мы тоже! – ответил Фродо. – Но боюсь, нам пора идти. До темноты мы к парому уже и теперь не поспеваем…

– Да обождите вы! Я как раз собирался предложить: если вы останетесь поужинать, я велю запрячь пони, и покатим к парому вместе. И ноги целее будут, и других неприятностей избежите.

На этот раз Фродо, к облегчению Пиппина и Сэма, принял предложение с благодарностью. Солнце уже спряталось за холмами, и дневной свет начал гаснуть. Вернулись два сына и три дочери Мэггота, и на столе появился обильный ужин. На кухне зажгли свечи и пожарче раздули пламя в камине. Госпожа Мэггот принялась расставлять тарелки. Вошли еще несколько хоббитов, батрачивших на ферме. Вскоре все четырнадцать ртов оказались в сборе. Пива было вдосталь; кроме того, посередине стола красовалось огромное блюдо грибов с копченой грудинкой, да и прочей добротной деревенской снеди было сколько душа пожелает. Собаки, улегшись у камина, грызли хрящи и сахарные косточки.

Наконец на тарелках ничего не осталось. Фермер с сыновьями взяли фонарь и отправились запрягать пони. Когда гости вышли во двор, уже стемнело. Забросив мешки в глубину фургона, хоббиты взобрались следом. Фермер уселся на козлы и хлестнул лошадок – это были два сильных, крепко сбитых пони. Супруга Мэггота стояла в освещенном дверном проеме.

– Смотри, будь осторожнее, Мэггот! – крикнула она. – Не затевай ссор с чужаками, и как отвезешь – сразу езжай домой!

– Добро! – отозвался фермер, выворачивая на дорогу.

Ночь стояла тихая – ни шороха, ни дуновения. Стена темноты встретила путников молчанием. Было сыро и зябко. Огней зажигать не стали и ехали не торопясь. Через версту–другую дорога уперлась в глубокий ров, пересекла его и взобралась на высокую насыпь, по которой шел довольно наезженный тракт.

Мэггот сошел с козел и как следует огляделся, но темнота стояла такая, что хоть глаз выколи, и в неподвижном воздухе не было слышно ни звука. Тонкие полосы речного тумана ползли вдоль оврагов и над полями.

– Темная, однако, ночка, – заметил Мэггот, – но фонарей я пока зажигать не буду, разве только на обратном пути. Если на дороге кто–нибудь появится – мы его издалека услышим.

От усадьбы Мэггота до парома оставалось верст семь или около того. Хоббиты закутались поплотнее и напряженно вслушивались – не донесется ли какой–нибудь посторонний звук, кроме скрипа колес и неспешного перестука копыт? Фродо казалось, что фургон ползет, как улитка. Пиппин, сидевший рядом, кивал головой, задремывая; Сэм не отрываясь таращился в поднимающийся туман.

Наконец впереди показался поворот на Паромную дорожку. Справа в тумане внезапно забелели два высоких столба. Фермер повернул лошадок; фургон качнулся, заскрипел и остановился. Хоббиты начали было вылезать – и вдруг услышали впереди, на дорожке, то, чего со страхом ждали услышать: стук копыт. Все ближе и ближе…

Мэггот спрыгнул наземь и вгляделся в темноту, положив руки на холки обоих пони. Цок–цок, цок–цок – ближе, ближе…

В неподвижном тумане стук копыт разносился особенно четко.

– Вы бы лучше спрятались, господин Фродо, – забеспокоился Сэм. – Забейтесь в глубину и накройтесь одеялами, а мы пошлем этого всадника куда подальше!

Сам он вылез и встал рядом с фермером. «Только через мой труп»,– говорил его вид.

Цок–цок, цок–цок. Всадник был уже рядом.

– Эгей! Кто там? – окликнул фермер Мэггот.

Цоканье смолкло. В тумане, совсем близко, смутно вырисовывалась темная фигура в плаще и капюшоне.

– А ну–ка! – Фермер решительно бросил поводья Сэму и двинулся вперед. – Стой, где стоишь, и ни шагу дальше! Чего тебе тут надо и куда ты направляешься?

– Мне нужен господин Бэггинс. Не встречали? – послышался приглушенный голос. Голос был знакомый, и принадлежал он не кому иному, как Мерри Брендибэку. Мерри откинул платок с занавешенного фонаря, и на ошарашенное лицо фермера упал свет.

– Господин Мерри! – вскричал фермер.

– Конечно. А вы думали кто? – рассмеялся Мерри, подъезжая ближе.

Выступив из тумана, всадник перестал казаться страшным и уменьшился до размеров обыкновенного хоббита. Конь превратился в пони. Выяснилось вдобавок, что Мерри до самого носа обвязан шарфом – от ночной сырости.

Фродо соскочил на землю, чтобы приветствовать друга.

– Вот и вы! – с облегчением воскликнул Мерри. – А я уже начал сомневаться, что вы сегодня объявитесь. Махнул было рукой и поехал назад – ужинать. Но тут все заволокло туманом, и я решил наведаться к Амбарам, посмотреть – не лежите ли вы, случаем, где–нибудь в канаве? Как ни ломаю голову, не понять мне: откуда вы взялись? Где вы их выловили, господин Мэггот? В утином пруду?

– Хуже! Они забрались в мой огород, – подмигнул фермер. – Чуть, понимаете, собак не спустил! Впрочем, ваши приятели и сами вам все расскажут. А теперь вы меня извините, господин Мерри, господин Фродо и все остальные: я, пожалуй, назад поверну. Госпожа Мэггот, должно быть, уже места себе не находит – туман–то все гуще.

Он вывел фургон обратно на дорогу и развернул лошадок.

– Что ж, спокойной вам всем ночи! – сказал он на прощание. – Чудной денек выдался, что верно, то верно! Но все хорошо, что хорошо кончается. Правда, надо сперва добраться до своего порога. Не стану зря хвалиться – рад буду, когда за мной закроется дверь!

Он зажег фонари и взобрался на козлы. Уже усевшись, он вдруг нагнулся и достал из–под сиденья вместительную корзину.

– Чуть не забыл! Госпожа Мэггот передала для господина Бэггинса вот это и желает ему всяческих успехов!

Он вручил Фродо корзину и тронул фургон в обратный путь. Вслед полетел хор благодарностей и пожеланий спокойной ночи. Бледные круги света вокруг фонарей Мэггота постепенно растворились в тумане. Четверо друзей долго смотрели вслед. И вдруг Фродо рассмеялся. Из–под платка, покрывавшего корзину, распространялся запах жареных грибов.

Глава пятая. ЗАГОВОРЩИКИ СБРАСЫВАЮТ МАСКИ.

– Не худо бы и нам поскорее оказаться дома, – заметил Мерри.– Я уже понял: с вами творится что–то странное, но разговаривать некогда – расскажете потом.

Они свернули на Паромную дорожку – прямую, ухоженную, с большими белыми камнями вдоль обочин. Шагов через сотню дорожка выходила на берег реки, к широкому дощатому причалу. На волнах покачивался большой плоский паром. В свете фонарей, укрепленных на высоких столбах, белели у края воды две причальные тумбы. Изгороди на полях потонули в тумане, но вода оставалась темной, не считая двух–трех завитков пара, запутавшихся в прибрежных камышах. За рекой туман заметно редел.

Первым прошел по сходням Мерри, ведя своего пони, за ним – остальные. Взяв длинный шест, Мерри оттолкнулся от причала. Впереди неспешно катил воды широкий Брендивин. Напротив уходила вверх по круче извилистая тропка. На противоположном берегу, у пристани, горели фонари; за ними темнела Бэкландская Гора, светившаяся множеством круглых окошечек, желтых и красных. То были Брендивинские Палаты – древняя обитель Брендибэков.

Когда–то давным–давно Горхендад[111] Старобэк, старейшина рода Старобэков, одного из древнейших в Плавнях, а то и во всем Заселье, взял да и переправился на другой берег реки, то есть за границу, – прежде Брендивин считался естественной восточной границей страны. Горхендад построил (вернее сказать, выкопал) Брендивинские Палаты, сменил имя на Брендибэк и стал хозяином, почитай, настоящего маленького независимого государства. Семья его все росла и росла, как при жизни Горхендада, так и после. С течением лет внутри холма местечка свободного не осталось – изнутри он превратился в сплошной лабиринт с тремя парадными дверями, множеством черных ходов и доброй сотней окошек. Исчерпав возможности Горы, Брендибэки принялись за близлежащие склоны, а там приступили и к строительству домов. Так возник Бэкланд – густо населенная полоса земли между рекой и Старым Лесом. Засельская колония, так сказать. Главным поселком Бэкланда считался Бэкбери[112], раскинувшийся за Брендивинскими Палатами – на крутом берегу реки и прилегающих холмах.

Жители Плавней дружили с Бэками, и не было ни одного фермера от Амбаров до самого Бугорка, что не признавал бы над собой власти Хозяина Брендивинских Палат (Хозяином по традиции назывался глава семейства Брендибэков). Хоббиты из Старого Заселья считали Бэков чересчур большими оригиналами и чуть ли не иностранцами. Правда, если присмотреться, Бэки мало чем отличались от обитателей Четырех Пределов. За исключением, пожалуй, одной–единственной привычки: зареченские хоббиты обожали кататься на лодках, а некоторые так даже и плавать умели.

С востока Бэкланд поначалу ничто не защищало, но со временем переселенцы обнесли свои земли живой изгородью, назвав ее Защитным Заслоном. Высадили изгородь много поколений назад, так что она успела как следует вырасти и в вышину, и в толщину, – ведь ухаживали за ней постоянно. Начинался Заслон у Брендивинского Моста. Затем он отходил от реки, изгибался, описывал большую дугу и упирался в так называемую Осеку[113] (место, где река Ивий Вьюн[114] выбегала из Леса и впадала в Брендивин). В общей сложности Заслон тянулся больше чем на тридцать верст. Защита, конечно, не ахти какая, но все–таки! Ведь в некоторых местах Лес подходил к изгороди вплотную… После захода солнца Бэки запирали двери, – кстати, еще одно отличие от засельчан.

Паром медленно плыл вперед. Берег Бэкланда приближался. Из всех четверых хоббитов только Сэм ни разу не был за рекой. За кормой парома журчала, ускользая, неспешная вода Брендивина, и Сэма охватило странное чувство. Ему казалось, что река рассекла его жизнь надвое: позади, в тумане, осталось прошлое, впереди ждали неведомые страшные приключения. Он почесал в затылке, и ему на мгновение страшно захотелось, чтобы господин Фродо вернулся в Котомку, сидел бы там тише воды, ниже травы и никуда не ездил.

Наконец хоббиты сошли на берег. Пока Мерри швартовал паром, Пиппин взял под уздцы пони и направился вверх по тропе. Сэм обернулся попрощаться с родной сторонкой – и вдруг хриплым шепотом воскликнул:

– Поглядите–ка назад, господин Фродо! Видите что–нибудь?

На той стороне, в свете фонарей, на причале маячила тень. Казалось, кто–то обронил там черный узел с вещами. Но если смотреть долго, видно было, что «узел» движется, покачиваясь туда–сюда, словно разыскивая что–то на досках причала. Наконец тень припала к земле и поползла прочь, согнувшись в три погибели, пока не исчезла во мраке, куда не достигал свет фонарей.

– Вот так шутки! Это еще что такое? – остолбенел Мерри.

– Я не знаю, что это, но оно за нами уже давно гонится, – ответил Фродо. – Лучше пока не спрашивай. Давай–ка поскорее сматываться!

Хоббиты поспешили вверх по тропе. Взобравшись на откос, они оглянулись – но дальний берег скрылся за пологом тумана, и причала было уже не разглядеть.

– Хорошо, что вы не держите лодок на западном берегу! – заметил Фродо. – Слушай, а лошади на эту сторону могут переправиться?

– С лошадью пришлось бы подняться верст на тридцать вверх по течению, к Брендивинскому Мосту, а нет, так вплавь, – ответил Мерри недоуменно. – Только не слыхал я, чтобы лошади когда–нибудь плавали через Брендивин. При чем тут лошади?

– Потом скажу. Надо поскорее попасть домой. Там поговорим.

– Ну, хорошо! Вы с Пиппином дорогу знаете, так что я поеду вперед и предупрежу Пончика Булджера. Надо похлопотать насчет ужина и всего прочего.

– Вообще–то мы сегодня уже поужинали у фермера Мэггота, – скромно сказал Фродо. – Но и второй разик, пожалуй, не худо бы.

– Добро! Будет вам второй разик! Дай–ка мне твою корзинку! – И Мерри поскакал вперед, в темноту.

От Брендивина до нового домика Фродо в Крикковой Лощинке было не сказать чтоб далеко, но и не слишком близко. Бэкландская Гора и Брендивинские Палаты остались по левую руку. Потянулись окраины Бэкбери. Вскоре хоббиты вышли на главную Бэкландскую дорогу – она начиналась у Моста и бежала вдоль реки, на юг. Пройдя по ней немного, друзья свернули направо, на маленькую тропинку. До Крикковой Лощинки оставалось еще добрых три версты – сначала вверх на холм, потом вниз, в долину.

Наконец впереди показалась густая изгородь и в ней – узенькая калитка. Домика в темноте, сколько ни смотри, было не разглядеть – он стоял в стороне от дороги, в самом центре широкой лужайки, окруженной невысокими деревьями, что росли прямо за изгородью. Выбор Фродо пал на этот дом именно потому, что тот стоял на отшибе и по соседству почти никто не жил. Приезжай, уезжай – никто и ухом не поведет. Брендибэки построили эту уединенную усадьбу довольно давно. Иногда в ней размещали гостей, иногда здесь селился кто–нибудь из членов семьи, ища спасения от шумного житья–бытья в Брендивинских Палатах. Это был обычный старомодный домик, каких много в деревнях, построенный так, чтобы как можно больше напоминать хоббичью нору: длинный, низкий, в один этаж, с крышей из дерна, круглыми окошками и большой круглой дверью.

Пока хоббиты шли от калитки ко входу в дом, он казался нежилым – плотно прикрытые ставни создавали впечатление, что окна черны и пусты. Фродо постучал. Дверь открыл Пончик Булджер; изнутри вырвался сноп уютного света. Хоббиты торопливо проскользнули за порог и затворились в доме вместе со светом. Внутри оказалась широкая прихожая с дверями по обе стороны. В глубину дома убегал коридор.

– Ну как, нравится? – спросил Мерри, уже спешивший навстречу запоздалым путникам. – Времени у нас было в обрез, так что мы тут из сил выбились, только бы ты чувствовал себя как дома. С последней–то партией мы с Пончиком только вчера управились.

Фродо огляделся. И впрямь как дома! Многие из его любимых вещиц (некоторые из них принадлежали еще Бильбо и теперь остро напомнили о старике) расположились на новом месте в точности как в Котомке – насколько это было возможно, разумеется. Какой славный, уютный, гостеприимный уголок! Фродо поймал себя на мысли, что ему и впрямь хотелось бы обосноваться здесь попрочнее и зажить тишком–ладком, удалившись от дел. Друзья так старались – и все впустую! Как теперь признаться им, что он скоро уходит, и не просто скоро, а в прямом смысле слова завтра? А признаться, пожалуй, придется прямо сегодня, за ужином, не дожидаясь, пока все отправятся на боковую…

– Восхитительно! – сказал он вслух, сделав над собой усилие.– Будто и не переезжал никуда.

Хоббиты повесили плащи на вешалку и сложили на полу дорожные мешки. Мерри провел друзей в дальний конец коридора и распахнул одну из дверей. На стенах заплясали отблески пламени, в коридор вырвались клубы пара.

– Банька! – завопил Пиппин. – О благословенный Мериадок!

– Кто за кем моется? – осведомился Фродо. – Кто сначала – самый старший или самый шустрый? Ты в любом случае окажешься в хвосте, достойный Перегрин, не смотри на меня с такой надеждой!

– Не спорьте! Я обо всем позаботился, – перебил его Мерри. – Хороши мы будем, если новую жизнь в Крикковой Лощинке начнем со спора из–за шаек! Здесь три кадушки и полный чан кипятку! А также – сколько угодно полотенец, ковриков и мыла! Ныряйте! Да смотрите, особенно не копайтесь!..

Мерри и Пончик отправились на кухню, что располагалась дверью напротив, и занялись последними приготовлениями к позднему ужину. Из бани доносился страшный гомон, плеск, фырканье и веселые крики: трое хоббитов старались перепеть друг дружку. Вдруг голос Пиппина разом перекрыл весь шум, и Мерри с Пончиком услышали одну из любимых банных песенок Бильбо Бэггинса:

Раздался оглушительный всплеск и торжествующий вопль Фродо. Похоже было, что вода у Пиппина в кадушке решила изобразить из себя фонтан и мощной струей ударила в потолок.

Мерри подошел к двери и крикнул в щелочку:

– Как насчет ужина и кружечки пивка – промочить горло?

Фродо, вытирая волосы, вышел навстречу.

– Там уже не разберешь, где вода, а где воздух, так что я решил досушиваться на кухне, – объявил он.

– Вот это да! – Мерри даже рот раскрыл, заглянув в приоткрытую дверь. На каменном полу баньки можно было плавать. – Тебе придется подтереть эту лужу, Перегрин, а то останешься без ужина! И смотри поторапливайся: семеро одного не ждут!

Ужин накрыли в кухне, поближе к огню.

– Вы трое, наверное, грибов больше не хотите? – спросил Пончик без особой надежды.

– Еще чего! – возмутился Пиппин.

– Грибочки–то мои! Обжор просят не беспокоиться! – припечатал Фродо. – Госпожа Мэггот, королева засельских фермерш, послала их в дар не кому–нибудь, а лично мне, ясно? А если ясно, то лапы прочь! Я вам сам положу!

Надо сказать, что хоббиты просто обожают блюда из грибов, – самому отъявленному обжоре из числа Больших они по этой части дадут сто очков вперед. Это отчасти объясняет дальние странствия юного Фродо, которые тот предпринимал ради знаменитых грибов Бобовой Делянки; понятен, наверное, будет и справедливый гнев Мэггота. Но на этот раз грибов хватило всем, даже по хоббичьим меркам. Нашлось и чем заесть любимое кушанье, так что под конец даже Пончик Булджер испустил вздох удовлетворения. Покончив с ужином, друзья задвинули стол на место и переставили стулья поближе к камину.

– Посуду потом уберем, – разрешил Мерри. – Я сгораю от любопытства! У вас, как я понял, были приключения по дороге. А меня побоку?! С вашей стороны это просто свинство. Требую подробного отчета! А самое главное, какая муха укусила старину Мэггота и почему он со мной так разговаривал? Не знай я его – сказал бы, что голос у него был чуть ли не перепуганный!

– Мы все крепко струхнули, чего греха таить, – ответил, помолчав, Пиппин, видя, что Фродо уставился в огонь и не отвечает. – Посмотрел бы я на тебя, если бы за тобой целых два дня охотились Черные Всадники!

– Это–то еще кто?

– Черные такие дылды на черных лошадях, – доходчиво объяснил Пиппин. – Фродо, как я погляжу, воды в рот набрал, так что придется мне самому рассказывать.

И Пиппин, ничего не упуская, поведал обо всем, что произошло с того часа, когда они покинули Хоббитон. Сэм кивал, поддакивал и вставлял междометия. Фродо не проронил ни слова.

– Я бы, честно говоря, подумал, что вы треплетесь, ребята, – сказал Мерри, когда они кончили, – не приметь я давеча на причале той черной штуковины. Да и Мэггот странно себя вел. Что ты обо всем этом думаешь, Фродо?

– Кузен Фродо изволит скрытничать, – заметил Пиппин. – Но теперь ему, хочешь не хочешь, придется раскалываться. Пока что мы кормимся догадками Мэггота, а тот подозревает, что все это каким–то боком связано с сокровищами старины Бильбо.

– Это всего лишь догадки, – поспешно подчеркнул Фродо. – Мэггот только предположил, а знать он ничего не знает.

– Старина Мэггот не промах, – сказал Мерри. – За его круглой физиономией скрывается много такого, о чем он тебе никогда не скажет. Я слыхал, что в прежние времена Мэггот хаживал в Старый Лес. Да и вообще, говорят, он за свою жизнь перевидал кучу всяких диковин. Тебе, Фродо, достаточно только намекнуть, и мы поймем. Подобрался Мэггот к истине или попал пальцем в небо?

– Я полагаю, – ответил Фродо, тщательно подбирая слова, – я полагаю, что он недалек от истины… ну, в общем и целом что–то в его словах есть. Без Бильбо тут точно не обошлось. Всадники ищут кого–нибудь из нас двоих, все равно кого. Вернее, не просто ищут, а хотят схватить. Между прочим, если желаете знать, это вовсе не шутки и мне грозит серьезная опасность. От нее нигде не укроешься. Даже здесь.

Он оглядел окна и стены так, словно дом должен был вот–вот обрушиться. Остальные промолчали, обменявшись многозначительными взглядами.

– Сейчас начнется, – шепнул Пиппин на ухо Мерри. Мерри кивнул.

– Ну, хорошо! – объявил наконец Фродо и с решительным видом выпрямился. – Дальше тянуть нельзя. Я должен вам кое–что рассказать. Вот только не знаю, как к этому подступиться.

– Может, я помогу? – с невинным видом предложил Мерри. – Начну вместо тебя, а ты продолжишь.

– То есть? – насторожился Фродо.

– Все очень просто, Фродо, дружище! Ты чувствуешь себя скверно только потому, что не знаешь, как сказать нам «до свидания»! Ты ведь давно уже решил покинуть Заселье. Но беда настигла тебя раньше, чем ты ожидал, и ты собираешься с духом, чтобы решиться и уйти сразу. А сам не прочь бы остаться… Мы тебе искренне сочувствуем!

Фродо открыл рот – и снова закрыл. Вид у него был такой потешный, что остальные покатились со смеху.

– Фродо, старина! – воскликнул, отсмеявшись, Пиппин. – Неужели ты и впрямь возомнил, что тебе удастся нас облапошить? Увы! Тебе на это не хватило ни ума, ни осторожности. Слепому видно было, что ты уже с апреля намыливаешься улепетнуть. Только и знал, что прощался с любимыми местами. Что ни час, вздыхал да бормотал себе под нос: «Знать бы, в последний раз я гляжу на эту долину или нет?..» – и все такое в том же роде. А чего стоит твоя сказочка о том, что у тебя, мол, деньги на исходе! Стал бы ты просто так продавать свою ненаглядную Котомку! И кому – Саквилль–Бэггинсам! А все эти тайные шуры–муры с Гэндальфом?!

– Силы небесные! – пролепетал Фродо. – А я был уверен, что и ума, и осторожности у меня хватило… Что скажет Гэндальф, боюсь и подумать! Выходит, о моем отъезде уже все Заселье болтает?

– О нет, нет, – поспешил успокоить его Мерри. – Об этом не тревожься. Шила, конечно, в мешке не утаишь, когда–нибудь тебя раскусят, но пока что, кажется, о твоих планах знаем только мы, заговорщики. В конце концов, грех удивляться – ведь мы знаем тебя как облупленного и проводим с тобой кучу времени! Как правило, твои мысли нетрудно угадать. Да и Бильбо я тоже изучил неплохо. Сказать честно, с тех пор, как он исчез, я с тебя глаз не спускаю. У меня никаких сомнений не было, что ты тоже когда–нибудь отправишься по его следам – признаться, я даже думал, что это случится гораздо раньше! В последнее время мы особенно беспокоились. Боялись, что ты ускользнешь в одиночку и никому ничего не скажешь – на манер твоего дядюшки. С весны мы все время были начеку и кое–что на твой счет обмозговали, сами, никого не спросясь. Так просто тебе сбежать не удастся!

– Но я должен идти, – растерялся Фродо. – Тут уж ничего не поделаешь, дорогие мои друзья! Никому не по душе разлука, но удерживать меня бесполезно. Если уж вы обо всем догадались, лучше помогите мне, а не мешайте!

– Ты ничего не понял, – возразил Пиппин. – Конечно, ты должен идти, но и мы в таком случае тоже должны! В общем, мы с Мерри отправляемся с тобой! Сэм – помощник что надо, он, чтобы тебя спасти, дракону в глотку прыгнет, если не споткнется по дороге. Но в таком опасном путешествии одного спутника мало.

– Дорогие, любимые, милые мои хоббиты! – воскликнул Фродо, глубоко растроганный. – Я ни за что не могу вам этого позволить! Я давно все решил и ничего менять не буду. Вы вот толкуете об опасности, но не знаете, о чем говорите! Это вовсе не прогулка за кладом, не «туда–и–обратно», как у Бильбо. Я бегу от одной опасности к другой, причем новая каждый раз страшнее…

– Мы все прекрасно знаем, – твердо сказал Мерри. – Именно поэтому мы и решили пойти. Кольцо – штука серьезная, тут не до смеха. Мы хотим помочь тебе бороться с Врагом.

– Кольцо?! – ахнул Фродо, вконец потрясенный.

– Вот именно что Кольцо, – кивнул Мерри. – Слушай, старина, ты зря думаешь, что у нас ни глаз, ни ушей нету. Лично я уже много лет как проведал о Кольце – еще Бильбо не ушел, а я уже был в курсе дела. Но старик держал Кольцо в тайне, так что я о своем открытии болтать не стал – молчал как рыба, пока не присоединился к заговору. Я, конечно, знал Бильбо далеко не так хорошо, как тебя, я был тогда еще юнец, а он вел себя куда осмотрительней, чем ты, но промашки случались и у него. Если хочешь, могу рассказать, как я в первый раз узнал про Кольцо.

– Валяй, рассказывай, – упавшим голосом проговорил Фродо.

– Дядю Бильбо погубил не кто иной, как Саквилль–Бэггинсы, чему я лично не удивляюсь, – начал Мерри. – Как–то раз, примерно за год до Праздника, иду я себе по дороге и вижу – впереди Бильбо вышагивает. Ладно, думаю. И вдруг в отдалении неожиданно вырастают Саквилль–Бэггинсы и шествуют прямо ему навстречу! Бильбо этак приостановился и вдруг – хлоп! – нету его. Как сквозь землю ухнул. Я так удивился, что сам еле–еле успел спрятаться. Конечно, я избрал более скромный способ – пролез через дыру в изгороди и залег. Лежу, значит, а сам скосил глаз и вижу: Саквилль–Бэггинсы чинно удаляются, а передо мной внезапно прямо из воздуха возникает Бильбо. Смотрю – он что–то блестящее кладет в карман. Ничего себе, думаю! Золотое кольцо! После этого случая я держал ухо востро. Как ни стыдно в этом признаться, я повел за Бильбо настоящую слежку. Ты ведь не будешь спорить, что это страх как весело, а мне ведь еще и двадцати тогда не стукнуло. Во всем Заселье только я один, наверное, ну и ты, Фродо, видели тайные записки старика.

– Не может быть! – вскричал Фродо. – Спасите и помилуйте! Ты читал его книгу?! Неужели в этом мире ничего нельзя удержать в секрете?

– В разумных пределах – отчего же, – рассмеялся Мерри. – Да я и не читал эту книгу – так, заглянул разочек, и то едва не попался. Он ее прятал, как мог. Интересно, что с ней стало? Я бы не отказался еще разочек ее полистать. Она у тебя, Фродо?

– Нет. После ухода Бильбо я больше не видел его записок. Наверное, он забрал их с собой.

– Так вот, продолжим, – вернулся к своему рассказу Мерри. – Я держал язык за зубами до нынешней весны. Но весной дела приняли опасный оборот. Тогда–то мы и составили наш заговор. Мы тоже шутить не собирались. Нам важно было добиться своего, а потому мы не особенно церемонились в выборе средств. Ты – крепкий орешек, а Гэндальф и того крепче, вас мы не трогали. Но если хочешь, чтобы мы представили тебе нашего главного осведомителя, – изволь!

– Где же он? – Фродо привстал, оглядываясь, будто и впрямь ожидал, что из буфета вывалится зловещая фигура в маске.

– Шаг вперед, Сэм! – скомандовал Мерри, и Сэм встал, красный как помидор.

– Вот он – наш разведчик! Скажу не тая – он немало успел разведать, пока его не сцапали. Зато когда сцапали – шабаш, брат! Решил, видно, что его отпустили под честное слово, и наш источник сведений о тебе накрылся.

– Сэм! – ахнул Фродо, чувствуя, что больше его уже ничто не удивит. Он не мог понять – сердиться ему или смеяться. А он сам? В дураках он остался – или в выигрыше?

– Да, хозяин, все так и было! – потупился Сэм. – Вы уж простите, хозяин! Я вам зла не хотел, господин Фродо, ни вам, ни господину Гэндальфу. А господин Гэндальф? Он–то уж наверняка что–то смыслит в этом деле, правда? Так вот, когда вы сказали, что пойдете один, он ответил: «Нет! Возьми с собой кого–нибудь, кто пошел бы добровольно и кому ты доверяешь».

– Так–то оно так, да кому теперь доверять? – сказал Фродо.

Сэм посмотрел на него с несчастным видом.

– Это зависит от того, чего ты хочешь, – вмешался Мерри. – Если тебе нужны друзья, которые тебя ни в воде, ни в огне не бросят, – можешь смело на нас положиться. И тайну ты нам можешь смело доверить – уж мы–то не проговоримся, даже если ты сам однажды не выдержишь и сломаешься. Но если ты ищешь таких, что предоставят тебе одному выпутываться, когда случится беда, а сами потихонечку смоются, – мы тебе не подходим. Понимаешь, мы твои друзья, Фродо. От этого никуда не денешься. Мы знаем почти все из того, что говорил тебе Гэндальф. О Кольце, например. Как подумаешь – душа уходит в пятки. Но мы все равно пойдем с тобой, а запретишь – побежим по следу, как гончие собаки.

– Вообще–то, хозяин, – подал голос Сэм, – надо бы вам, наверное, послушаться эльфов. Гилдор сказал, что вы должны взять с собой кого–нибудь из друзей, я сам слышал. Не будете же вы отпираться!

– Я и не отпираюсь, – сказал Фродо, с укором глядя на Сэма, расплывшегося в хитрой улыбке. – Только теперь сколько ни храпи, никогда не поверю, что ты спишь. Сперва дам хорошего пинка, чтобы убедиться! – Он обернулся к остальным: – Злодеи вы и обманщики, вот вы кто! Ну, да что там! – Он встал, махнул рукой и рассмеялся. – Сдаюсь! Последую совету Гилдора. Если бы меня ждал другой путь, хоть чуточку полегче, я бы, наверное, заплясал от радости. Но я все равно рад, и ничего не могу с собой поделать. Давно уже мне не было так легко на душе. А я–то боялся этого вечера!

– Отлично! В таком случае трижды ура командиру Фродо и всей честной компании! – закричали хоббиты и пустились в пляс вокруг Фродо, а Мерри и Пиппин затянули песню, явно для этого случая сочиненную.

Слова были положены на мотив старой гномьей песенки, которая когда–то, в былые времена, вдохновила Бильбо пуститься в дорогу:

– Прекрасно! – одобрил Фродо. – Но в таком случае нам надо управиться еще со множеством дел, прежде чем лечь. Подумать только, последняя ночь под крышей!

– Ты, кажется, слишком буквально понял песенку, – запротестовал Пиппин. – Не думаешь ли ты и впрямь выйти из дому, «пока не рассвело»?

– Не знаю, – пожал плечами Фродо. – Я боюсь этих Черных Всадников, и мне ясно как день, что сиднем сидеть нельзя, особенно когда враги знают, где меня искать. Гилдор тоже советовал не задерживаться. Эх! Гэндальфа бы дождаться! Я заметил, что даже Гилдор расстроился, услышав, что его до сих пор нет. Но тут уж ничего не поделаешь, а стало быть, нам осталось решить только два вопроса. Первый: когда Всадники смогут оказаться в Бэкбери? Второй: сколько нам надо времени на сборы? А то пока еще управимся!

– На второй вопрос отвечаю незамедлительно, – сказал Мерри. – Времени потребуется ровно час. У меня уже почти все готово. За полем – стойло, там шесть пони. Барахлишко и снедь мы уже упаковали. Осталось только положить кой–какую одежду и еду из ледника.

– Вижу, заговорщики даром времени не теряли! – поразился Фродо. – А что вы думаете о Всадниках? Подождем Гэндальфа еще денек или уже не стоит?

– Смотря что эти Всадники с тобой учинят, если нагрянут, – ответил Мерри. – Они, конечно, запросто могли бы и сейчас объявиться, но похоже, они все–таки застряли у Северных Ворот, ну, там, где Заслон подходит к реке, по эту сторону моста. Стражники ночью их не пропустят. Правда, этим Всадникам, наверное, ничего не стоит прорваться. Днем, думаю, их тоже постараются остановить, по крайней мере прежде доложат о них Хозяину Палат – очень уж у них вид подозрительный, по вашим словам. Стражники, наверное, до смерти перепугаются. Но если Всадники решат брать Ворота силой, то Бэкланд, ясное дело, долго сопротивляться не сможет. Кроме того, если Черный Всадник подъедет к воротам не ночью, а в обычное время, и спросит господина Бэггинса, почему бы его и не пустить, даром что он страшный? Тут уже почти все знают, что ты решил обосноваться в Крикковой Лощинке.

Фродо ненадолго задумался и наконец объявил:

– Решено! Выходим завтра, как только рассветет. Но трактом я не поеду – здесь дожидаться и то безопаснее. Если я выеду завтра через Северные Ворота, тамошние жители тут же раззвонят, что меня в Бэкланде больше нет, а нам надо, чтобы о нас несколько дней вообще никто ничего не знал! Если даже Всадники решат не соваться в Бэкланд, за Мостом и Восточным Трактом они обязательно будут наблюдать, а мы даже не знаем, сколько их. Два точно есть, а вдруг больше? Остается одно: пойти в совершенно неожиданную сторону, туда, где нас никто не будет искать.

– В Старый Лес, что ли? – ужаснулся Фредегар. – Ты с ума сошел! О Лесе даже и не думай! Чем он лучше Черных Всадников?

– Ты, брат, преувеличиваешь, – возразил Мерри. – Это, конечно, шаг отчаянный, но, мне кажется, Фродо прав. Иным способом погони не отвадить. Если удача нам улыбнется, мы их здорово обскачем. Хотя, скорее всего, ненадолго…

– В Старом Лесу удачи вам не будет, – мрачно предрек Фредегар.– Там еще никому и никогда не было удачи. Заблудитесь вы, вот и весь сказ. Туда никто не ходит.

– Еще как ходят, – заверил Мерри. – Очень даже ходят. Брендибэки, например. Как взбрендит им – идут себе, и никто не остановит! У нас даже есть свой, отдельный вход. Фродо там тоже как–то побывал. Лет сто назад, правда. И я туда захаживаю – днем, конечно, когда деревья спят и все более–менее спокойно.

– Ваше дело, – махнул рукой Фредегар. – Я Старого Леса боюсь больше всего на свете. О нем такое рассказывают, что ночей спать не будешь. Но мой голос не в счет, я ведь с вами не еду! И не очень–то об этом жалею – надо же кому–то остаться, чтобы рассказать Гэндальфу, куда вы подевались. А за ним дело не станет, в этом я твердо уверен.

Пончик Булджер любил Фродо, но не испытывал ни малейшего желания покидать Заселье. Ему не было любопытно посмотреть, что находится за пределами родного края, – ну вот ни капельки. Его семья переехала в Бэкланд из Восточного Предела, а если быть точным, то из Баджфорда[115], что в Замостье, но сам он дальше Брендивинского Моста никогда и носу не казал. Согласно планам заговорщиков, он должен был оставаться дома и отвечать на вопросы любопытных, а заодно создавать у соседей впечатление, будто господин Фродо из Крикковой Лощинки никуда не уезжал. Пончик нарочно припас кое–какую старую одежду Фродо, чтобы лучше войти в роль. Никто и не подумал, каким опасным может оказаться этот маскарад.

– Блестяще! – одобрил Фродо, уразумев план заговорщиков. – Иначе Гэндальфу не узнать, куда мы поехали. Мне неизвестно, умеют ли эти Всадники читать, но я в любом случае не стал бы оставлять никаких записок – а вдруг они сюда заявятся и обыщут дом? Впрочем, если Пончик согласен держать оборону и я могу быть спокоен за Гэндальфа, то и рассуждать больше нечего. Завтра на рассвете встаем, одеваемся – и в Старый Лес!

– Завтра так завтра, – покладисто согласился Пиппин. – Но если подумать, то я, конечно, с Пончиком не поменялся бы. Сидеть тут и дожидаться Черных Всадников? Слуга покорный!

– Завтра ты чего получше дождешься. Вот забредешь в самую чащу – увидишь что почем, – пообещал Фредегар. – Завтра к этому времени ты сто раз пожалеешь, что не остался дома, со мной.

– Хватит препираться, – остановил их Мерри. – Во–первых, нам еще прибрать на кухне надо, во–вторых – завязать котомки. Пока всего не сделаем, ложиться нельзя. А завтра я вас разбужу с петухами.

Когда Фродо наконец добрался до кровати, уснул он не сразу. Ноги он за день оттоптал как следует и был рад, что дальше можно будет ехать верхом. Под конец он все–таки задремал, и ему приснился сон: будто бы он смотрит из окна высокой башни на темное море сплетшихся ветвями деревьев[116], а внизу, у корней, копошатся и фыркают неведомые твари. Фродо знал, что рано или поздно эти твари нападут на след и отыщут его.

Потом он услышал вдали глухой шум. Сначала ему показалось, что это ветер колышет кроны бескрайнего леса, но вскоре он понял, что шумит не листва, а море. Наяву Фродо ни разу не слышал прибоя, но во сне эти звуки тревожили его часто…

И вдруг он оказался на вересковой пустоши. Деревья исчезли. Он стоял по колено в темном вереске, и воздух пах солью. Подняв глаза, он увидел высокую белую башню, одиноко вознесенную на гребне скалы. Его охватило неодолимое желание взобраться туда и увидеть Море. Он начал было с великим трудом карабкаться наверх – но небо внезапно озарилось, и послышался раскат грома.

Глава шестая. СТАРЫЙ ЛЕС[117].

[117].

Фродо очнулся внезапно. В комнате было еще темно. У кровати стоял Мерри со свечой в руке; другой рукой он барабанил по двери.

– Тише, тише! Что стряслось? – Фродо ошарашенно сел, все еще под впечатлением сна.

– Он еще спрашивает! – возмутился Мерри. – Вставать пора, вот что! Уже полпятого, и туман такой, что ни зги не видно. Протирай глаза, да поскорее! Сэм уже стряпает завтрак. Пиппин, на что засоня, и то уже на ногах! Вставай, а я пошел седлать пони. Пятерых оставлю там, вьючного приведу сюда. Буди Пончика, соню этакого! Хочет он или не хочет, придется ему нас проводить, так что пусть встает!

К шести часам хоббиты были готовы. Пончик Булджер зевал вовсю. Бесшумно и незаметно выскользнули они за калитку. Мерри шел впереди с тяжело нагруженным пони в поводу. Тропинка нырнула в рощицу за домом, потом пошла полями. Листья на деревьях лоснились от влаги, на каждом сучке висело по капле. Трава поседела от холодной росы. Все застыло в неподвижности. Дальние звуки долетали на диво ясно и отчетливо: над самым ухом хлопала соседская дверь, в двух шагах кудахтали куры на чьем–то птичьем дворе…

Добравшись до стойла, хоббиты вывели оттуда оседланных пони. Это были крепкие, выносливые лошадки, каких ценят хоббиты: для скачек они не годятся, зато для долгой работы от зари до зари – лучше не найдешь. Хоббиты взобрались в седла и вскоре уже ехали дальше, в туман. Белая стена неохотно расступилась и сразу же плотно сомкнулась за ними, словно преграждая путь назад. С час езды, медленной, в полном молчании, – и наконец впереди вырос Заслон, высокий, сплошь затканный серебряными паутинками.

– И как же вы через него переберетесь? – поинтересовался Фредегар.

– За мной! – скомандовал Мерри. – Сейчас увидишь!

Он повернул налево и поехал вдоль Заслона. Наконец путь пересекла широкая лощина. Заслон повернул и отступил вглубь, огибая ее. В лощине начинался пологий желоб, по бокам обложенный кирпичом. Кладка постепенно становилась выше и наконец смыкалась над головой: желоб уходил под Заслон и выныривал с противоположной стороны.

Пончик Булджер остановил свою лошадку.

– До свидания, Фродо, – сказал он. – Ей–же–ей, лучше бы ты в Лес не совался. Как бы не пришлось вас оттуда вызволять еще до вечера! Но желаю вам удачи – и сегодня, и завтра, и на каждый день!

– Если Старый Лес – самое худшее из всего, что я встречу, то я и правда буду считать, что в рубашке родился, – усмехнулся Фродо. – Передай Гэндальфу, чтобы догонял нас на Тракте: мы скоро туда вернемся и поспешим что будет сил.

В последний раз крикнув Пончику «До свидания!», они спустились в туннель и скрылись от взгляда Фредегара. Под сводом было темно и сыро. На дальнем конце путь преграждала частая железная решетка. Мерри спешился и отворил ворота своим ключом. Дав пройти последнему пони, он налег на створки и толкнул их обратно. Ворота с лязгом захлопнулись; звук получился зловещий.

– Ну вот, вы уже не в Заселье, – объявил Мерри. – Вы – на опушке Старого Леса!

– А все эти истории про Старый Лес – они как, выдуманные или нет? – поинтересовался Пиппин.

– Смотря какие истории, – пожал плечами Мерри. – Если ты имеешь в виду страшилки, которыми Пончика в детстве пугали нянюшки – ну, про гоблинов, волков и все такое прочее, – то, скорее всего, выдуманные. По крайней мере, я в них не верю. Но в Лесу и правда нечисто. Здесь все какое–то чересчур живое, понимаешь? Как будто здешние деревья, и не только деревья, немножко больше обычных чувствуют, что делается вокруг. Причем чужаков они не жалуют. Ты идешь, а они за тобой наблюдают. Как правило, делать они ничего особо не делают, только наблюдают, и все. Ну разве что какое–нибудь, самое неприветливое, ветку на тебя сбросит, или подножку поставит, или зацепит тебя побегом плюща. Зато ночью, говорят, бывает гораздо хуже. В темноте я тут был всего раз или два, и то возле самой изгороди – так вот, полное было впечатление, что они шепчутся между собой и о чем–то уговариваются, только язык незнакомый. Ветки качаются, тянутся друг к другу, а ветра–то нет! Говорят, эти деревья и правда двигаются: окружают тебя, если зайдешь слишком далеко в Лес, а могут и защемить. Когда–то давным–давно они по–настоящему напали на Заслон: подошли, вросли рядом с ним, перегнулись и вытянули ветви. Но хоббиты не растерялись: срубили сотню–другую стволов, устроили в лесу огромный костер и выжгли широкую полосу земли к востоку от Заслона. Деревья сдались, но относиться к нам после этого стали до крайности неприязненно. А там, где горел костер, до сих пор осталась прогалина – это здесь, рядом, только немножко вглубь пройти.

– А кроме деревьев, тут больше ничего нет опасного? – спросил Пиппин.

– Почему же? В чаще Леса, особенно на том конце, много водится разных странных тварей – по крайней мере мне так говорили. Сам–то я их никогда не видел. Понимаете, тут кто–то прокладывает тропы, вот в чем штука. Когда ни придешь, обязательно наткнешься на тропку. Только тропки эти почему–то каждый раз на новом месте и идут совсем не туда, куда прежде, вот что странно. В последний раз недалеко от этого туннеля начиналась довольно утоптанная тропа, которая вела прямо к Выжженной Поляне. Нам с ней более–менее по пути – на восток и чуточку к северу. Вот я и хочу ее отыскать.

Оставив ворота позади, хоббиты поехали вверх по склону расширившейся лощины. На противоположном склоне начиналась еле видная тропинка; шагах в ста от Заслона она подбегала к стене деревьев и обрывалась.

Войдя под полог леса и оглянувшись, хоббиты увидели за стволами, сразу как–то тесно сдвинувшимися, темную линию Заслона. Впереди не было видно ничего, кроме деревьев, бесконечно разных, непохожих друг на друга: одни стояли прямо, другие согнувшись в дугу, третьи прихотливо изгибались, четвертые клонились одно к другому – кряжистые, тонкоствольные, гладкие, складчатые, морщинистые, одни с высокой кроной, другие сплошь суковатые. Похожи они были в одном – все до единого обросли серыми бородами лишайника и зеленым, скользким, ворсистым мхом.

Из всей четверки один Мерри выглядел бодрым и беспечным.

– Ты бы, чем радоваться, лучше шел впереди и разыскивал тропу,– посоветовал ему Фродо и обратился к остальным: – Главное – не потеряться и не позабыть, в какой стороне Заслон!

Пони осторожно шли вперед, избегая ступать на извилистые, причудливо переплетенные корни. Кстати, кроме деревьев, здесь ничего больше не росло. Дорога, казалось, поднимается в гору, и чем дальше, тем выше и темнее становились деревья, тем теснее сдвигались мшистые стволы. Не было слышно ни звука – разве что упадет иногда капля воды с неподвижных листьев, и снова тишина. Ветви не перешептывались и не шевелились, но постепенно у хоббитов возникло малоприятное чувство, будто за ними следят – причем следят с неодобрением и даже враждебно. Чувство это становилось все острее, и вскоре хоббиты поймали себя на том, что беспрестанно поглядывают наверх и косятся через плечо, словно ожидая внезапного нападения.

Никаких признаков тропы не было по–прежнему, скорее наоборот,– казалось, деревья сдвигаются все теснее, стараясь загородить путь чужакам. Вдруг Пиппин не выдержал и закричал:

– Ой–ой–ой! Я ничего плохого не замышляю! Только пропустите меня, слышите, вы?

Остальные застыли как вкопанные. Но крик оборвался, будто заглушенный тяжелой плотной занавесью. Ни эха, ни отклика. Только следящих за ними невидимых глаз сразу как будто сделалось больше, а взгляд их стал пристальнее.

– На твоем месте я бы не кричал, – сказал Мерри. – Только хуже будет.

Фродо начинал задаваться вопросом: а выйдут ли они отсюда вообще? И какое он имел право тащить друзей в этот чудовищный лес? Мерри растерянно вертел головой: похоже, он уже не был уверен, что правильно выбрал дорогу. Это не укрылось от Пиппина.

– Быстро же ты сумел заблудиться! – съехидничал он.

Но Мерри внезапно с облегчением присвистнул и показал вперед:

– Наконец–то! Получается, деревья и впрямь ходят! Вон она – Выжженная Поляна! По крайней мере, я надеюсь, что это она! А тропы нет и в помине!

Впереди становилось все светлее. Внезапно деревья кончились, и хоббиты оказались на большой круглой поляне. Над головой, к их удивлению, ярко засинело небо: под пологом Леса, в низине, они проморгали утро и не заметили, как поднялся туман. Правда, солнце взошло еще не так высоко, чтобы показаться в просвете над головой, но верхушки деревьев уже золотились в его лучах. По краям прогалины листва была гуще и зеленее, чем в Лесу, и казалось, что Выжженная Поляна обнесена плотной зеленой стеной. На самой поляне деревьев не росло – только жесткая трава и высокие остистые сорняки: вялый гирчовник, жесткие стебли болиголова, буйные заросли кипрея, рассыпающего вокруг пепел созревших семян, густая крапива и бодяк. Тоскливое место! Но после душного леса оно показалось хоббитам цветущим садом.

Воспрянув духом, друзья с надеждой поглядели на все ярче разгоравшееся от солнечных лучей небо, которое обещало погожий день. На другом конце поляны в стене деревьев виднелся проход, за которым – никаких сомнений – начиналась обыкновенная тропа. Она просматривалась достаточно далеко – тропа как тропа, где ýже, где шире, и зеленого потолка над ней не было, хотя иное дерево нет–нет да перекидывало на другую сторону темную ветку. По тропе хоббиты и направились. Ехать опять пришлось слегка в гору, но теперь можно было пустить пони быстрым шагом, и друзья повеселели – казалось, Лес сменил гнев на милость и теперь–то уж точно даст пройти беспрепятственно.

Но вскоре сделалось жарче, и путники стали задыхаться. Деревья столпились еще теснее, чем раньше, тропа сузилась, обзор опять исчез. Острее, чем прежде, хоббиты ощутили, как давит на них злая воля Леса. Вокруг сгустилась такая тишина, что шорох листьев под копытами пони да изредка легкий стук подковы о скрытый под слоем прошлогодней прели корень отдавались в ушах тяжело и гулко.

Фродо попробовал запеть, чтобы подбодрить остальных, но вместо пения получился хриплый шепот:

Последнее слово – «леса» – растворилось в тишине. Воздух казался тяжелым, говорить было трудно. Позади, в полушаге от них, с треском обрушился большой сук. Деревья сомкнулись теснее.

– Не нравится им слышать, что лес имеет край. Я бы на твоем месте пока воздержался от пения. Вот выберемся на опушку, а потом повернемся к ним и покажем, что такое настоящий хор! – сказал Мерри весело.

Если его что и беспокоило, виду он не подал. Остальные промолчали – они чувствовали себя не в своей тарелке. На сердце Фродо все ощутимее наваливалась тяжесть, и с каждым шагом он все больше жалел, что ему пришла мысль бросить вызов этим грозным деревьям. Он уже вознамерился было остановиться и объявить о своем решении идти назад (если путь еще не отрезан), как вдруг события приняли иной оборот. Подъем почти прекратился, темная стена деревьев расступилась, и тропа пошла прямо. Впереди, невдалеке, но и не слишком близко, круглилась верхушка зеленого холма, выступавшая из окружающего ее леса, словно огромная лысая макушка из венчика волос. Тропа как будто вела именно туда.

Хоббиты снова прибавили шагу, обрадовавшись, что впереди замаячила возможность хоть ненадолго подняться над покровом Леса. Тропа нырнула вниз – и сразу снова пошла вверх, пока не привела их к подножию крутого холма. Здесь она вышла за круг деревьев и растворилась в дерне. Деревья окружали лысый холм со всех сторон – точь–в–точь нечесаная шевелюра вокруг бритой макушки.

Хоббиты повели своих пони наверх, обходя холм пологими кругами, пока не достигли вершины. Там они остановились и осмотрелись вокруг. Воздух был пронизан солнцем, но даль скрывалась в дымке, и хоббиты не смогли разглядеть ничего определенного. Вблизи туман почти исчез, задержавшись только в низинах, да на юге дымилась белая глубокая прорезь, пластающая лес на две половины.

– Ивий Вьюн, – показал Мерри. – Эта река течет от Курганов[118] прямо на юго–запад, через самую чащу, и впадает в Брендивин неподалеку от Осеки. Туда нам не надо. Говорят, долина Вьюна – самое странное место во всем лесу. Точнее даже сказать, оттуда–то вся странность и расходится!

Хоббиты посмотрели туда, куда показывал палец Мерри, но ничего не увидели, кроме тумана над глубокой сырой долиной Вьюна, а за туманом уже и вовсе ничего было не разглядеть. На вершине начинало припекать. Время, должно быть, близилось к одиннадцати, но осенняя дымка по–прежнему застилала дали. На западе не было видно ни Заслона, ни долины Брендивина, а на севере друзья, как ни всматривались, не заметили ничего, что хоть отдаленно напоминало бы полосу Большого Западного Тракта, куда они хотели попасть. С юго–востока холм круто обрывался, и казалось, что за чертой деревьев он уходит в непредставимую глубину, точно склон подводной горы, лишь малой своей частью выступающей из пучины. Хоббиты сели на зеленую травку и, поглядывая на лесные просторы вокруг, пообедали. Когда солнце миновало полдень, на востоке за лесом проступили серо–зеленые волны Курганов. Это весьма обрадовало друзей – приятно увидеть, что Старый Лес все–таки имеет край! Но идти в ту сторону они, если, конечно, получится, не собирались – Курганы в хоббичьих сказаниях окружала такая же зловещая слава, как и сам Лес.

Наконец друзья решились двинуться дальше. Тропа, которая привела их на холм, продолжалась и с другой стороны, но хоббиты очень скоро поняли, что она чересчур забирает вправо. К тому же сразу от подножия тропа пошла под уклон. Она явно уклонялась к долине Вьюна – то есть совсем в ином направлении, нежели было нужно. Хоббиты немного посовещались и решили, сойдя с тропы, двинуться прямиком на север: все–таки Тракт лежал именно в той стороне, и не так уж далеко, хотя с холма они его увидеть не смогли. На глаз казалось, что слева от тропы суше, стволы стоят не так часто, и не дубы да ясени вперемежку с другими деревьями, странными и безымянными, которых справа было порядком, а в основном сосны да тощие ели.

Поначалу все складывалось удачно, хотя, когда сквозь кроны хоббитам удавалось увидеть солнце, становилось ясно, что они все–таки чрезмерно уклоняются к востоку. Вскоре, однако, стволы снова начали понемногу смыкаться, причем именно в тех местах, где лес издали казался чище и светлее. Земля вдруг пошла волнами, словно в давние времена ее взрыли великанские колеса каких–то чудовищных повозок, а теперь колеи расползлись, осели и заросли колючей куманикой. Тянулись эти колеи, как нарочно, наперерез, так что приходилось каждый раз спускаться и снова подниматься наверх, а это было весьма затруднительно, особенно для пони. Спускаясь в очередной овраг, путники неизменно попадали в густой колючий кустарник, откуда можно было выбраться, лишь взяв правее и пройдя некоторое время по дну; взобравшись же наверх, они неизменно обнаруживали, что деревья сомкнулись еще гуще, вокруг стало еще темнее и влево, наверх, идти почти невозможно. Хоббиты вынуждены были сворачивать вправо и снова терять высоту.

Через пару часов хоббиты утратили всякое представление о том, куда идут. Одно только было понятно: отнюдь не на север. Шаги их как бы направляла чья–то воля, желавшая, чтобы они следовали на юго–восток и только на юго–восток – не прочь из Леса, а в самое его сердце.

Уже давно перевалило за полдень, когда они спустились, цепляясь за траву, в очередной овраг, оказавшийся шире и глубже всех предыдущих. Отвесные склоны так заросли колючками, что выбраться наверх, не бросив на дне всех пони вместе с поклажей, не представлялось никакой возможности. Оставалось только идти направо, по дну. Под ногами вскоре зачавкало, на склонах стали пробиваться родники – и вот уже по дну, журча и булькая среди зарослей, побежал ручей. Начался довольно крутой спуск. Ручей набрал силу и с шумом понесся вниз. Ветви над головами хоббитов сомкнулись, и они очутились в сумрачном туннеле.

Проспотыкавшись еще немного в полумраке, путники внезапно вышли из тени на свет, лившийся как бы из распахнутых впереди ворот. Проведя пони под ветвистой аркой, хоббиты оказались на берегу реки, оставив позади высокий скалистый обрыв с узкой расселиной, из которой они только что появились. Вдоль воды тянулась широкая полоса трав и камышей; другой берег тоже был крутым и обрывистым. Золотой свет послеполуденного солнца окутывал потаенную речную долину теплом и дремой. Посреди лениво вилась бурая полоска воды, окаймленная ивами; ивы перекидывали ветви через поток, упавшие стволы ив преграждали течение, и тысячи облетевших ивовых листьев скапливались в затоках. Воздух был весь запорошен этими желтоватыми узкими листьями, слетающими с ветвей, – в долине дул теплый легкий ветерок, камыши на реке шуршали, ветви ив тихонько поскрипывали.

– Прекрасно! Теперь я хоть представляю, куда нас занесло! – бодро заявил Мерри. – Все вышло точно наоборот. Это же Ивий Вьюн! Постойте–ка, я разведаю.

Он выбежал в солнечный свет и пропал среди высокой травы. Вернувшись, он сообщил, что между подножием скалистого обрыва и рекой тянется полоска довольно твердой земли и дерн местами подходит к самой воде.

– Более того, – продолжал Мерри. – Вдоль реки проложено что–то вроде тропы. Если свернуть по ней налево, то в конце концов мы все–таки выйдем из Леса, правда, совсем с другой стороны – с восточной.

– Допустим, – сказал Пиппин. – Если только эта дорожка не оборвется в какой–нибудь трясине и не оставит нас на бобах. Кто ее протоптал, по–твоему, и для чего? Уверен, что никак не для нашей выгоды! Я вообще не доверяю ни этому лесу, ни тем, кто тут водится. Мне начинает казаться, что все рассказы о нем – правда. Ты представляешь хоть, сколько нам идти?

– Не–а, – беспечно ответил Мерри. – Не имею ни малейшего представления. И кто тут может ходить так часто, чтобы тропка получилась – тоже не представляю. Но больше я ничего не могу придумать.

Делать было нечего. Один за другим хоббиты выехали вслед за Мерри на прибрежную тропку. Камыши и осока на берегу росли так буйно, что местами скрывали друзей с головой, но, раз отыскав тропу, можно было не бояться ее потерять, как бы она ни вилась и ни петляла, выбирая среди луж и мочажинок клочок земли понадежнее. Время от времени путь пересекали ручейки, сбегавшие с лесных холмов по дну других оврагов и расселин, – и каждый раз через ручеек было услужливо перекинуто бревнышко или набросан хворост.

Парило так, что хоббиты помаленьку сомлели. В ушах настырно звенели рои всевозможной мошкары, а послеполуденное солнце жгло спины. Внезапно они вошли в пронизанную лучами тень – над тропой распростерлись толстые серые ветви. Каждый шаг давался хоббитам все с большим трудом. Дремота, казалось, выползала из самой земли, опутывала ноги, сочилась из воздуха, дурманя голову, залепляя глаза. Фродо начал клевать носом. Пиппин, шедший впереди, упал на колени. Фродо остановился. До его ушей донесся голос Мерри:

– Не дело это! Если я не отдохну, толку от меня не будет. Надо вздремнуть чуток. Пойду под ивы, там прохладно. И мух меньше.

Фродо это не понравилось.

– Да вы что! – воскликнул он. – Какое там «вздремнуть»! Надо сначала выйти из Леса!

Но остальные его уже не слышали – или не хотели слышать. Стоявший рядом Сэм зевал и тупо хлопал глазами.

Вдруг Фродо почувствовал, что сон и его одолевает, да так, что сопротивляться уже невмоготу. В голове у него помутилось. Звуки вокруг стихли. Остался только еле слышный нежный шелест, тихий лепет листьев над головой, колыбельная песня ветвей. Фродо поднял отяжелевшие веки – и увидел, что над ним склоняется огромная старая ива[119], седая от мха и паутины. Извилистые, широко раскинувшиеся ветви тянулись к тропе, словно длиннопалые руки; узловатый, бугристый ствол, весь в широких трещинах, слегка поскрипывал, вторя движению ветвей. Подрагивавшие на солнце листья и яркое небо ослепили Фродо. Он опрокинулся на траву и остался лежать, где упал.

Мерри с Пиппином доволоклись до ствола и привалились к нему спинами. Трещины–дупла раскрылись еще шире, радушно их принимая, а дерево качнулось и заскрипело. Сонные хоббиты подняли глаза к серо–желтой листве, трепетавшей на свету: им послышалось, что листва напевает тихую колыбельную песню. Закрыли глаза – и вдруг им показалось, что в песне есть слова, прохладные, едва различимые, лепечущие о свежести воды и сладкой дреме. Друзья поддались чарам и уснули у корней седой ивы–великанши.

Фродо лежал, борясь с побеждающим его сном; наконец он собрался с силами и встал на ноги. Его неодолимо потянуло к воде, прохладной воде.

– Обожди тут, Сэм, – пробормотал он. – Я только ноги окуну… Я быстро.

Засыпая на ходу, он поплелся на берег, туда, где спускались к воде мощные кривые корни большой ивы – точь–в–точь прилетевшие на водопой заскорузлые драконята. Хоббит оседлал одного из них, поболтал ногами в прохладной бурой воде – и внезапно заснул, привалившись спиной к стволу.

Сэм сел, почесал голову и зевнул, чуть не вывихнув челюсть. Ему было не по себе. Дело к вечеру, идти еще далеко, а они – спать!

– Нет, братцы, солнце и теплынь тут ни при чем, – пробормотал он себе под нос. – Не нравится мне это большое дерево. Не доверяю я ему. Только послушайте! Ишь ведь как распелось! Усни да усни… Негоже это!

Он заставил себя подняться и, шатаясь, побрел взглянуть, чем заняты лошадки. Оказалось, что две из них довольно далеко ушли вперед по тропе; он догнал их, вернул – и вдруг услышал два странных звука: один громкий, другой тихий, но очень отчетливый. Один – будто в воду плюхнулось что–то тяжелое, другой – как щелчок замка, когда закрывают дверь, стараясь не вызвать лишнего шума.

Сэм бросился к реке – и обнаружил Фродо в воде, у берега. Один из самых больших корней обвил его и, казалось, толкал под воду, но Фродо почему–то не сопротивлялся. Сэм схватил хозяина за куртку, дернул и, высвободив из объятий корня, с трудом выволок обратно на берег, подальше от реки. Фродо почти сразу же очнулся и закашлялся, отплевываясь.

– А ты знаешь, Сэм, – произнес он наконец, – это бессовестное дерево столкнуло меня, можешь себе представить? Я тебе точно говорю! Как обхватит меня корнем! И давай спихивать!

– Вам, должно быть, приснилось, господин Фродо, – не поверил Сэм. – Не надо было садиться у воды, если вы спать собирались, вот что.

– А остальные где? – встрепенулся Фродо. – Хотел бы я узнать, что за сны снятся им?

Они обогнули дерево – и тут до Сэма дошло, что за щелчок он слышал. Пиппин исчез бесследно! Дупло, возле которого он пристроился отдохнуть, пропало начисто – даже щелочки не осталось. Мерри тоже оказался в ловушке: его зажало в другом дупле – ноги наружу, сам в темном провале. Края дупла обхватили беднягу поперек туловища, как клещи.

Фродо и Сэм забарабанили кулаками по стволу там, где раньше лежал Пиппин. Видя, что ничто не помогает, они в отчаянии попытались раздвинуть руками челюсти дупла, которое зажало беднягу Мерри. Бесполезно.

– Это же просто ужас какой–то! – вне себя закричал Фродо. – И зачем мы только пришли в этот кошмарный Лес? Много бы я дал, чтобы снова оказаться сейчас в Крикковой Лощинке, всем вместе!

Он стал изо всех сил колотить по дереву ногами, не жалея пяток. По стволу пробежала едва заметная дрожь, ветви встрепенулись, листья зашелестели и зашептались – будто кто–то посмеивался далеким, еле слышным смехом.

– У нас в поклаже топора нет, а, господин Фродо? – отчаявшись окончательно, спросил Сэм.

– У меня есть с собой маленький топорик – рубить ветки для костра, – вздохнул Фродо. – От него толку не будет…

– Минуточку! – воскликнул Сэм – слова Фродо о костре подкинули ему новую мысль. – Может, пустить в дело огонь?

– Разве что, – неуверенно согласился Фродо. – Как бы нам только не поджарить Пиппина – ведь он внутри.

– А что мешает нам просто сделать этому дереву больно или хотя бы напугать его для начала? – зло бросил Сэм. – Если оно не отпустит Пиппина и Мерри, я его повалю, ей–же–ей, чего бы мне это ни стоило! Надо будет – ствол зубами перегрызу, а повалю!

Он бегом вернулся к лошадкам и в два счета примчался обратно с двумя трутницами и огнивом.

Вдвоем с Фродо они быстро собрали кучку сухой травы, листьев, наломали коры и сложили надо всем этим с другой стороны ствола, подальше от пленников, маленький костерок из обломанных сучков и щепок. С первой же высеченной Сэмом искры сухая трава занялась. Над костерком заплясали язычки пламени, пошел дым. Щепки затрещали. Тонкие пальцы огня коснулись сухой, морщинистой коры старого дерева и слегка обуглили ее. Ива содрогнулась от корней до верхушки. Листья яростно зашипели от боли. Мерри громко вскрикнул. Откуда–то из глубины ствола донесся приглушенный вопль Пиппина.

– Погасите! Погасите! – закричал Мерри. – Оно перекусит меня надвое, если вы не погасите огня! Оно само сказало!

– Кто сказал? Что ты такое говоришь? – бросился Фродо туда, откуда доносился голос.

– Огонь! Погасите огонь! – взмолился Мерри.

Ветви ивы начали яростно раскачиваться. Послышался как бы нарастающий шум ветра[120]; всколыхнулись кроны соседних деревьев, потом дальних – словно кто–то бросил камень в мирно дремлющий омут, и по Лесу побежали круги гнева. Сэм пнул костерок и затоптал угольки. Фродо, сам уже не зная, что делает и зачем, кинулся вперед по тропинке с криком: «Помогите! Помогите!» Собственный голос казался ему комариным писком – ветер в ивах срывал слова с губ, и они сразу же тонули в грозном шуме листвы. Фродо впал в отчаяние и окончательно потерял голову.

И вдруг он остановился. Кто–то ответил ему – сзади из Леса, оттуда, где тропа уходила в чащу. Фродо обернулся, прислушался – и вскоре сомнений у него не осталось: в Лесу звучала песня! Веселый басовитый голос беспечно и радостно разносился по Лесу, громко распевая какую–то околесицу:

Что это – новая неизвестная опасность или спасение? Фродо и Сэм замерли не дыша. Но поток бессвязной чепухи (или это только поначалу показалось, что чепухи?) внезапно превратился в звонкую, громкую, настоящую песню:

Фродо и Сэм стояли как зачарованные. Ветер дунул последний раз – и стих. Листья снова молча повисли на замерших ветвях. Песня зазвучала громче – и вдруг, подскакивая и приплясывая, над камышами появилась видавшая виды мятая шляпа с высокой тульей и длинным голубым пером[122], заткнутым за ленту. Шляпа еще разок подпрыгнула, вильнула – и на тропе показался человек… или человек только с виду. По крайней мере, для хоббита он был явно великоват и тяжеловат, хотя на Большого, пожалуй, все же не тянул. Зато шум он поднял такой, что хватило бы на двух Больших: вовсю топал толстыми ногами в огромных желтых башмаках и мял траву и камыши, как корова по дороге на водопой. На нем был синий балахон. Длинная каштановая борода доходила до пояса. Яркие синие глаза, лицо, похожее на спелое румяное яблоко, прорезанное сотней веселых морщинок… В руках неизвестный держал широкий лист, где, как на блюде, покоился ворох белых кувшинок.

– Помогите! – закричали Фродо и Сэм, бросаясь к нему с протянутыми руками.

– Тише, тише! Стойте здесь! – воскликнул незнакомец, поднимая ладонь, и хоббиты замерли на месте, словно кто–то внезапно превратил их в столбики. – Ишь как разлетелись! Что кузнечные мехи, оба распыхтелись! Знаете меня? Так знайте: я – Том Бомбадил. Рассказывайте, что там у вас случилось? Том сегодня торопится. Не поломайте моих кувшинок!

– Моих друзей защемила Старая Ива! – воскликнул Фродо, задыхаясь.

– Господина Мерри зажало в дупле! – подхватил Сэм.

– Что?! – подпрыгнул Том Бомбадил. – Старуха Ива? Только и всего–то? Ну, этому горю пособить несложно. Знаю я, чем ее пронять. Ну, старая карга! Да я ей все печенки заморожу, если опять баловать вздумает. Вот запою ей корни, будет знать! Такой ветер подниму – не то что листьев, ветвей недосчитается! Ох уж мне эта Старая Ива!

Он бережно опустил на траву кувшинки и поспешил к Иве. Из дупла торчали только пятки Мерри – дерево успело втянуть беднягу еще глубже. Том приложил рот к дуплу и что–то запел вполголоса. Слов хоббиты разобрать не смогли, но Мерри явно приободрился и задрыгал ногами. Том отскочил в сторону, отломил одну из веток и ударил ею по стволу.

– Ну–ка, Старая Карга, выпускай добычу! И о чем только ты думаешь, голуба? Ты должна спать – и все! Вкапывайся глубже! Ешь землю! Пей воду! Спи крепче! Слушай Бомбадила!

Он ухватил Мерри за ноги, дернул – и рывком вытащил из внезапно раскрывшегося дупла.

Раздался оглушительный треск. Ствол расселся, и Пиппин вылетел на траву, словно ему дали хорошего тычка. Оба дупла, громко щелкнув, закрылись. Дерево содрогнулось от корней до верхушки – и наступила полная тишина.

– Спасибо! – один за другим пролепетали хоббиты.

Бомбадил покатился со смеху.

– Ладно, ладно, дружочки! – воскликнул он, отсмеявшись и заглядывая каждому в лицо, для чего ему пришлось наклониться. – Сегодня вы пойдете ко мне домой! Стол уже накрыт – желтые сливки, медовые соты, белый хлеб, масло! И Златовика дожидается. Ужин долгий – хватит времени на расспросы. Спешите за мной, да поторапливайтесь!

С этими словами он поднял свои кувшинки, махнул рукой, приглашая следовать за ним, и, приплясывая, поскакал вперед по тропе, распевая какую–то несусветицу.

Донельзя удивленные, не до конца еще веря в спасение, хоббиты не нашли, что сказать, и молча поспешили за Томом. Но угнаться за ним было непросто. Вскоре чудесный избавитель скрылся за камышами, а песня стала отдаляться и затихать – и вдруг голос долетел с удвоенной силой:

Песня оборвалась. Почти сразу же позади, за деревьями, скрылось и солнце. Хоббитам вспомнился Брендивин в косых вечерних лучах, окошки родного Бэкбери, где в этот час зажигаются сотни огоньков… На тропу легли исполинские тени. Кривые стволы и темные ветви угрожающе нависли над тропой. От реки пополз белый туман, курясь тонкими завитками над водой, запутываясь в корнях прибрежных деревьев. От земли поднимался, смешиваясь с густеющими сумерками, таинственный пар.

Вскоре тропу стало едва видно в темноте, и хоббиты помаленьку выбились из сил. Ноги словно свинцом налились. Странные звуки доносились из кустов и камышей, как будто там таился кто–то невидимый; а когда друзьям случалось глянуть вверх, на постепенно бледневшее небо, то видно было, что с высокого берега, ухмыляясь, пялятся вниз корявые, перекошенные рожи[123]. Хоббитам начинало казаться, что Леса не существует, что они просто видят какой–то зловещий сон и пробуждение не наступит никогда.

Ноги уже почти не слушались их, когда тропа заметно пошла вверх. Река вдруг зажурчала, и в темноте мелькнула белая пена порога. Деревья внезапно кончились, остался позади и туман. Друзья вышли из Леса и оказались среди привольно колышущихся трав. Речка превратилась в быстрый ручеек, который, поблескивая в лучах звезд, высыпавших на небосвод, весело бежал по камням навстречу.

Трава под ногами стала короткой и шелковистой, словно здесь ее часто косили или подстригали. Кусты на окраине Леса больше напоминали живую изгородь. Дорожка – теперь ее снова было хорошо видно – шла дальше, ухоженная, выложенная по краям камнями. Петляя, она взобралась на покрытый травой холм, серый в звездном свете. За ним виднелся другой, еще выше; на склоне его стоял, светясь огнями, дом. Тропка сбежала вниз – и снова устремилась в горку по мягкому дерну, навстречу огням. Сноп яркого желтого света упал на траву – это растворилась дверь. Вот и дом Тома Бомбадила! Вверх, вниз, под гору, еще немного вверх – и цель достигнута!

Над крышей домика отвесно вставал серый безлесый гребень холма, а вдали уходили в ночь темные горбы Курганов.

Все прибавили шагу – и хоббиты, и пони. Половины усталости как не бывало, а страхи и вовсе остались за спиной.

– Хей–дол! Дили–бом! – покатилась навстречу хоббитам песня.

Мелодию подхватил другой голос, чистый, юный и древний, как весна, как веселая вода горных рек, бегущих в ночь с осиянных солнцем вершин горного утра, плеща серебром навстречу путникам:

Под звуки этой песни хоббиты вступили на порог и с головой окунулись в золотой свет.

Глава седьмая. В ДОМЕ ТОМА БОМБАДИЛА[124].

[124].

Хоббиты перешагнули через широкий каменный порог и остановились в изумлении. Они попали в длинную низкую комнату, залитую светом фонарей, покачивавшихся на потолочных балках. На столе из темного, гладко отполированного дерева ярко пылали высокие желтые свечи.

В дальнем конце комнаты лицом к двери сидела хозяйка. Ее длинные золотые волосы струились по плечам, как речные волны, платье зеленело, как побеги тростника, и поблескивало серебром, как трава в росе, а пояс был из золота – цепочка ирисов с бледно–голубыми глазками незабудок. У ее ног, в широких сосудах из зеленой и коричневой глины, плавали белые водяные лилии, отчего казалось, будто она восседает на троне посреди лесного пруда.

– Входите, гости дорогие! – воскликнула она звонко и чисто, и хоббиты узнали голос, что пел на холме.

Они робко шагнули в комнату и принялись низко кланяться, донельзя удивленные и смущенные, – словно постучались в деревенскую хижину попросить воды, а дверь открыла юная и прекрасная эльфийская королева в одеждах из живых цветов… Но они не успели сказать и слова – хозяйка легко вскочила и, смеясь, побежала к ним, легко перепрыгивая через кувшинки. Платье ее прошелестело, словно ветерок в цветущих речных травах.

– Добро пожаловать, милые друзья! – И она взяла Фродо за руку.– Радуйтесь и веселитесь! Я – Златовика, Дочь Реки!

Танцующим шагом пробежала она мимо, закрыла дверь и прижалась к ней спиной, раскинув белоснежные руки.

– Закроемся от Ночи! – молвила она. – Наверное, страх еще не отпустил вас? Не бойтесь! Не бойтесь ни тумана, ни тени, ни глубоких омутов, ни диких зверей! Ничего не бойтесь! Сегодня вы в безопасности – сегодня вы под кровом Тома Бомбадила!

Хоббиты смотрели на нее и дивились, а она, улыбаясь, оглядела их всех по очереди.

– О прекрасная госпожа Златовика! – начал наконец Фродо, чувствуя в сердце необъяснимую радость; так же зачаровали его когда–то удивительные песни эльфов, но теперь чары были другими: в них не было того острого, возвышенного восторга, которым проникалась душа при звуках эльфийских песен. Волшебство этого дома проникало куда глубже, и в то же время смертному сердцу казалось родным и понятным. – Прекрасная госпожа Златовика! – повторил Фродо. – Радость, которая таилась в слышанных нами по дороге напевах, сполна открылась теперь моему сердцу. Увидев тебя, я познал ее истоки!

Он вдруг запнулся и пролепетал что–то невразумительное, не понимая, что заставило его заговорить стихами[125]. Но Златовика рассмеялась как ни в чем не бывало:

– Вот чудеса! Не знала я, что жители Заселья так сладкоречивы! Но вижу, ты – Друг Эльфов. Об этом говорит свет в твоих глазах, и голос твой звенит по–особенному. Славная встреча! А теперь садитесь и ждите Хозяина! Он скоро вернется. Вот только устроит ваших бедных лошадок!

Усталые гости не заставили себя упрашивать и уселись на низкие плетеные стулья, а Златовика принялась хлопотать у стола. Хоббиты не сводили с нее глаз: так хорошо было смотреть на ее легкие движения! Где–то за домом снова зазвучала песня. Иногда среди непременных «том–бом», «динг–дон» и «ринг–а–динг–дилло» хоббитам удавалось разобрать припев:

Славный малый Бомбадил – веселее нету!

В сине–желто–голубом ходит он по свету!

– Прекрасная госпожа! – снова обратился Фродо к Златовике. – Если ты не сочтешь мой вопрос глупым, скажи, пожалуйста, кто такой Том Бомбадил?

– Он просто есть, – с улыбкой откликнулась Златовика, приостанавливаясь.

Фродо посмотрел на нее, не понимая.

– Он просто есть. Он таков, каким кажется, вот и все, – пояснила Златовика, отвечая на его взгляд. – Он – Хозяин[126] здешнего леса, вод и холмов.

– Значит, эти удивительные земли – его владения?

– О нет, – ответила Златовика. Ее улыбка погасла, и она тихо добавила, словно обращаясь только к себе: – Это было бы и впрямь тяжелое бремя! – и снова взглянула на Фродо. – Деревья и травы – все, что растет и бегает на этой земле, принадлежит только само себе. А Том Бомбадил здесь хозяин. Никто не поймает Тома, никто не запретит ему ходить по лесу, бродить по мелководью, прыгать по вершинам холмов – как днем, так и ночью. Страх ему неведом. Том Бомбадил – Хозяин.

Отворилась дверь, и вошел Том Бомбадил собственной персоной. На нем уже не было шляпы; теперь густые каштановые волосы Тома венчала корона из осенних листьев. Он рассмеялся и, подойдя к Златовике, взял ее за руки.

– А это моя милая хозяюшка! – сказал он, кланяясь хоббитам. – Златовика – перед вами, в серебре и травах! А вокруг – цветы и листья! Что у нас на ужин? Сливки, медовые соты, белый хлеб и масло, молоко, и сыр, и зелень, и ягоды из леса! Хватит этого на всех? Трапеза готова?

– Трапеза – да, – сказала Златовика. – А вот гости, кажется, еще нет!

Том хлопнул в ладоши и вскричал:

– Как же так, Том?! Гости устали, а тебе и горя мало?! Ну–ка, милые друзья, следуйте за Томом! Смоем грязь с лица и рук, отряхнем усталость! Сбросьте пыльные плащи, расчешите кудри!

Он открыл дверь и углубился в небольшой коридор, откуда, свернув за угол, хоббиты вслед за ним попали в комнату с низким косым потолком (видимо, это была одна из северных пристроек). Стены здесь были каменные, но их закрывали зеленые ковры и желтые занавеси. Выложенный плитами пол устилали свежие камыши. Четыре мягких тюфяка, покрытые белыми перинами, лежали возле одной из стен. Напротив стояла длинная скамья с глиняными тазами и бурыми кувшинами, наполненными холодной водой и дымящимся кипятком. Перед каждым из тюфяков гостей дожидались мягкие зеленые туфли.

Вскоре, умытые и свежие, хоббиты сидели за столом, по двое с каждой стороны, а по торцам стола – друг напротив друга – Златовика и Хозяин. Это была долгая и веселая трапеза! Хоббиты уминали еду так, как уминают только голодные хоббиты, но угощения хватило на всех. Питье в кубках походило на чистую холодную воду, но согревало сердце не хуже вина, а главное – освобождало голос. Вскоре гости неожиданно для себя обнаружили, что распевают веселые песни, – словно петь было проще, чем разговаривать.

Наконец Том и Златовика поднялись и в мгновение ока убрали со стола. Гостям велели ни о чем не беспокоиться и усадили их в кресла, подставив скамеечки для усталых ног. В широком камине горел огонь, наполняя дом сладким запахом яблоневого дыма. Когда все было приведено в порядок, в комнате погасили свет – за исключением одного из фонарей и пары свеч по углам каминной полки. Златовика подошла к гостям со свечой и пожелала им доброй ночи и безмятежного сна:

– Спите с миром! Спите до утра! Не обращайте внимания на ночные шорохи! Сквозь двери и окна этого дома проникают только лунный свет, лучи звезд да ветер с холма. Спокойной ночи!

Она вышла из комнаты, блеснув и прошуршав, и в звуках ее шагов хоббитам померещилось журчание ручейка, бегущего по камням в ночной тишине.

Том сел рядом с гостями и погрузился в молчание. У хоббитов на языке вертелось множество вопросов, которые они хотели задать еще во время ужина. Веки у них начинали уже понемногу тяжелеть. Наконец Фродо отважился:

– Скажи, Хозяин, ты пришел потому, что услышал, как я зову на помощь, или тебя привел случай?

Том встрепенулся, словно ему помешали досмотреть приятный сон.

– Что? – переспросил он. – Что? Спрашиваешь – слышал я крик или не слышал? Нет, не слышал ничего: я был занят песней. Случай ли меня привел? Называйте – случай, если так угодно вам[127]. Случай, значит, случай. Я не думал повстречать вас – но не удивился. Вести донеслись до нас: хоббиты плутают! Но в Лесу как ни плутай – а Реки не минешь. Все тропинки у нас выведут к водице – прямо к Ивьему Вьюну, а значит, и к Старухе! Ива, старая карга, знает много песен – малышам, таким как вы, трудно с нею сладить. Ну, а Том туда пришел по важному делу – он обязан был спешить, хочешь не хочешь! – Том опустил голову, словно засыпая, но не заснул, а негромко запел:

Тут он поднял глаза и неожиданно сверкнул ими прямо на хоббитов:

Так что крепко повезло вам на встречу с Томом –До весны я не пойду больше в это место,

До весны не навещу хмурой Старой Ивы,

До весны, пока ручьи не заплещут снова,

И покуда Дочь Реки танцами и пеньем.

Не разбудит камыши в заводи заветной!

Том снова смолк. Но Фродо не мог успокоиться и задал еще один вопрос, тревоживший его больше всего.

– Расскажи нам про Старую Иву, о Хозяин, – попросил он. – Кто она такая? Я никогда о ней не слыхал.

– Нет! – закричали Мерри и Пиппин, разом выпрямившись. – Не сейчас! Подожди до утра!

– Справедливо, малыши, – согласился Том. – Ночь – для сна, вестимо. Кой о чем нельзя болтать, когда мир – под тенью. Позабудем обо всем! Отдыхайте с миром! Ну, а будет ночью шум – спите, не пугайтесь!

С этими словами он спустил с балки светильник, задул его, взял в руки по свече и проводил гостей в спальню.

Тюфяки и подушки показались хоббитам мягче пуха. Одеяла, как выяснилось, сотканы были из белой шерсти. Едва успев улечься, друзья крепко заснули.

Стояла глубокая ночь. Фродо погрузился в бездонную, беспросветную пропасть – и вдруг увидел встающий за горами молодой месяц. В прозрачном свете месяца впереди выросла черная скала, прорезанная темной аркой исполинских ворот. Хоббита подкинуло вверх, он перелетел через стену и понял, что парит над замкнутой в кольцо гор равниной. Посреди равнины высилась исполинская каменная игла. Мало–помалу Фродо догадался, что это не скала, а башня, только какая–то странная, словно бы нерукотворная. На вершине башни маячила одинокая человеческая фигура. Поднявшись выше, месяц оказался над самой головой человека, осветив белые как снег волосы, которые слегка шевелил ветер. С темной равнины, окружавшей башню, долетали грубые, злобные, неразборчивые крики и вой множества волков. На мгновение месяц заслонила тень огромных крыльев. Человек воздел руки к небу, и жезл, который он держал в руке, ярко вспыхнул. С высоты камнем упал огромный орел – и унес незнакомца прочь. Долину огласили яростные вопли и вой. Раздался шум, будто от сильного ветра, и загремели копыта – сотни копыт, все громче, громче, громче… То мчались с востока кони. «Черные Всадники!» – понял Фродо, просыпаясь. Стук копыт все еще отдавался у него в висках. «Хватит ли у меня когда–нибудь смелости покинуть эти каменные стены?» – мелькнула у него мысль. Он вытянулся на перине, не двигаясь, напряженно вслушиваясь в ночные звуки, – но все было тихо. В конце концов он повернулся на бок, задремал и до зари странствовал среди сновидений, наутро стершихся из памяти.

Рядом умиротворенно посапывал Пиппин. Внезапно что–то переменилось в его снах; повернувшись, он невнятно застонал – и проснулся, а может, ему только пригрезилось, что проснулся: из–за стены по–прежнему отчетливо доносился звук, который его потревожил. «Тук–тук, тук–тук, кр–рак, кр–рак». Так поскрипывают на ветру сучья, так скребутся в окна и двери тонкие, ветвистые пальцы: «Кр–рик, крр–рак, кр–рак». «Растут ли возле дома ивы?» – подумал Пиппин. И вдруг ему почудилось, что вокруг не стены дома, а дупло, и что вдалеке снова посмеивается давешний иссохший, скрипучий, страшный голос. Он сел; мягкая перина податливо прогнулась под тяжестью тела, и он, успокоенный, снова откинулся на подушки. В ушах явственно зазвенело эхо прощального напутствия Златовики: «Не бойтесь! Спите с миром! Спите до утра! Не обращайте внимания на ночные шорохи!».

И он заснул опять.

В тихие сны Мерри вторгся звук капающей воды. Постепенно капли слились воедино – и вот уже вода разлилась вокруг всего дома и окружила стены темным озером без берегов, продолжая с легким плеском прибывать – медленно, но неуклонно.

«Затопит, – подумал Мерри. – Ей–же–ей, затопит! Рано или поздно вода найдет щелку, зальет дом, и я утону». Ему показалось, что он лежит в болотном иле, и он резко вскочил. Босая нога коснулась твердой холодной плиты. Мерри вспомнил, где находится, и снова забрался в постель. Ему показалось, что он слышит голос, – а может, голоса и не было, может, он звучал лишь у него в памяти: «Сквозь двери и окна этого дома проникают только лунный свет, лучи звезд да ветер с холма». Занавеска всколыхнулась от легкого сквозняка. Мерри глубоко вздохнул – и уснул снова.

Сэм, сколько он мог потом вспомнить, ничего подозрительного не слышал и спал, что твое бревно, довольный всем и вся (если о бревне можно такое сказать).

Проснулись они все разом. В глаза им брызнул утренний свет. По комнате, насвистывая как скворец, расхаживал Том. Услышав, что гости зашевелились, он хлопнул в ладоши и воскликнул:

– Хей! Дон–динг–а–донн! Ринг–а–донн! Засони!

Он одним махом раздвинул желтые занавеси, и оказалось, что за ними, по обоим концам комнаты, скрывались окна – одно на восток, другое на запад.

Хоббиты вскочили на ноги, чувствуя себя свежими и отдохнувшими. Фродо подбежал к восточному окну – и обнаружил, что смотрит на огород, седой от росы. Он ожидал увидеть короткий дерн, изрытый десятками копыт, подступающий к самой стене. Но за увитыми фасолью высокими жердями ничего разглядеть нельзя было. Вдали, заслоняя горизонт, круглились в нимбах утренней зари верхушки холмов. Утро вставало бледное. Длинные тучи тянулись по небу, словно жгуты мокрой нечесаной шерсти, одним краем опущенной в красную краску, а между ними разверзались налитые янтарно–желтым огнем пропасти. Небо предвещало дождь, но свет разгорался быстро, и в мокрой зеленой листве фасолевых плетей понемногу вспыхивали красные огоньки цветов.

Пиппин глянул в западное окно и увидел далеко внизу разливанное море тумана. Лес пропал, словно его и не бывало. Казалось, прямо от порога начинается уходящая вдаль покатая крыша седых облаков. Среди клубов густого белого пара выделялась темная полоса, где сплошной покров тумана разрывался на перья и белые лоскуты: то была долина Вьюна. Слева по склону холма сбегал, пропадая в непроницаемой белой пелене, маленький ручеек. Окно выходило в сад, обнесенный ровно подстриженной живой изгородью, сплошь увешанной серебряными паутинками, а за изгородью серела трава, бледная от росы. И ни одной ивы!

– Доброе утро, веселые друзья! – воскликнул Том, широко распахивая западное окно. В комнату ворвался прохладный воздух. Запахло дождем.

– Солнце сегодня лица не покажет. Том много думал. Он с утра на ногах – прыгал по вершинам, дышал дождем и ветром, прислушивался к погоде, мял мокрую мураву, смотрел на небо, разбудил Златовику песней под окошком, но хоббитов до времени будить бесполезно. Ночью просыпаются, с боку на бок вертятся, а как встанет утро – спят, как заколдованные! Просыпайтесь–ка, друзья! Ринг–а–динг–дилло! Все ночные страхи – прочь! Ринг–а–дилл, засони! Кто поднимется быстрей, тот получит завтрак. А копуши – не взыщите – травку да водицу!

Незачем говорить, что хоббиты, хотя и не приняли угрозы Тома всерьез, мигом оделись и мигом уселись за стол – зато вставать уже не торопились и поднялись со стульев, только когда тарелки со снедью порядком опустели. Ни Тома, ни Златовики с ними на этот раз не было, но хоббиты слышали, как Том звенит и брякает посудой на кухне, как одним духом взлетает и скатывается вниз по лестницам. Пение его слышалось постоянно – то дома, то во дворе. Столовая Бомбадила смотрела на запад, на затянутую туманом долину, и окно было широко распахнуто. С тростниковой крыши капало. Прежде чем гости успели покончить с завтраком, облака слились в одну сплошную, без единого просвета кровлю, и с неба отвесно полились тихие серые струи дождя, ровного, сильного, зарядившего надолго. Вскоре непроницаемая стена воды окончательно скрыла из вида Старый Лес.

Сидя за столом и глядя в окно, хоббиты услышали, что в шум дождя, словно падая из туч вместе с ливневыми потоками, вплетается песня Златовики, доносящаяся откуда–то сверху. Они почти не разбирали слов, но и без слов понятно было, что это – песня дождя, желанная и долгожданная, как влага сухим холмам, песня о реке, что рождается из горных ключей и бежит вниз – к далекому Морю. Хоббиты заслушались, и Фродо повеселел, благословляя милосердную погоду за отсрочку. Мысль о том, что надо трогаться в путь, с самого пробуждения тяжело давила ему на сердце, но теперь он понял, что сегодня они уже никуда не поедут.

В поднебесье дул восточный ветер. Тучи погуще и потяжелее сгрудились над Курганами, чтобы пролиться на их голые вершины свинцовым дождем. Все вокруг затянула серая пелена. Фродо стоял возле открытой двери и смотрел, как белая меловая дорожка превращается в молочный ручеек, и ручеек этот, клокоча, бежит в долину. Из–за угла рысцой выкатился Том Бомбадил, размахивая руками над головой, словно разгоняя дождь, – и действительно, когда он перепрыгнул через порог, оказалось, что одежда на нем, кроме башмаков, совершенно сухая. Башмаки Том снял и поставил к камину, в уголок. Наконец, поудобнее усевшись в самое большое кресло, он подозвал хоббитов к себе.

– Сегодня у Златовики стирка, – сказал он, – стирка и большая осенняя уборка. Для хоббитов сыровато! Пусть отдыхают, пока можно! Нынче время для беседы, для вопросов и ответов – не сейчас, так когда же? Том начинает! Слушайте!

И он повел долгий, удивительный рассказ, иногда забывая о слушателях и обращаясь к одному себе, иногда вдруг пристально взглядывая на гостей ярко–синими глазами из–под густых бровей. Иногда он переходил на песню и, оставив кресло, принимался кружиться в танце. Том поведал хоббитам множество историй – о пчелах и цветах, о жизни и обычаях деревьев, о чудны́х обитателях Леса, о злых тварях и добрых, о друзьях и врагах, о жестоких созданиях и созданиях милосердных, о тайнах, скрытых в колючих зарослях куманики.

Слушая, хоббиты начинали мало–помалу понимать Лес и его жителей. Отрешившись от привычного взгляда на мир, они прониклись неуютным ощущением собственной неуместности – ведь их никто не звал сюда, и все, кроме них, были здесь у себя дома. В рассказах Тома то и дело мелькала Старая Ива, и Фродо узнал о ней все, что хотел знать, даже, пожалуй, больше, потому что все это было похоже скорее на чересчур страшную сказку, чем на правду. Слова Тома помогли хоббитам заглянуть в сердца деревьев и их помыслы, зачастую темные и непостижимые, полные ненависти ко всему, что свободно ходит по земле, что грызет, ломает, рубит и жжет – ко всем убийцам и захватчикам. Этот Лес недаром носил прозвище Старого. Он и в самом деле был стар, этот последний сохранившийся уголок бескрайних лесов древности, о которых ныне совсем забыли. Здесь доживали свой век, старясь не быстрее холмов, праотцы праотцев теперешних деревьев, помнящие времена, когда они были единственными и единодержавными властителями Средьземелья. Бесчисленные годы, пролетевшие над ними, исполнили их гордыни; глубоко пустили корни их мудрость и злоба. Но во всем Лесу не сыскать было дерева опаснее Старой Ивы. Сердце ее прогнило, хотя ветви оставались по–весеннему зелеными. Хитра и коварна была Великая Ива. Даже ветрами она повелевала, а песни ее и мысли царствовали по всему Лесу, по обе стороны реки. Серый, вечно алчущий дух Ивы черпал силу из земли, расползаясь вширь и вглубь, словно крепкое корневище с тончайшими отростками, раскидывая в воздухе невидимые ветвистые пальцы, пока Ива не покорила почти все деревья Леса, от Заслона до самых Курганов…

Тут Том внезапно забыл о Лесе, и рассказ его, подпрыгивая, отправился вверх по течению молодой реки, мимо бурлящих порогов, по камушкам, по стершимся валунам, петляя среди малых цветов, скрытых густой травой, среди влажных промоин, – и наконец выбрался к Курганам. Хоббиты услышали повесть о Великих Могилах, о зеленых насыпях над ними, о каменных коронах, венчающих полые холмы. Блеяли стада овец. Вставали зеленые насыпи и белые стены. На вершинах созидались дозорные башни. Сражались плечом к плечу короли малых королевств, и юное Солнце огнем горело на красных клинках молодых, охочих до битвы мечей. И была победа, и было поражение; башни падали, крепости гибли в пламени пожаров, и огонь восходил до самых небес. В усыпальницы мертвых королей и королев сыпалось золото, каменные двери затворялись, и надо всем этим вырастала трава. И вновь овцы паслись на холмах, пощипывая могильную травку; но вскоре склоны вновь опустели. Издалека, из темных, зловещих стран явилась, потревожив кости усопших, мрачная тень. В пустотах усыпальниц поднялись Навьи[128]. Звенели кольца на холодных пальцах, и бряцали золотые цепи на ветру, и каменные короны на холмах в лунном свете напоминали неровный оскал.

Хоббитам стало не по себе. В Заселье ходили слухи о Навьях из Курганов, что за Старым Лесом. Но легенды эти не принадлежали к числу излюбленных хоббичьих баек, и засельчане избегали рассказывать об этих таинственных призраках, даже уютно расположившись у собственного камина. Все четверо внезапно вспомнили то, о чем, радуясь радостью этого гостеприимного дома, забыли начисто: ведь обитель Бомбадила приютилась прямо на границе страшных Курганов! Друзья потеряли нить рассказа и заерзали, беспокойно поглядывая друг на дружку.

Когда они прислушались снова, Том уже покинул Курганы ради неведомых земель, о которых хоббиты и слыхом не слыхивали, ради давних, давних времен, когда мир был больше, чем теперь, когда волны Моря катились от Запада к Востоку прямым путем[129] и били в западный берег Средьземелья; все дальше, дальше уходил Том, и с песней вступил он под древние звезды, светившие эльфийским владыкам[130], пока не проснулись остальные народы… Здесь он внезапно умолк и качнулся вперед, словно засыпая. Хоббиты сидели перед ним как околдованные; чудилось, что от волшебной песни Тома стих ветер, растаяли облака, день исчез бесследно – и осталось лишь небо, усыпанное яркими звездами.

Утро теперь или вечер, Фродо не знал. Не знал он и того, день минул или много дней. Ни голода, ни усталости больше не было – только безграничный восторг и изумление. В окна светили звезды, и дом со всех сторон окружало безмолвие небес. Наконец изумление и страх Фродо прорвались вопросом:

– Кто ты, о Хозяин?

– А? Что? – встрепенулся Том, выпрямляясь. Глаза его в полутьме заблестели. – Разве ты еще не слышал моего имени? Вот тебе и весь ответ! И другого нету! Скажи мне лучше, кто ты таков – одинокий, безымянный, сам по себе? Ты молод, а я стар. Я – Старейший. Запомните, друзья мои: Том был здесь прежде, чем потекла вода и выросли деревья. Том помнит первую каплю дождя и первый желудь. Он протоптал в этом лесу первую тропу задолго до того, как пришел Большой Народ, и он видел, как перебрались сюда первые поселенцы Народа Маленького. Он был здесь до Королей и до их усыпальниц, раньше Навий. Том был здесь, когда эльфы потянулись один за другим на запад, он помнит время, когда еще не закруглились море и небо. Он знал Звездную Первотьму, еще не омраченную страхом, он помнит время, когда еще не явился в мир из Внешней Тьмы Черный Властелин.

В окнах мелькнула неясная тень, и взгляды хоббитов испуганно метнулись вслед за ней. Когда они повернулись, в дверях стояла Златовика в ореоле света. В руке у нее была свеча, которую она заслоняла от сквозняка ладонью, и свет сиял сквозь кожу, как луч солнца сквозь тонкостенную перламутровую раковину.

– Дождь кончился, – сказала она. – Новые ручьи бегут с холмов, и небо усеяно звездами. Давайте же смеяться и радоваться!

– А заодно есть и пить! – подхватил Том. – Долгие беседы сушат горло. Да и шутка ли, друзья, не проголодаться, если слушать целый день – утро, день и вечер!

Он прыжком вскочил с кресла, подхватил с каминной полки свечу и зажег ее от огня в руках у Златовики. Со свечой в руке он пустился в пляс вокруг стола. И вдруг, выскочив за порог, исчез, мигом обернулся и появился в дверях с большим блюдом, уставленным тарелками. Вместе со Златовикой они принялись накрывать на стол. Хоббиты глядели, открыв рот от восторга и в то же время готовые прыснуть в кулак, – так прекрасна была гибкая Златовика, а Том выделывал такие потешные коленца! И все же казалось, что движения их сплетаются в единый танец, – так ловко двигались они из комнаты в комнату и вокруг стола, не сталкиваясь и не мешая друг другу. Еда, сосуды, подсвечники появились на столе в мгновение ока. Комната засияла свечами – белыми и желтыми. Том поклонился гостям.

– Ужин готов, – улыбнулась Златовика.

Хоббиты только теперь заметили, что хозяйка с головы до ног одета в серебро. Платье перехватывал белый пояс, а туфельки блестели, как рыбья чешуя. Том тоже переоблачился – теперь он был весь в голубом, цвета омытых дождем незабудок, и в зеленых гетрах.

Ужин превзошел все мыслимые пиры – даже предыдущий. Завороженные речами Тома, хоббиты забыли об обеде и, наверное, еще долго могли бы слушать рассказы хозяина; но теперь, когда еда красовалась на столе перед ними, четверке друзей показалось, что у них целую неделю крошки во рту не было. Сосредоточившись на деле, они надолго забыли о песнях и даже говорить перестали. Но вскоре, согревшись сердцем и воспрянув духом, хоббиты ожили, и над столом зазвенели их веселые голоса и смех.

После ужина Златовика спела много песен – песен, которые начинались высоко в горах и, весело журча, постепенно затихали в безмолвии. Перед глазами у хоббитов раскинулись бескрайние озера и никогда не виданные ими безбрежные воды; заглянув в них, можно было увидеть небо и бриллианты звезд, мерцавшие в бездонных глубинах. Наконец Златовика, как и накануне, пожелала каждому доброй ночи и ушла, покинув гостей и Тома у камина. Но Тома, как видно, ко сну больше не клонило, и он забросал гостей вопросами.

Казалось, он откуда–то знает и про них самих, и про их близких, не говоря уже о делах засельских и обо всем, что творится и творилось в Четырех Пределах, начиная с таких далеких времен, о каких и сами–то хоббиты уже не помнили. Никто из них этому уже не удивился бы, но Том не делал тайны из того, что о недавних событиях узнал от фермера Мэггота[131]. О Мэгготе Том говорил с поразившим хоббитов торжественным уважением:

– Ноги его – в земле, пальцы его – в глине. Он особого замеса, этот мудрый хоббит, и глаза его открыты – Мэггот смотрит в оба!

Не было сомнений, что Том встречается и с эльфами. Видимо, именно через Гилдора до него дошла весть о бегстве Фродо.

Так много знал о них Бомбадил и так ловко сыпал вопросами, что Фродо вскоре поймал себя на том, что рассказал ему о Бильбо и о собственных надеждах и страхах больше, чем решался открыть самому Гэндальфу! Том покачивал головой, кивал, а когда услышал про Всадников – в глазах его сверкнул огонек.

– А ну–ка, покажи мне это драгоценное Кольцо! – вдруг потребовал он посреди разговора.

Фродо, к собственному удивлению, вынул из кармана цепочку и, сняв с нее Кольцо, не задумываясь протянул Тому.

Оказавшись в большой смуглой руке Бомбадила, Кольцо сразу словно выросло. Том приложил его к глазу и расхохотался. Вид получился презабавный и в то же время угрожающий – ярко–синий глаз в золотом ободке. Затем Бомбадил нацепил Кольцо на кончик мизинца и поднес к пламени свечи. Поначалу хоббиты не нашли в этом ничего странного – и вдруг ахнули: Бомбадил и не думал исчезать!

Том снова рассмеялся и подбросил Кольцо вверх. Сверкнув, оно исчезло. Фродо вскрикнул – а Том нагнулся к нему и, улыбаясь, протянул Кольцо обратно.

Фродо поднес Кольцо к глазам и недоверчиво осмотрел – так осматривают побрякушку, побывавшую в руках у фокусника. Кольцо не изменилось – по крайней мере с виду. И легче не стало (оно всегда казалось Фродо странно тяжелым, если взвесить в руке). И все же что–то толкало проверить, нет ли подмены. Втайне его несколько рассердила беспечность Тома – ведь даже Гэндальф считал Кольцо необыкновенно важной вещью и никогда по поводу Кольца не шутил! Фродо подождал подходящего момента; и вот, когда беседа возобновилась и Том завел какую–то несусветную болтовню о барсуках и об их странных повадках, он тихонько надел Кольцо на палец.

Мерри повернулся к нему что–то сказать, открыл рот от изумления и чуть не вскрикнул. На свой лад это было даже приятно. Значит, Кольцо не подменили! Вон как Мерри вытаращился на его стул – ясно, что никого на нем не видит… Фродо встал и на цыпочках направился к выходу.

– Эй, приятель! – окликнул его Том, провожая взглядом. Ясно было, что он отлично видит хоббита. – Эгей! Фродо! Ты куда собрался? Старый Том Бомбадил не настолько слепой, чтоб тебя не видеть. Ну–ка, ну–ка, сними с пальчика колечко! Без него твоя рука, право, много лучше. Возвращайся! Игры брось и садись поближе. Мы еще не обо всем переговорили. Надо с вами обсудить завтрашнее утро. Том научит вас, как ехать, чтоб не заблудиться!

Фродо рассмеялся (стараясь убедить себя, что совсем не раздосадован!) и, сняв Кольцо, вернулся на свое место. Том предсказал на завтрашний день солнце и ясное утро, так что начало путешествия обещало быть удачным. Но выйти он советовал пораньше: в этих краях даже Том не мог знать погоды на целый день вперед. Иногда он не успевал переодеть кафтан – так быстро она менялась!

– Я погоде не хозяин, – сказал Том. – Двуногих она не слушается.

По совету Бомбадила они решили отправиться прямиком на север, вдоль западного края Курганов, где холмы были пониже. Тогда хоббиты могли рассчитывать к вечеру добраться до Тракта и не заблудиться при этом. Том успокоил их, сказав, что бояться вовсе не обязательно, но и отвлекаться по дороге тоже не советовал.

– Держитесь зеленой травки, да смотрите не балуйте со старыми камнями, не шутите с холодными Навьями, не рыскайте в их подземельях, если вы не богатыри и не великие герои, которым страх неведом!

Он повторил это не раз и не два и посоветовал хоббитам каждый новый курган обходить только слева. А на случай, если не повезет, если они попадут в беду или что–нибудь не заладится, – он научил их песенке:

Когда они наконец смогли пропеть эту песенку так, как он того хотел, Том со смехом похлопал каждого по плечу и, взяв с камина свечи, отвел хоббитов в спальню.

Глава восьмая. ТУМАН НАД КУРГАНАМИ.

В эту ночь хоббиты ничего не слышали. Только до ушей Фродо – во сне или наяву, он и сам не мог бы сказать – донеслось нежное пение и проникло к нему в сердце, словно бледный свет из–за дождевой завесы. Пение звучало все громче и громче, завеса засверкала хрусталем и серебром, свернулась – и перед Фродо открылась дальняя зеленая страна в лучах быстро восходящего солнца.

Видение растаяло. Фродо очнулся. Том был уже в комнате и свистел, словно дерево, полное птиц. На холм и в открытое окно падали косые лучи солнца. Снаружи все зеленело и золотилось.

После завтрака, который хоббитам снова пришлось есть в одиночестве, гости приготовились прощаться, но на сердце у них лежал камень – если, конечно, это могло иметь какое–то значение в такое чудесное утро: прохладное, солнечное, озаренное умытой голубизной осеннего неба. С северо–запада дул свежий ветер. Пони, обычно такие тихие, чуть ли не били копытами, фыркая и нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Том вышел на порог и, приплясывая, помахал шляпой, напоминая хоббитам, что пора садиться в седло и не мешкая пускаться в дорогу.

Из–за дома, петляя, выбегала тропка. Она поднималась по склону, пересекала холм наискосок и огибала его невдалеке от вершины. На повороте тропка пошла круто вверх, всадники спешились, взяли пони под уздцы – и вдруг Фродо остановился.

– А Златовика?! – ахнул он. – Как же наша прекрасная госпожа в серебре и травах? Почему же мы с ней не попрощались? Ведь мы с вечера ее не видели!

Он так расстроился, что начал уже заворачивать пони обратно к дому, но тут сверху послышался журчащий, плещущий оклик. Златовика стояла на холме, на самом гребне, и, танцуя, махала им рукой. Ее распущенные волосы развевались на ветру и сияли в солнечных лучах, а у туфелек сверкали золотые искры – так блещет утренняя роса на траве.

Хоббиты заторопились наверх, остановились перед нею, восхищенные и запыхавшиеся, поклонились – но Златовика сделала им знак оглядеться вокруг, и с вершины холма их взорам открылся утренний мир. Воздух был чист и прозрачен – не то что тогда, в Старом Лесу, на вершине лысого бугра! А вон, кстати, и сам бугор, зеленый, блеклый и голый, окаймленный темными кронами! За ним дыбились лесистые волны – зеленые, желтые, рыже–бурые в лучах утреннего солнца; за ними пряталась долина реки Брендивин. Левее, далеко–далеко, за Ивьим Вьюном, что–то слюдяно поблескивало: там Брендивин, сделав широкую петлю в низинах, уходил в неведомые края, куда еще не ступала нога хоббита. С другой стороны, за постепенно понижавшимися холмами, лежала серо–буро–зеленая равнина, терявшаяся в дымке. На востоке гряда за грядой толпились Курганы, а у кромки неба, за пределами взгляда, что–то синело и мерцало – этого было достаточно, чтобы без слов напомнить о далеких горах, уходящих в самое поднебесье и знакомых хоббитам только по древним преданиям.

Хоббиты дышали всей грудью. Им казалось, что теперь они в два счета доберутся, куда захотят. Неужели непременно надо трястись на пони по складчатому краю Курганов, когда можно скакать по камням, хохоча и распевая, как Том? Раз прыжок, два прыжок – и ты в горах!

От мечтаний их отвлекла Златовика:

– А теперь – скорее в путь, дорогие гости! Спешите к цели и не зевайте по сторонам! На север! Да пребудет с вами благословение и западный ветер! Торопитесь успеть, пока светит солнце! – Поворотившись к Фродо, она добавила: – Прощай, Друг Эльфов! Славная была встреча!

Фродо не нашел достойных слов для ответа. Он поклонился до земли, вскочил в седло, и его пони засеменил вниз по отлогому склону, а остальные лошадки – за ним. Дом Тома Бомбадила, долина и Лес скрылись из виду. Воздух, остро и свежо пахнувший травой, уже начинал прогреваться, особенно в ложбинах между зелеными холмами. Спустившись в одну из таких ложбин, хоббиты обернулись и увидели наверху Златовику, маленькую и тоненькую, как озаренный солнцем цветок. Она все еще стояла и смотрела вслед, протягивая руки, – а увидев, что хоббиты обернулись, крикнула что–то ясно и звонко, взмахнула руками и скрылась за гребнем.

По дну ложбины тянулась извилистая тропа. Обогнув крутое подножие следующего холма, она нырнула в новую ложбину, уже более широкую и глубокую, затем опять взобралась на гребень, сбежала вниз по одному из длинных гладких отрогов – и так далее, без конца: склоны, подъемы, спуски… Деревья здесь не росли, ручьи не журчали: это было царство трав и упругого дерна, безмолвное царство – только ветер шуршал на окраинах этой холмистой страны да с вышины иногда доносились одинокие крики незнакомых птиц. Солнце поднималось все выше, и хоббитам стало жарко. Каждый раз, взойдя на холм, они замечали, что прохладный западный ветер понемногу стихает. С одной из вершин открылся вид на далекий Лес: темная полоса деревьев влажно курилась. Вчерашний дождь паром восходил вверх, листья, корни и перегной отдавали впитанную воду. Горизонт затянула мгла, на которой тяжело покоился синий купол горячего неба.

Около полудня хоббиты поднялись на плоскую и широкую вершину очередного холма, похожую на блюдце с высоким зеленым ободом. Ветер стих совершенно, а небо, казалось, опустилось прямо на голову. Хоббиты пересекли «блюдце» и выглянули за край. Увиденное заставило их приободриться: оказалось, они проехали гораздо больше, нежели им представлялось. В знойной дымке нетрудно было и обмануться, но в главном сомнений не было – Курганы вот–вот кончатся! Внизу, под холмом, начиналась извилистая долина, ведущая к узкому проходу меж двух крутолобых отрогов. Дальше, казалось, холмов уже не было. Вдали смутно чернела длинная полоса.

– Это деревья, которые идут вдоль Тракта, – догадался Мерри.– Значит, до Тракта рукой подать! Придорожная аллея начинается у самого Моста и тянется на много, много лиг. Говорят, высадили ее очень давно…

– Вот и славно! – сказал Фродо. – Если мы будем и дальше ехать так же бодро, то выберемся из Курганов задолго до заката и успеем подыскать ночлег.

Говоря это, он бросил взгляд направо – и вдруг заметил, что холм, на котором они стоят, куда как уступает по высоте соседним, и сверху на путников, тесно придвинувшись к холму, смотрят вершины Курганов; на каждой зеленело по могильной насыпи, а кое–где, словно сломанные зубы из зеленых челюстей, торчали из травы грозные камни.

У хоббитов по коже пробежал озноб. Они поскорее повернулись к Курганам спиной и направились к центру «блюдца». Там стоял только один камень, высокий, нацеленный прямо на солнце. Тени он в этот час не отбрасывал. Камень был необтесан, но выглядел очень внушительно – не то тебе веха, не то указующий перст, не то предупреждение. Хоббиты проголодались, а времени, судя по солнцу, оставалось еще сколько угодно, и они не придумали ничего лучше, как расположиться прямо под камнем, прислонившись к нему спинами. Даже через куртки они почувствовали холод – словно солнце не имело власти над этим камнем и не могло согреть его. Но измученным жарой хоббитам прохлада показалась кстати. Они достали еду, питье – и устроили роскошный полдник под открытым небом, тем более роскошный, что еда была не откуда–нибудь, а «из–под Холма»: Том набил их сумки до отказа. Развьюченные пони разбрелись по траве.

Тряска в седле, набитый живот, теплое солнышко, запах травы, слишком долгий привал… Лежать на спине, вытянув ноги и глазея на небо, наверное, тоже не стоило… Всего этого вполне достаточно, чтобы объяснить случившееся дальше. Все четверо проснулись внезапно и с тяжестью на сердце: ведь спать–то не собирались! Камень стал совсем холодным на ощупь и отбрасывал через головы хоббитов длинную бледную тень. Солнце, поблекшее, водянисто–желтое, висело над самым краем вогнутого «блюдца», где расположились хоббиты, а справа, слева и впереди сгустился непроглядный туман, белый и холодный. Вокруг – тишина, промозглый воздух сочится влагой… Пони сгрудились табунком и стояли, опустив головы.

Хоббиты вскочили, в тревоге бросились к краю «блюдца» – и обнаружили, что отрезаны от мира: вокруг ничего не было видно. Они в отчаянии взглянули на солнце – но солнце на глазах опускалось в белое море тумана, а восток заволокла холодная серая дымка. Туман пополз через край «блюдца», сомкнулся – и они оказались в мглистой зале без окон и дверей с одиноким камнем вместо центрального столба.

Они почувствовали себя в западне, но духом падать пока не торопились. Еще не забылось, в каком направлении Тракт, да и виденная накануне темная линия деревьев по–прежнему вселяла надежду. Но даже если бы друзья не знали, куда ехать, здесь оставаться они ни в коем случае не собирались – эта вогнутая лужайка внушала им теперь такое отвращение, что они решили не медлить ни минуты. Озябшими пальцами хоббиты торопливо завязали котомки.

Собравшись, они гуськом повели пони вниз по отлогому склону в море тумана. Чем ближе к подножию холма, тем зябче и промозглее становилось вокруг. Вскоре волосы прилипли ко лбу, а по лицу поползли холодные струйки. Внизу было так холодно, что пришлось достать плащи и капюшоны, которые сразу же покрылись круглыми, серыми, как роса, каплями. Усевшись в седла, хоббиты медленно двинулись вперед, определяя путь по уклону земли – вверх или вниз. Им казалось, что они правят к выходу из длинной долины, которую приметили с холма. Только бы пройти в эти ворота меж двух склонов – а там знай поезжай себе все прямо и прямо, пока не выедешь на Тракт! О том, что делать дальше, они не задумывались. Пока что их интересовал только один вопрос: кончается за Курганами туман или нет?

Пони ступали медленно и осторожно. Чтобы не отстать друг от друга и не разбрестись в разные стороны, всадники ехали цепочкой – Фродо, Сэм, Пиппин и, наконец, Мерри. А долина все не кончалась… Наконец Фродо увидел впереди что–то темное, и это окрылило его. Выход близок, – видимо, это и есть северные ворота Курганов! Пройти в них – и свобода!

– За мной! – крикнул он через плечо – и поспешил вперед.

Но вскоре надежда сменилась удивлением и тревогой. Темные сгустки впереди сделались еще темнее, сузились и внезапно выступили из тумана двумя исполинскими камнями, зловеще нависшими над дорогой. Они стояли, наклонясь друг к другу, словно дверь без притолоки. Ничего подобного Фродо не помнил, хотя смотрел с холма на долину вместе со всеми. Не успев прийти в себя, он с разгона проскочил между каменными столбами – и вдруг очутился в полной темноте. Пони встал на дыбы, зафыркал – и Фродо кубарем покатился на землю. Глянув назад, он обнаружил, что остался в одиночестве: остальные за ним почему–то не поехали.

– Сэм! – позвал он. – Пиппин! Мерри! Сюда! Что вы там застряли?

Ответа не последовало. Фродо не на шутку струхнул и побежал обратно, за каменные столбы, крича что есть мочи:

– Сэм! Сэм! Мерри! Пиппин!

Пони метнулся в сторону и исчез в тумане. Фродо почудилось, что издалека доносится голос: «Фродо! Эге–гей! Ау!» Кричали откуда–то слева. Фродо в растерянности стоял между накренившимися каменными колоннами, изо всех сил тараща глаза и прислушиваясь. Наконец он решился, повернул на голос – и сразу почувствовал под ногами крутой подъем.

Карабкаясь вверх, он снова позвал друзей и уже не переставал кричать, все громче и громче, – правда, ответа поначалу не было, но через некоторое время сверху послышался слабый отклик. «Эй! Фродо! Эй!» – звали из тумана тоненькие голоса. И вдруг – отчаянный далекий вопль, что–то вроде «На помощь! На помощь!», еще раз, еще – и под конец долгое: «На–а по–о–о–мощь!» Наступила тишина. Фродо прибавил ходу – но вокруг плотно сомкнулась ночная мгла, и Фродо отнюдь не был уверен, что выбрал верное направление. Знал он только одно – что все время карабкается вверх.

Вскоре, однако, земля под ногами выровнялась. Только благодаря этому он понял, что добрался наконец до вершины кургана, а может, курганного гребня. Он устал, взмок – и все–таки, сам того не замечая, трясся от холода. Тьма стояла – хоть глаз выколи.

– Ау! Где вы?! – жалобно крикнул он.

Ответа не было. Фродо стоял, тщетно вслушиваясь в тишину. Только теперь он наконец осознал, что замерзает. Над вершиной начинал дуть ветер – ледяной, пронизывающий. Погода быстро менялась. Туман поплыл клочьями. Дыхание вырывалось изо рта паром, тьма отступила и перестала быть беспросветной. Фродо поднял голову – и с удивлением увидел в разрывах спешащих по небу туч и лоскутьев тумана бледные звезды. Ветер перешел в шквал и засвистал над травой.

Внезапно совсем рядом кто–то сдавленно крикнул – или только померещилось? Хоббит бросился на крик и на бегу заметил, что туман окончательно рассеялся, и над головой открылось усыпанное звездами небо. Один взгляд – и стало ясно, что он бежит по гребню большого, отдельно стоящего холма, но не к Тракту, а от него. С востока дул резкий ледяной ветер. Справа, под звездами, чернел другой холм, еще огромнее, с большой могильной насыпью.

– Да где же вы, наконец! – закричал Фродо снова, сердясь и в то же время чувствуя, что сердце у него замирает от страха.

– Здесь, – ответил холодный, гулкий бас, исходивший, казалось, прямо из земли. – Я жду тебя.

– Нет! – пролепетал Фродо, но убежать не попытался: колени у него затряслись, ноги подкосились, и он упал. Воцарилась тишина. Трепеща, хоббит поднял глаза – и успел заметить высокую темную тень, заслонившую звезды. Тень нагнулась над ним, и хоббиту показалось, что у нее есть глаза – два холодных глаза, светящихся бледным, словно идущим откуда–то издалека светом. На плече у Фродо сомкнулись пальцы – крепкие и холодные, как железо. Ледяной холод пронизал плечо до кости, и хоббит потерял сознание.

Не успел Фродо очнуться, как его тут же охватил всепоглощающий страх, и он не сразу собрался с мыслями, а когда собрался, сразу понял, что надежды на вызволение нет. Он внутри Кургана, в усыпальнице, его схватили Навьи! Должно быть, они уже прочитали над ним свои страшные заклинания, о которых в Заселье шепотом рассказывали всевозможные ужасы! Фродо не смел пошевелиться и лежал как мертвый, навзничь, на холодном камне, скрестив на груди руки.

Страх, побеждающий все прочие чувства и неодолимый, казался частью окружающей темноты. И все же сквозь него постепенно просочилось воспоминание о Бильбо Бэггинсе и о его байках, о том, как они с Фродо трусúли когда–то на своих пони по засельским тропкам и толковали о странствиях да приключениях. В самом толстом и робком хоббите дремлет (правда, надо признать, зачастую очень глубоко) зернышко отваги, прорастающее только в час последней, смертельной опасности, когда выхода уже нет. Фродо не отличался ни чрезмерной толщиной, ни робостью. Напротив – Бильбо (и Гэндальф) считал его лучшим хоббитом во всем Заселье, хотя сам он об этом не подозревал. И вот теперь, когда Фродо понял со всей очевидностью, что его приключениям настал конец, и конец страшный, – он пришел в себя и укрепился духом. Все в нем напряглось, словно перед решительным прыжком. Слабость и дрожь исчезли. Он перестал быть беспомощной жертвой.

Пока он лежал, напряженно думая и собираясь с духом, тьма стала понемногу отступать. Вокруг забрезжил бледный зеленоватый свет. Фродо не сразу смог разглядеть комнату, где находился, – свет словно исходил из него самого и камней рядом с ним, не достигая ни стен, ни потолка. Фродо повернулся – и в этом холодном свечении увидел Сэма, Пиппина и Мерри. Они лежали на спине в таких же позах, как и он сам, облаченные в белые одежды, и лица их покрывала смертельная бледность. На полу громоздились цепи, кольца, браслеты – скорей всего, золотые, но в зеленоватом подземном свете золото казалось холодным и безобразным. Головы Сэма, Пиппина и Мерри охватывали обручи, на груди у них покоились золотые цепи, а пальцы были унизаны перстнями. Рядом с хоббитами лежали мечи, у ног – щиты. И длинный обнаженный меч, один на троих, – поперек шей.

Вдруг послышалось пение или, скорее, холодное, невнятное бормотание. Оно то усиливалось, то сходило на нет. Голос казался далеким и бесконечно заунывным. Доносился он то сверху – высоким и тонким плачем, то снизу – глухим подземным стоном. Сплошной поток печальных, но жутких звуков постепенно складывался в слова, мрачные, жестокие, холодные, не знающие милости, но полные отчаяния и жалобы[132]. Ночь, навеки лишенная света, слала упреки утру, холод проклинал тепло, которого жаждал и не мог обрести. Фродо пробрал ледяной озноб. Вскоре песня стала чуть более внятной, и Фродо с ужасом понял, что над ним читают заклинание.

Сзади, за головой Фродо, послышались скрип и царапанье. Фродо приподнялся на локте и увидел, что лежат они не в комнате, а в каком–то подземном коридоре. Обернувшись, хоббит разглядел, что в нескольких шагах от них коридор поворачивает, а из–за поворота ползет, перебирая пальцами по камням пола, длинная рука. С краю лежал Сэм, и рука подкрадывалась все ближе к нему. Еще немного – и доберется до рукояти меча!..

В первый миг Фродо показалось, что заклятие и в самом деле превратило его в камень. Потом его обуяло желание бежать без оглядки. Может, если надеть Кольцо, удастся как–нибудь выбраться, не привлекая внимания Навий? Он представил, как бежит по траве, горько рыдая о Мерри, Пиппине и Сэме, но сам–то живой и свободный! Даже Гэндальф признал бы, что иного выхода не было…

Но проснувшееся в нем мужество все крепло. Фродо понял, что не может вот так, запросто, бросить своих друзей в беде. С минуту он, однако, еще колебался и даже полез было в карман, но вовремя спохватился и остановил себя. А рука подбиралась все ближе… Наконец Фродо решился. Схватив короткий меч, лежавший рядом, он быстро вскочил на колени, перегнулся через тела друзей, левой рукой уперся в пол, правой размахнулся – и ударил мечом по страшной ползучей руке, прямо по запястью. Отрубленная кисть покатилась по полу; меч разлетелся на мелкие кусочки. В руке у хоббита осталась только рукоять. Под сводами подземелья пронесся крик. Свет погас. В темноте зарычало и застонало.

Фродо не удержался и упал на Мерри. Лицо у того было холодным, как камень. И вдруг Фродо все вспомнил! Первый наплыв тумана начисто стер у него из памяти домик под кручей и песни Тома Бомбадила! В голове сам собой зазвучал стишок, которому их научил Том, – и Фродо слабым голосом, ни на что не надеясь, начал: «Том! Бом! Бомбадил!..» Но как только он произнес «Бомбадил», голос окреп, зазвучал смело, громко, а темные подземные покои загудели эхом, да так, словно голос Фродо подхватили трубы и барабаны.

Внезапно воцарилась полная тишина. Фродо слышал стук собственного сердца. Одно долгое, бесконечное мгновение – и вдруг издали донесся ясный, но слегка приглушенный ответ. Казалось, звук проникает через толстый слой земли или толстые стены:

Послышался протяжный грохот, словно где–то в горах сошла лавина,– и вдруг в подземелье хлынул свет, обыкновенный дневной свет! В конце коридора открылось что–то вроде двери, и в проеме показалась голова Тома (то есть перо, потом шляпа, а потом уже все остальное!) в алом нимбе встающего за его спиной солнца. На каменный пол и на лица трех хоббитов, лежавших рядом с Фродо, упал розовый свет. Те не пошевелились, но мертвенная бледность сошла с их щек и больше не возвращалась. Теперь казалось, что они просто–напросто крепко спят.

Послышался вскрик – и внутренняя часть усыпальницы с грохотом обвалилась. Долгий жалобный вопль прокатился в подземных коридорах и угас в неведомой дали. Все стихло.

– Поднимайся, Фродо, друг! – воскликнул Том. – Выйдем–ка на травку! Только прежде подсоби Тому с остальными!

Общими усилиями они вытащили Мерри, Пиппина и Сэма наружу. Покидая усыпальницу, Фродо обернулся – и ему почудилось, что на куче обвалившихся камней и пыли корчится, как раненый паук, отрубленная рука. Бомбадил нырнул в пролом; из глубины донеслось тяжелое буханье и топот. Затем он появился снова, на этот раз с грудой сокровищ в руках. Чего тут только не было! Золото, серебро, бронза, медь, ожерелья, цепи, резные украшения с драгоценными каменьями… Взобравшись на вершину зеленой усыпальницы, Том разложил все это на траве, под солнцем.

Закончив работу, он встал, держа в руке шляпу. Ветер трепал ему волосы. Он посмотрел на хоббитов, без движения лежавших на траве возле усыпальницы, и, подняв правую руку, повелел, громко и отчетливо:

К великой радости Фродо, спящие зашевелились, стали потягиваться, протирать глаза – и вдруг вскочили. С изумлением оглядывались они вокруг – сначала на Фродо, потом на Тома, настоящего Тома, стоявшего над ними на верхушке усыпальницы, выпрямившись во весь рост, и, наконец, друг на друга, дивясь тонким белым тряпкам, напяленным на них вместо одежды, бледно–золотым обручам на головах, золотым поясам и звенящим побрякушкам.

– Это еще что за маскарад?! – начал было Мерри, ощупывая золотой обруч, сползший ему на бровь, и вдруг замер. По лицу его пробежала тень, и он закрыл глаза. – А, вспомнил, вспомнил! Сегодня ночью на нас напал Карн Дум![133] Мы разбиты! А! Копье в моем сердце![134] – Он схватился за грудь, но тут же открыл глаза.– Нет! Да нет же! Чепуха какая–то. Наверное, мне просто привиделось что–то, пока я спал. Уф! Куда же ты в тот раз подевался, Фродо?

– Наверное, сбился с пути, – пожал плечами Фродо. – Только у меня что–то нет охоты говорить об этом. Давайте лучше решим, что нам делать дальше! Надо ехать, наверное…

– В таком виде, хозяин? – удивился Сэм. – Отдайте мне сначала мои штаны!

Он швырнул обруч, пояс и кольца на траву и беспомощно огляделся, словно надеясь увидеть неподалеку свой старый плащ, куртку, штаны и прочую хоббичью одежду.

– Ищи–свищи, – рассмеялся Том, вприпрыжку спускаясь к ним с крыши усыпальницы и пританцовывая под ясным солнышком, как будто ничего особенного не случилось. Вскоре хоббиты и сами начали верить, что ничего не произошло: чем дольше они смотрели в полные веселых искорок глаза Тома, тем быстрее отступал страх.

– То есть как это – «ищи–свищи»? – удивился Пиппин, еще ничего не понимая, но уже улыбаясь. – Почему это?

Том только головой покачал:

– Из глубоких вод вы всплыли. Что жалеть о малом? Благо, сами не утопли, и на том спасибо! Так что радуйтесь и пойте! Сбросьте эти тряпки! Пусть вас солнышко прогреет, а вы бегом по травке! Ну а Том покуда сходит на охоту!

Он помчался вниз по холму, свистя в два пальца и аукая. Провожая его взглядом, Фродо заметил, что Том свернул налево, то есть на юг, и направился по дну зеленой лощины, протянувшейся меж двух холмов. На ходу он распевал:

Так он пел, подбрасывая и ловя шляпу, пока не скрылся за поворотом, – но ветер, который снова переменился и дул теперь с юга, долго еще доносил до хоббитов звонкие «Хей!», «Гей!» и «Сюда!».

Солнце, как и накануне, грело на славу. Хоббиты, выполняя приказ Тома, вволю набегались по траве и наконец разлеглись на припеке понежиться – им казалось, что их внезапно перенесли из царства льдов в гостеприимный, теплый край. Так бывает, когда долго болеешь, прикованный к постели, и вдруг ни с того ни с сего, за одну ночь, полностью выздоровеешь, и впереди – новый день, который так много обещает!

Когда вернулся Том, они успели окончательно прийти в себя… и проголодаться – как же без этого? Сначала над косогором появилась шляпа, затем сам Бомбадил, а следом – послушно, цепочкой – шесть пони: пять хорошо знакомых и один совершенно незнакомый. Этот последний и был, по–видимому, «старый добрый Блинчик». По крайней мере, имя ему очень подходило. Он был крупнее, крепче и гораздо упитаннее остальных, да и годами постарше. Мерри, хозяин этих самых пятерых знакомых пони, особо с ними не церемонился и раньше никак не называл их, но Бомбадиловы клички прижились, и с тех пор лошадки всегда на них отзывались[135].

Том выкликнул пони по очереди, и они, взобравшись на крутой курган, чинно встали в ряд, а Том отвесил хоббитам поклон.

– Вот и ваши поники! – объявил он. – А ведь кое в чем они, пожалуй, будут вас умнее, дорогие вы мои хоббиты–бродяжки! Только ум у них в носу, если разобраться. Нюхом чуют, где беда, и бегут оттуда, а вы лóмитесь вперед, вам и горя мало. Ну, а пони, если вдруг речь пойдет о шкуре, ввек оплошки не дадут и не заплутают. Есть чему учиться, а? Вы уж их простите. Верные сердечки, да, но любому ясно: Навьи – это не для них, так что не сердитесь! А теперь они пришли, и поклажа с ними!

Мерри, Сэм и Пиппин извлекли из мешков запасную одежду и оделись. Правда, вскоре им стало жарковато – в запасе–то они держали вещи поплотнее да потеплее, в расчете на близкую зиму.

– А старшая лошадка, Блинчик, – она откуда? – спросил Фродо.

– Это Бомбадилов пони, – ответил Том. – Добрый мой дружочек. Редко я его седлаю. Вот он здесь и бродит – на холмах пасется, гуляет, где захочет. У меня в гостях лошадки сразу подружились. Ну, а ночью был он близко – вот вам и разгадка! Блинчик присмотрел за ними, я не сомневаюсь. Уму–разуму учил их, отогнал все страхи – так я думаю! А нынче, славный толстый Блинчик, старый Том верхом поедет. Подставляй–ка спину! Том проводит вас до Тракта – значит, нужен пони. А то что же это выйдет: хоббиты рысцою, ну а я беги за ними? Мало будет толку!

Хоббиты обрадовались и стали горячо благодарить Тома, но тот только рассмеялся. Больно горазды плутать эти хоббиты, сказал он, так что, пока Том не доведет их до границы, сердце у него будет не на месте!

– Много дел у Тома дома, – развел он руками. – Петь, гутарить, и работать, и бродить по Лесу, и присматривать за всеми. Бомбадил не может быть вечно на подхвате – тут Курган, там Лес, там Ива… У него забот по горло, да и Златовика скоро загрустит без Тома… Уж не обессудьте!

Судя по солнцу, было еще довольно рано, приблизительно между девятью и десятью. Мысли хоббитов обратились к еде. Последний раз они ели вчера около полудня, близ одинокого камня. Никто не возражал против того, чтобы подчистить остатки вчерашних запасов, сбереженные для ужина. Так и поступили – а на закуску пошло то, что принес с собой Том на этот раз. Обильной трапезы не получилось (особенно если учесть, что от сильных потрясений аппетит бывает просто волчий, а применительно к хоббитам это кое–что да значит!), и все же сил заметно прибавилось. Пока хоббиты жевали, Том еще раз поднялся на крышу усыпальницы и перебрал драгоценные трофеи. Бóльшую часть он искрящейся, блестящей грудой сложил на траве и сказал напоследок: «Что ж, лежите! И да набредет на вас добрый путник в добрый час: птица, зверь ли, человек, – чтобы зло прогнать навек!» – ибо лишь тогда чары Кургана могли развеяться окончательно, и Навьям был бы заказан путь обратно. Для себя Том изо всей груды сокровищ выбрал одну–единственную брошь, усыпанную синими драгоценными камнями всех оттенков, от светлого до темного, как цветы льна или крылья голубых бабочек. Долго смотрел он на эту брошь, покачивая головой, словно вспомнив что–то давнее, и наконец молвил:

– Вот игрушка для моей милой Златовики! В память о хозяйке прежней, доброй и прекрасной, я возьму ее отсюда – так–то будет лучше!

Хоббитам досталось по кинжалу, каждый в виде узкого, длинного листа, – все четыре острые, сработанные на диво искусно. По лезвиям бежали вытравленные на стали красно–золотые змейки. Ах, как засверкали клинки, когда хоббиты вынули их из черных ножен, выкованных из какого–то неизвестного, легкого и прочного металла, сплошь усыпанных огненно–красными каменьями! То ли в этих ножнах крылась некая тайная сила, то ли кинжалы хранило заклятие Кургана – но клинки, казалось, были неподвластны времени и блестели на солнце, как новые. На них не было ни следа ржавчины – словно сработали их вчера, а не много веков назад.

– Старый нож еще хорош! Чем не меч для малышей? – хитро прищурился Том. – Острый зуб не повредит, если путь далек лежит, где бы путь ни пролегал и куда б ни вел!

Он рассказал хоббитам, что кинжалы были выкованы в давние, очень давние времена, и выковали их люди, пришедшие из Закатного Края. Их короли враждовали с Черным Властелином, но не устояли под натиском страшного Чернокнижника из замка Карн Дум, что в Ангмаре.

– Мало кто теперь их помнит, – бормотал Том, – и никто не знает, что не все они погибли и не все пропали. Сыновья владык забытых и князей потомки – странствуют они по свету, по горам и весям, терпят горе и лишенья, одиночество и холод, охраняя от напасти слабых и беспечных…

Хоббиты ничего не поняли, но их мысленному взору внезапно представилось видение: перед ними раскинулись бесконечные мглистые равнины минувшего, а по равнинам этим шагали высокие и суровые мужи со сверкающими мечами. Они прошли – и появился еще один, последний, со звездой на челе. Но видение поблекло, и перед глазами опять засияло солнце. Пора было снова пускаться в путь. Хоббиты собрались, увязали котомки и навьючили лошадок, а новые мечи прикрепили к кожаным поясам, под куртки. С оружием хоббиты чувствовали себя неловко и втихомолку дивились – неужели пригодится? Им еще ни разу не приходило в голову, что среди множества приключений, которые сулило им бегство из Заселья, могут быть и настоящие сражения!

Наконец компания тронулась в путь. С холма хоббиты спустились, ведя пони в поводу, затем сели верхом, и пони резво потрусили вперед. Оглянувшись, приятели бросили последний взгляд на древнюю усыпальницу, зеленевшую на вершине кургана, и в глаза им, словно желтое пламя, сверкнул вонзившийся в груду сокровищ солнечный луч. Но вскоре пони свернули за следующий холм, и блеск золота на вершине кургана скрылся из виду.

Фродо вертел головой во все стороны, но вчерашних каменных столбов, похожих на ворота, так и не увидел. Вскоре ложбина привела всадников к виденному ими давеча проходу между двумя холмами, и впереди открылась широкая покатая равнина. Путь получился веселым – разве с Томом Бомбадилом соскучишься? Блинчик частенько обгонял хоббичьих пони: несмотря на толщину, семенил он довольно резво. Ну а Том без конца напевал, только вот песни его все были на каком–то непонятном языке – наверное, самом древнем языке на свете, только и умевшем что дивиться да восторгаться[136].

Теперь они держали путь прямо, никуда не сворачивая. Вскоре стало ясно, что расстояние до придорожной аллеи гораздо больше, чем казалось поначалу. Даже если бы накануне не было тумана, хоббиты ни за что не доехали бы до Тракта засветло, – слишком долго они спали после обеда! Темная линия, которую они приняли тогда за деревья, оказалась всего лишь длинной полосой кустарников, тянувшейся по краю глубокого рва. За рвом поднимался крутой вал. Том объяснил, что когда–то вал этот проходил по границе королевства, но очень уж давно это было! Тут он, казалось, вспомнил что–то печальное и больше говорить не захотел.

Они спустились в ров, вскарабкались на противоположный склон, отыскали проход в земляном валу – и Том повернул прямо на север: к этому времени они успели изрядно уклониться влево.

Долина была открытая, ровная, ехать можно было быстро, но солнце уже опускалось, когда впереди замаячил ряд высоких деревьев и друзьям стало ясно, что, после всех треволнений, они все–таки добрались до Тракта. Последние полверсты хоббиты на радостях проскакали галопом и остановились, только когда путь пересекли удлинившиеся тени придорожных деревьев–исполинов, стоявших на краю пологой насыпи. Дорога, тусклая в надвигающихся сумерках, убегала вперед и видна была как на ладони: привольно петляя и изгибаясь, она все–таки держала курс точно на северо–восток, постепенно спускаясь в обширную низину. В колеях и многочисленных рытвинах темнела вода. Кое–где поблескивали лужи, оставшиеся от недавнего ливня.

Сойдя вниз, к дороге, хоббиты на всякий случай огляделись. Никого.

– Ну вот, мы и добрались! – с облегчением вздохнул Фродо. – Из–за моего предложения срезать дорогу мы потеряли не меньше двух суток. Ничего себе срезали! Но может быть, это и к лучшему. Кажется, мы их все–таки сбили со следа!

Все разом обернулись и поглядели на него. Тень страха перед Черными Всадниками нависла над маленьким отрядом снова. В Старом Лесу хоббиты только и думали, как бы поскорее выбраться на Тракт, и лишь теперь, стоя на Тракте, вспомнили о погоне и о том, что засада может подстерегать где угодно. Все четверо беспокойно оглянулись. Солнце уже садилось. Бурая дорога позади была совершенно безлюдна.

– Думаешь… думаешь, мы уже сегодня… уже сегодня можем с ними встретиться? – неуверенно подал голос Пиппин.

Ответил Том Бомбадил:

– Нет! Сегодня вам пока нечего бояться. Да и завтра не дрожите: так сдается Тому! Но догадки есть догадки: точно я не знаю. На восток я не ходок, не мои там земли. Что там делается – Том издали не видит. Всадники из черных стран неподвластны Тому: это слишком далеко от его владений!

И все–таки хоббитам от всей души хотелось, чтобы Том поехал с ними. Если кто–нибудь на свете мог приструнить Черных Всадников, то это, конечно, был Том Бомбадил, и больше никто! Еще немного – и хоббиты затеряются в чужих, неведомых землях, о которых в Заселье ходили самые туманные и обрывочные легенды. В сумерках сильнее томит тоска по дому, и хоббиты почувствовали себя одинокими. Вспомнилось Заселье, и сердце заныло еще сильнее. Они стояли молча, оттягивая расставание, и не сразу услышали, что Том уже прощается с ними, наказывая не падать духом и ехать до самой темноты, не останавливаясь.

– Том даст совет, а там – дело за удачей. Через шесть с немногим верст – Бри–гора, под нею – окнами на запад – Бри, малое селение. Слышали, небось, про Бри? Знаете такое? Есть там старая корчма – «Пляшущий Пони». А содержит ее Пивовар Подсолнух[137]. Он достойный человек. Там и заночуйте. А с утра, не медля, прочь! Да глядите в оба! И не смейте унывать! В путь – и будь что будет!

Хоббиты взмолились – не согласится ли Бомбадил проехаться с ними хотя бы до брийской корчмы и выпить на прощанье кружечку пивка? Но Том только рассмеялся и покачал головой:

Всё! Я дальше ни ногой – там чужие земли.

Златовика Тома ждет. Том пошел обратно!

Он повернулся, подбросил шляпу, поймал, вскочил на спину Блинчику – и, распевая что–то, поскакал назад, в сумерки.

Хоббиты взобрались на насыпь и смотрели ему вслед, пока он не скрылся из виду.

– Да, жалко, что господин Бомбадил не захотел с нами ехать, – высказал общее мнение Сэм. – Вот с кем порядок, и без дураков! Хоть сколько езди по белу свету, другого такого славного и странного ни за что не встретишь. Слушайте, а я уже загорелся посмотреть – что это за «Пляшущий Пони» такой? Небось что–нибудь вроде нашего «Зеленого Дракона»! Что там вообще за народ живет, в этом Бри?

– Ну, во–первых, хоббиты, – ответил Мерри. – Правда, и Большие тоже. Но по–моему, там почти как дома. У «Пони» добрая слава. Наши там иногда бывают.

– Может быть, там молочные реки и кисельные берега, но это все равно уже не Заселье, – сурово напомнил Фродо. – Не надо, пожалуйста, чувствовать себя там «как дома»! Усвоили? И запомните – все запомните! – что имени Бэггинс произносить нельзя. Если придется представиться, то я – Под–хол–минс.

Усевшись на пони, они молча поехали навстречу вечеру. Пока лошадки трусили вверх–вниз по горкам, спустилась темнота – и наконец вдали замерцали огоньки. Загораживая путь, поднялась впереди Брийская Гора – темный горб, заслонивший небо, полное туманных звезд. Под западным склоном горы приютилась большая деревня. Туда путники и поспешили, мечтая только об одном – вытянуть ноги к огню, и чтобы между ними и ночью поскорее встала крепкая, надежная дверь.

Глава девятая. У «ПЛЯШУЩЕГО ПОНИ»[138].

[138].

Бри считался главным поселком Брийской Округи – маленького обжитого пятачка, затерявшегося среди безлюдных пустошей. Кроме Бри, в Округе насчитывалось еще три селения: Бут – по ту сторону горы, Комб – в глубокой долине, дальше к востоку, и Арчет[139] – на опушке Четского Леса. Брийскую Гору и деревни опоясывала узкая полоса полей и лесов, исправно соблюдаемых местными жителями в чистоте и порядке.

Брийцы, как правило, были русоволосы, широкоплечи, невысоки ростом, любили повеселиться и ценили независимость – Брийская Округа жила сама по себе и никого над собой не признавала. Как ни странно, брийцы привечали у себя хоббитов, гномов, эльфов и прочих обитателей Средьземелья охотнее, чем это обычно водится у Больших, и со многими из них были на короткой ноге. Местные легенды рассказывали, что жили здесь эти люди искони и произошли от первых появившихся в этих западных землях человеческих племен. Мало кому удалось пережить бури Старшей Эпохи, но, когда из–за Моря в Средьземелье снова пришли Короли[140], брийцев они застали на прежнем месте, и за минувшие с тех пор годы уклад брийской жизни ничуть не изменился, хотя Королей уже не было и память о них давно выветрилась и поросла быльем.

В те дни брийцы были единственными из людей, кто обитал так далеко на западе, и единственными людьми лиг на сто в округе от Заселья, за исключением таинственных скитальцев, которых можно было иногда встретить в пустынных землях за Бри. Брийцы называли их Следопытами, но кто они и откуда, никто ведать не ведал. Странники эти ростом превосходили брийцев, волосы у них были темнее, и среди местных жителей считалось, что Следопыты видят и слышат лучше обычных людей, а в придачу понимают языки зверей и птиц. Следопыты странствовали, где хотели, – то на юге, то на востоке, доходя иногда до самых Туманных Гор; но теперь их стало меньше, и видели их уже не так часто. Появляясь в Бри, они приносили вести о том, что происходит в дальних странах, рассказывали странные забытые легенды, послушать которые находилось немало охотников; и все же брийцы на всякий случай старались не сходиться с ними особенно близко.

Кроме людей, в Брийской Округе жило немало хоббитов. Брийские хоббиты утверждали, что Бри – древнейшее из всех хоббичьих поселений: мы, дескать, жили здесь, еще когда за Брендивин и нога хоббичья не ступала, а Заселье еще и не думало заселяться. Главным хоббичьим гнездом в Округе считался Бут, но и самим Бри хоббиты не брезговали. Особенно много норок чернело на склоне Горы, над крышами человеческих домов. Большие и Крохи – так называли они друг друга – жили в мире и дружбе, каждый занимался своим делом, но и те и другие считали себя коренными брийцами. Нигде больше не встретить было такого своеобразного (но и на редкость плодотворного) соседства.

Брийцы – как Большие так и Крохи, – путешествовали мало. В основном их занимали дела близлежащих деревенек Округи. Правда, брийские хоббиты иногда еще добирались до Бэкланда, а иногда аж до Восточного Предела, но засельские хоббиты ездить в Бри к тому времени почти перестали, хотя до границ этой маленькой страны от Брендивинского Моста езды было всего день. Правда, иногда какой–нибудь бэкландец или охочий до приключений Тукк устраивал на один–два денька небольшую вылазку в здешнюю корчму, но и от этого брийцы начинали уже отвыкать. Настоящие же засельские хоббиты всех, кто жил за пределами их земель, включая брийцев, считали чужаками и не питали к ним никакого интереса, раз и навсегда объявив их невежами и деревенскими увальнями. Между прочим, «чужаков» на западе Средьземелья водилось в те дни гораздо больше, чем думали засельчане. Некоторые из заезжих путешественников, правда, были обыкновенными бродягами – такой зароется в любой склон и снимется оттуда, как только приспичит. Но в Бри обосновались исключительно хоббиты добропорядочные и процветающие. Невеж среди них было не больше, чем среди их дальних засельских родственников. К тому же брийские Крохи еще не забыли о временах, когда сношения между этими двумя областями были куда оживленнее. Поговаривали, между прочим, что в жилах Брендибэков течет изрядная доля брийской крови.

Бри насчитывал до сотни каменных домов, где жили по преимуществу Большие. В основном дома эти лепились к склону горы – окнами к западу, то есть лицом к дороге. С другой стороны дороги деревню большим полукружьем огораживал, начинаясь от склона и снова к нему возвращаясь, довольно глубокий ров. По внутренней стороне рва шла живая изгородь, густая и высокая. Дорога перебегала ров по нарочно устроенной насыпи и на уровне изгороди упиралась в большие ворота. На противоположной оконечности деревни точно такие же ворота преграждали выход. С наступлением ночи и те и другие ворота накрепко запирались. В промежутке между низкими двойными створками умещалась маленькая будочка, где сидел привратник.

Войдя в ворота и следуя дальше по Тракту, огибавшему гору, путник выходил к большой корчме. Корчму эту построили еще в давние времена, когда движение на дорогах было куда оживленнее. В старину Бри стоял на перекрестке двух путей: когда–то Восточный Тракт, выходя за ров с восточной стороны селения, встречался с другой почтенного возраста дорогой, по которой раньше тянулся сплошной поток путешественников – и людей, и много кого еще. В Восточном Пределе до сих пор сохранились присловья «загнуть по–брийски» и «больше ври о том, что в Бри!». Происходили оба эти выражения из давних времен, когда в корчме можно было услышать любые новости – с севера, юга, востока, словом, откуда ни пожелаешь. Засельские хоббиты нарочно ездили в Бри послушать, что творится в мире. Но северные страны давно опустели, и теперь Северным Трактом уже никто не пользовался; постепенно он так зарос травой, что брийцы стали называть его Зеленым.

Ну, а брийская корчма осталась на прежнем месте, и корчмарь по–прежнему считался среди брийцев важной особой. Дом его служил местом встреч для всех праздных гуляк из четырех деревень Округи. Любители почесать языком и узнать последние новости, с пылу да с жару, валили в корчму валом. Здесь находили приют и Следопыты, и другие странники – например, гномы, до сих пор частенько пользовавшиеся Восточным Трактом по пути в горы и обратно.

В ночной темноте, под сияющими ясными звездами, Фродо и его спутники миновали наконец Зеленое Перепутье и оказались у окраины поселка. Западные ворота они нашли запертыми, но в будке сидел привратник из Больших. Он вскочил, поднял фонарь и с удивлением воззрился на пришельцев поверх ворот.

– Чего вам тут надо и откуда вы? – проворчал он неприветливо.

– Мы едем в здешнюю корчму, – ответил Фродо. – Нам надо где–то заночевать по пути на восток.

– Хоббиты! Четверо хоббитов! Но что самое, понимаешь, странное – хоббиты–то засельские, по говору видно! – пробормотал привратник себе под нос, словно позабыв о Фродо с друзьями.

Наконец, подозрительно оглядев путников, он не торопясь отпер ворота и дал друзьям проехать.

– Засельского хоббита на Тракте редко встретишь, особенно, понимаешь, ночью, – сказал он, когда они приостановились у его будки. – Простите, что сую нос не в свое дело, но что вам понадобилось на востоке от Бри?! И вообще, как ваши имена, позвольте узнать?

– Что нам понадобилось на востоке и как нас зовут – это и вправду не ваше дело, и вряд ли стоит здесь об этом толковать,– отрезал Фродо. Голос привратника ему сразу не понравился, да и выражение лица насторожило.

– Ну, нет так нет, – согласился привратник. – Но я должен знать, кто тут ездит по ночам, понимаешь. Такая у меня работа.

– Допустим, мы хоббиты из Бэкланда, – вмешался Мерри. – Нам, видите ли, вздумалось прогуляться и навестить вашу корчму. Моя, например, фамилия – Брендибэк. Годится? Вообще–то мне говорили, что брийцы народ гостеприимный!

– Ну, будет, ладно, ладно, – отступился привратник. – Обиделись, понимаешь! Не серчайте на старика. Но учтите, к вам еще пристанут с расспросами, это я вам точно говорю. Просто старый привратник Харри первый оказался у вас на пути, вот вы на него и взъелись. А народ по дорогам, понимаешь, нынче всякий шляется. Если вы направляетесь к «Пони», скоро сами убедитесь. Гостей у нас нынче хоть отбавляй.

Он пожелал пришельцам доброй ночи, и хоббиты поспешили откланяться: в свете фонаря Фродо показалось, что привратник смотрит на них как–то чересчур уж пристально. Поэтому Фродо испытал облегчение, когда за спиной лязгнул засов. Странно – почему четверка хоббитов вызвала у старика такое подозрение? Можно было подумать, кто–то уже справлялся насчет компании странствующих хоббитов. Не Гэндальф ли? Может, пока они пробирались через Лес и Курганы, он обогнал их и побывал в Бри? Было, однако, в тоне и глазах привратника что–то такое, отчего Фродо невольно поежился.

Привратник посмотрел вслед хоббитам – и повернулся к своей будке. В то же мгновение через ворота быстро перемахнула темная фигура – и растаяла во мраке деревенской улицы.

Хоббиты поднялись по склону пологой Брийской Горы, оставили позади несколько особняком стоявших домов и оказались у дверей корчмы. Домá в Бри показались им, честно говоря, великоватыми и довольно странными с виду. Когда Сэм, задрав голову, поглядел на корчму с ее тремя этажами и множеством окон, сердце у него ушло в пятки. Он всегда мечтал победить великана ростом с дерево или встретить какое–нибудь ужасное чудище, но пока что ему с лихвой хватило и этого зрелища – особенно на ночь глядя, когда после целого дня пути едва на ногах стоишь! Он живо представил себе оседланных черных лошадей во дворе корчмы и Черных Всадников, высматривающих Фродо из темных окон третьего этажа.

– Мы ведь не собираемся тут оставаться на ночь, а, хозяин? – встревоженно шепнул он. – Если в этих краях есть хоббиты, то, может, лучше к ним попроситься? Авось пустят! По крайней мере, переночуем как дома…

– А чем тебе корчма не угодила? – недоуменно спросил Фродо. – Даже Том Бомбадил, помнится, хвалил ее. Я уверен, что тут совершенно как дома!

Надо сказать, что, по мнению местных жителей, корчма и снаружи выглядела вполне уютно. Фасад выходил на дорогу, а два крыла поднимались на склон горы, так что последние окна второго этажа приходились как раз вровень с землей. За широкой аркой виднелся внутренний двор, а слева, под воротами, темнела дверь, к которой вело несколько широких, низких ступеней. Дверь была открыта; оттуда лился свет. Над аркой горел фонарь, а под фонарем покачивалась вывеска с изображением вставшего на дыбы толстенького белого пони. Над дверью красовались белые буквы: «Пляшущий Пони, заведение Пивовара Подсолнуха». Во многих окнах первого этажа из–за плотных занавесок пробивался свет.

Пока хоббиты медлили в полумраке у дверей, внутри кто–то затянул веселую песню, и ее тут же громко подхватил дружный хор. Хоббиты с минуту послушали и, приободрившись, уверенно спешились. Песня кончилась. Раздался взрыв смеха и аплодисменты.

Друзья завели пони под арку и, оставив лошадок на внутреннем дворе, взобрались по ступенькам. Фродо шагнул вперед – и чуть не столкнулся с низеньким, лысым, краснолицым толстяком в белом переднике. Толстяк несся из одной двери в другую, балансируя подносом, уставленным налитыми до краев пивными кружками.

– Нельзя ли… – начал Фродо.

– Одну минутку, если у вас не пожар! – крикнул толстяк через плечо, исчезая в гомоне и клубах дыма.

Спустя мгновение он уже стоял на пороге, вытирая руки о передник.

– Добрый вечер, маленький господин! – произнес он, кланяясь.– Чего изволите?

– Ночлег на четверых и стойла для пяти пони, если можно. Это вы – господин Подсолнух?

– Он самый! А зовут – Пивовар. Пивовар Подсолнух, к вашим услугам! Вы ведь, наверное, из Заселья? А! – Он хлопнул себя по лбу, явно пытаясь что–то припомнить. – Хоббиты! – воскликнул он. – О чем же это мне напоминает? А? Извините, могу ли я спросить, как вас звать–величать?

– Господин Тукк, господин Брендибэк, – представил друзей Фродо. – Сэм Гэмги. А меня лично зовут Подхолминс.

– Ну вот, пожалуйста, – расстроился господин Подсолнух, щелкая пальцами. – Опять запамятовал. Но ничего, я обязательно вспомню, надо только сесть и спокойно подумать. Тут, понимаете ли, просто с ног валишься! Но о вас я позабочусь, ничего не упущу, будьте покойны. У нас нынче не каждый день гостят засельские путешественники, и мне зазорно не принять вас по первому разряду, как полагается. Правда, гостиница сегодня набита до отказу. Давненько такого не было! В Бри или засуха, или уж сразу ливень, а чтобы грибной дождик, такого не дождешься! Это наше присловье, чтоб вы знали. Эй! Ноб! Ты где там застрял, улитка шерстолапая? Но–об!

– Я мигом, хозяин!

Из боковой двери выскочил жизнерадостный молодой хоббит. Увидев гостей, он замер и уставился на них с самым неподдельным интересом.

– Давай сюда Боба! И где его только носит?! – рявкнул корчмарь. – Не знаешь?! Так поищи! Одна нога здесь, другая там! За вами присматривать и шести глаз не хватит. Скажешь ему, что во дворе пять пони, пускай займется!

Ноб подмигнул, ухмыльнулся – и был таков.

– Уф! Ну вот. Что же я все–таки хотел вам сказать? – Господин Подсолнух снова потер лоб. – То одно, то другое – всего не упомнишь. Так иной раз забегаешься – голова кругом! Вот, например, вчера вечером к нам завалилась целая компания, причем пришли они по Зеленому Тракту, что само по себе уже подозрительно. Сегодня вечером явились гномы – идут на запад. А теперь вот вы. Были б вы люди – не знал бы, что и делать. Хорошо, у нас припасена парочка комнат, ну, там, в северном крыле – его строили нарочно для хоббитов. На первом этаже, как ваш брат любит. Там круглые окошки и все такое. Надеюсь, вам будет уютно! Ну, а насчет ужина даже и не спрашиваю. Это сию минуту! Сюда! Прошу!

Он провел их по коридору и распахнул дверь.

– Славная гостиная, правда? Буду рад, если понравится. А теперь простите. Страшно занят! Поверите ли, минутки свободной нет, поболтать – и то некогда: все бегом! Едва справляюсь. А худеть – не худею! Прямо наказание какое–то! Словом, попозже я к вам загляну всенепременнейше. А нужно будет что–нибудь – пожалуйста: вот колокольчик. Ноб тут же примчится, вы и глазом моргнуть не успеете. А если не примчится, звоните сильнее и кричите что есть мочи!

Наконец хозяин скрылся, и хоббиты перевели дух. Похоже, Подсолнух, дай ему волю, говорил бы день и ночь напролет без остановки. Комнатка оказалась маленькой и уютной. В камине пылал яркий огонь, перед камином стояли низкие, удобные кресла. Посередине – круглый стол, на столе – белая скатерть, на скатерти – большой колокольчик. Но хоббит Ноб, коридорный, примчался задолго до того, как гостям пришло в голову позвонить. Он принес свечи и заставленный тарелками поднос.

– Что будем пить, господа хорошие? – поинтересовался он. – А может, спальни вам показать, пока ужин едет?

Когда Ноб и господин Подсолнух явились снова, хоббиты успели умыться и до половины осушить вместительные кружки с пивом. Стол был накрыт в мгновение ока. Хоббитам подали горячий суп, холодное мясо, ежевичный пирог, свежевыпеченный хлеб, большой брусок масла и полголовы отличного зрелого сыра – простая, добрая еда, какой потчевали бы их и в Заселье, так что Сэм отбросил последние сомнения насчет брийской корчмы (кстати, превосходное пиво уже успело к тому времени изрядно эти сомнения поколебать).

Корчмарь с минутку побыл при гостях, а затем попросил дозволения откланяться.

– Не знаю, право, пожелаете вы присоединиться к компании, когда откушаете, или нет, – сказал он напоследок, помедлив в дверях. – Может, сразу почивать пойдете? Но ежели у вас есть настроение зайти в общую залу, все будут вам очень рады. Чужаков – то есть, прошу меня простить, гостей из Заселья – мы у себя редко видим, так что неплохо бы послушать, что творится в мире. А может, расскажете что или споете? Словом, сами решайте. А понадобится что–нибудь – не забудьте про колокольчик!

Хоббиты приступили к ужину. Три четверти часа бесперерывного жевания – и никаких лишних разговоров: делу время, потехе час! Под конец они так отдохнули и успокоились, что Фродо, Пиппин и Сэм порешили пойти в общую залу и присоединиться к компании. Мерри отговорился – дескать, в зале наверняка духотища.

– Я лучше посижу тихонько у камина, а потом, может быть, выйду подышать. А вы там смотрите не балуйте! По–моему, кое–кто бежит от погони и путешествует инкогнито. Словом, не забудьте, что тут проходит столбовая дорога. И до Заселья рукой подать!

– Ну, будет, будет, – отмахнулся Пиппин. – За собой смотри! Не заблудись! И учти, что в четырех стенах все–таки безопаснее!

Компания завсегдатаев «Пляшущего Пони» пировала в большой гостиной зале. Народу туда набилось видимо–невидимо. Когда глаза Фродо привыкли к полумраку, он увидел, что сборище довольно разношерстное. В зале только и было огня что пылающие в камине большие поленья. Три фонаря, подвешенные к балкам, в счет не шли: свету в них было чуть, да и тот мерк в дыму, таком густом, что хоть топор вешай. Пивовар Подсолнух стоял у огня, беседуя с несколькими гномами и какими–то людьми довольно подозрительного вида. На лавках весело шумела самая пестрая публика: брийцы, местные хоббиты (эти сидели за общим хоббичьим столом и балагурили между собой), несколько гномов и, кажется, кто–то еще – при таком освещении в дальних углах да в тени всех рассмотреть было невозможно.

Когда на пороге появились засельские хоббиты, брийцы разразились громом приветствий. Постояльцы – особенно те, что пришли по Зеленому Тракту, – повернулись и уставились на новоприбывших с любопытством. Хозяин скороговоркой представил гостей обществу и наоборот, так что хоббиты, запомнив, правда, довольно много имен, так и не разобрались, кто есть кто. Складывалось впечатление, что брийские Большие носят в основном «растительные» фамилии (жителям Заселья это казалось непонятным чудачеством): Ситняк, Боярышник, Топчивереск, Бодяк, Дичок, Осина (ну, и Подсолнух, конечно!). Брийские хоббиты во многом поддерживали эту традицию – взять хотя бы многочисленных Полынников. Но большинство довольствовалось немудрящими, принятыми у всех хоббитов прозваниями – Кручч, Барсукк, Длиннонор, Пескарь, Туннелли… Нашлось даже несколько Подхолминсов из Бута. Эти почему–то были убеждены, что все однофамильцы – обязательно родственники, и приняли Фродо в объятия как родного ненаглядного брата, что пропал еще ребенком и вот наконец нашелся!

Брийские хоббиты оказались не только радушны, но и на редкость любопытны, так что Фродо сразу вынужден был дать пространные объяснения по поводу того, чего ради он, собственно говоря, осчастливил Бри своим посещением. Фродо заявил, что интересуется историей и краеведением (тут все с умным видом закивали головами, хотя в брийском диалекте слова «история» и «краеведение» были малоупотребительны). Затем он добавил, что хочет написать книгу (тут все удивились настолько, что замолчали) и что они с друзьями хотели бы набрать побольше сведений о хоббитах, живущих за пределами Заселья, в основном на востоке.

Поднялся невообразимый галдеж. Если бы Фродо и впрямь решил написать книгу и если бы у него был десяток ушей, он за пару минут набрал бы целый короб разных историй, которых ему хватило бы на несколько глав. На случай, если этого окажется мало, местные назвали множество имен, к кому можно было бы обратиться за продолжением: «Возьми вот хоть старину Пивовара да потряси как следует», – советовали они. Но Фродо не выказал охоты записывать сведения не сходя с места, а потому местные хоббиты несколько поостыли и вернулись к расспросам о засельском житье–бытье. Разговорить Фродо оказалось непросто, так что его наконец оставили в покое, и вскоре он обнаружил, что сидит один, в уголочке, довольствуясь ролью наблюдателя и прислушиваясь к разговорам других.

Люди и гномы беседовали больше о дальних странах и пересказывали последние новости. Новости эти, к сожалению, все были одного толка, чему уже никто не удивлялся. Например, на юге собирались тучи, и люди, что пришли по Зеленому Тракту, очевидно, искали, куда бы перебраться, чтобы зажить поспокойнее. Брийцы ахали и охали, но явно не спешили принимать у себя на бессрочный постой такую прорву чужаков. Один из пришлых, препаскудного вида косоглазый верзила, предрек, что скоро на север повалят целые толпы беженцев.

– Если им покажется тесно, они попросят кой–кого подвинуться,– повысив голос, заявил он. – А чем они хуже других? Имеют право!

Местные жители от этого заявления, как показалось Фродо, в особый восторг не пришли.

Хоббиты на все эти толки не обращали особого внимания – их это пока ни с какого боку не затрагивало. Вряд ли Большие позарятся на тесные хоббичьи норки! Местным Полынникам и Круччам куда интереснее было поболтать с чудны́ми засельчанами, тем более что Сэм с Пиппином уже окончательно освоились и травили байку за байкой. Особенно большой успех имела история Пиппина о том, как в норе Городской Управы, что в Мичел Делвинге, обвалилась крыша, и Бургомистра Уилла Белонога, самого толстого хоббита во всем Западном Пределе, засыпало с головой. И хорош же он был, когда выбрался из кучи известки: ну чисто клецка! Некоторые вопросы, правда, смутили Фродо. Например, один из брийских хоббитов (ему приходилось бывать в Заселье) пристал к Фродо как банный лист и все расспрашивал – где да где живут засельские Подхолминсы, кто их самые близкие родичи, и так далее, и так далее.

Внезапно Фродо заметил, что к застольной беседе хоббитов прислушивается, и весьма внимательно, какой–то человек довольно странного вида, в потрепанной одежде; он сидел все время в тени, у самой стенки. Перед незнакомцем стояла высокая пивная кружка, в зубах торчала трубка – длинная, с причудливой резьбой. Сидел он вытянув ноги и выставив на всеобщее обозрение высокие сапоги из мягкой кожи, удобные и отлично сшитые, но изрядно поношенные и сплошь облепленные комьями грязи. На плечах у него был тяжелый выцветший плащ из темно–зеленого сукна, с капюшоном, надвинутым, несмотря на жару, по самые брови, а из тени капюшона поблескивали внимательные, изучающие глаза. Незнакомец не сводил взгляда с новоприбывших хоббитов.

– Кто это такой? – шепотом спросил Фродо у господина Подсолнуха, когда тот оказался поблизости. – По–моему, вы его нам не представили.

– Вон тот? – тоже шепотом уточнил корчмарь, скашивая глаз, но головы не поворачивая. – Уж извините, точно не доложу. Он из этих бродяг, ну, тех, кого мы зовем Следопытами. Почти всегда молчит, но, когда у него настроение, может рассказать историйку–другую, какие редко от кого услышишь. Исчезнет, бывает, на месяц или даже на год, а потом опять заявится и сидит курит. Этой весной, помнится, так и шастал, потом вдруг опять исчез надолго – и вот пожалте! Явился – не запылился! Настоящего его имени я никогда не слышал, но здесь его кличут Бродяга–Шире–Шаг. Очень уж длинные у него ножищи: раз шагнет – и уже за околицей. Торопится вечно куда–то, а куда – молчок. А нам, признаться, куда ни пойди, все едино, как у нас в Бри говорят – это о Следопытах и о Заселье, ох, вы уж простите, ненароком сорвалось! Чуднó, однако, что вы о нем спросили…

Но тут господина Подсолнуха окликнули, требуя еще пива, и он оставил свои последние слова без разъяснения.

Фродо оглянулся и увидел, что Бродяга–Шире–Шаг смотрит на него в упор: наверное, подслушал их разговор с корчмарем и догадался, что речь шла о нем. Жестом и кивком Бродяга пригласил Фродо сесть рядом. Когда Фродо подошел, таинственный постоялец откинул капюшон, обнажив густую, с проседью копну черных волос и открыв бледное, суровое лицо. Серые глаза его пристально глядели на Фродо.

– Меня называют Бродягой, – произнес незнакомец вполголоса. – Рад повстречаться с вами, достойный – м–м–м – господин Подхолминс, кажется, если старый корчмарь не перепутал.

– Не перепутал, – сказал Фродо сухо. Под острым взглядом незнакомца ему сделалось неуютно.

– Так вот, любезный господин Подхолминс, – продолжал Бродяга,– будь я на вашем месте, я приструнил бы своих юных приятелей и запретил им так расходиться. Пиво, огонь в камине, случайные встречи – все это замечательно, но тут, увы, не Заселье. Сюда захаживают весьма странные личности… Хотя не мне, конечно, говорить, – добавил он, перехватив взгляд Фродо и улыбнувшись углом рта. – На днях, кстати, здесь побывали и вовсе необычные гости. – И он посмотрел хоббиту в глаза.

Фродо выдержал взгляд, но промолчал. Бродяга, однако, продолжать не стал. Его внимание привлек Пиппин. Фродо с тревогой услышал, что это посмешище людей и хоббитов, этот желторотый Тукк, окрыленный успехом байки о толстом Бургомистре из Мичел Делвинга, уже вовсю рассказывает о прощальном вечере Бильбо! Беспечный Пиппин препотешно изобразил торжественную речь старого хоббита и уже готовился огорошить слушателей рассказом о невероятном исчезновении юбиляра.

Фродо не на шутку испугался. Местные хоббиты еще куда ни шло, тут ничего особо страшного нет – подумаешь, еще один потешный случай из жизни чудаков засельчан! Но что, если кто–нибудь уже слышал об исчезновении Бильбо (да вот хоть старый Подсолнух, например)? Что, если слухи о скандале дошли до Бри? Тогда всплывет и фамилия Бэггинс, а о Бэггинсе здесь могли на днях справляться.

Фродо заерзал как на иголках, лихорадочно соображая, что бы такое предпринять. Пиппину явно льстило общее внимание, и он начисто позабыл о грозящей им всем опасности. Фродо похолодел от внезапной мысли: чего доброго, этот мальчишка совсем потеряет голову и помянет Кольцо! Тогда конец всему!

– Скорее! Сделай что–нибудь! – шепнул Бродяга.

Фродо вскочил со стула, одним прыжком взлетел на общий стол и включился в беседу. Слушатели на миг позабыли о Пиппине, и часть из них повернулась к Фродо, хохоча и приветствуя его громкими хлопками, – видимо, они решили, что господин Подхолминс наконец–то «принял свое».

Фродо вдруг почувствовал себя крайне глупо и заметил, что тянется к карману (у него была привычка каждый раз, произнося какую–нибудь речь, теребить в кармане случайную вещицу). Пальцы нащупали Кольцо и цепочку. Фродо с трудом подавил желание, сунув палец в Кольцо, выпутаться из дурацкого положения. Как ни странно, одновременно ему показалось, что желание ему внушил кто–то или что–то извне, из зала. Но он решительно отверг искушение и крепко сжал Кольцо в кулаке, словно для пущей уверенности, что оно не сбежит и не наделает бед… Кольцо, однако, лежало смирно, хотя и выручать Фродо тоже не торопилось. Наконец, собравшись с духом, Фродо выдавил из себя несколько слов, «чтобы соблюсти приличия» (как сказали бы в Заселье):

– Мы, все четверо, польщены вашим вниманием и благодарны за гостеприимство, и я питаю скромную надежду на то, что этот краткий визит поможет обновить старинные дружеские связи между Бри и Засельем!

Он запнулся в поисках нужного слова и кашлянул. Главное, однако, свершилось – теперь он был в центре внимания!

– Песню! – потребовал кто–то из хоббитов.

– Песню! Песню! – подхватили остальные. – Спой–ка нам что–нибудь новенькое!

Фродо на миг растерялся, раскрыл рот – и с отчаяния затянул нелепую песенку, которую обожал в свое время Бильбо (и которой, добавим, гордился – ведь слова он сочинил сам!). Песенка была про корчму – потому, наверное, она и пришла Фродо на ум. Приводим ее целиком, так как в наше время из нее поют один–два куплета, не больше, – остальное позабылось.

Хлопали долго и оглушительно. Голос у Фродо был хороший, да и песня пришлась по нраву.

– Где старина Подсолнух? – послышались отдельные голоса. – Позовите его сюда, пусть послушает! Заставим Боба, пусть научит своего кота пиликать! А мы попляшем!

Засим хоббиты потребовали еще пива и дружно заорали:

– Еще разочек, приятель! Давай! Еще разок!

Они заставили Фродо осушить еще одну кружку, и ему волей–неволей пришлось начать песню сначала – а остальные подхватили: мотив был известный, а память на слова у хоббитов превосходная. Настал черед Фродо чувствовать себя польщенным. Он прошелся по столу чечеткой, а на словах «…ускакала в небеса» высоко подпрыгнул. И… пожалуй, слегка перестарался. Дзынь! Нога его угодила в поднос с пивными кружками, он поскользнулся и – бах, тарарах, шмяк! – полетел на пол. Все открыли рты, чтоб рассмеяться, – да так и замерли: певец–то исчез! Пропал – и все тут, все равно что в подпол провалился, только вот дырки не осталось!

Придя в себя, местные хоббиты повскакивали с мест и закричали, требуя Подсолнуха. От Пиппина и Сэма отодвинулись, и бедняги, всеми оставленные, жались в углу, не зная, куда спрятаться от недобрых, подозрительных взглядов недавних собутыльников. Было очевидно, что теперь их считают пособниками бродячего волшебника, – а кто знает, зачем он пожаловал и чего от него можно ожидать?! Один смуглый бриец, стоявший неподалеку, посматривал на них с такой издевкой и так понимающе, что бедолагам стало совсем неуютно. Вскоре этот бриец покинул гостиную. За ним подался и косоглазый южанин: эти двое весь вечер шептались между собой. Следом за ними выскользнул на улицу и привратник Харри.

Фродо чувствовал себя дурак дураком. Не зная, что предпринять, он прополз под столами в темный угол, где неподвижно сидел Бродяга, ничем не выдавший своего отношения к происшествию. Прислонившись к стене, Фродо снял Кольцо. Как оно очутилось на пальце, хоббит сказать не мог. Видимо, каким–то образом само наделось, когда он взмахнул рукой, пытаясь удержаться на ногах,– он наверняка по привычке перебирал содержимое кармана, а ведь там было и Кольцо! «Может, оно сыграло со мной злую шутку?» – мелькнуло у Фродо в голове. А что, если оно попробовало подать знак о себе в ответ на чье–то пожелание или приказ? Взять хотя бы тех людей, которые минуту назад вышли из залы. Фродо они совсем не понравились…

– Что скажешь? – спросил Бродяга, когда перед ним появился Фродо. – Зачем тебе все это понадобилось? Ты один натворил куда больше бед, чем могли бы натворить все твои разговорчивые друзья, вместе взятые! Вляпался, можно сказать, обеими ногами! Или, может, пальцем?

– Не понимаю, что вы такое говорите, – притворился Фродо, встревожившись от этого вопроса и чувствуя приступ раздражения.

– Неправда, ты все отлично понимаешь, – возразил Бродяга. – Но подождем, пока тут станет потише. А тогда, господин Бэггинс, я хотел бы с вами, если позволите, переговорить с глазу на глаз.

– О чем бы это? – удивился Фродо, пропуская мимо ушей, что Бродяга назвал его настоящим именем.

– О делах довольно важных – важных и для тебя, и для меня, – ответил Бродяга, глядя Фродо в глаза. – Не исключено, что наш разговор немало послужит к твоей пользе.

– Ладно, – бросил Фродо, пытаясь изобразить безразличие. – Так и быть, попозже поговорим.

У камина тем временем разгорелся ожесточенный спор. Подоспевший к месту происшествия господин Подсолнух тщетно пытался что–либо понять из разноречивых выкриков столпившихся вокруг хоббитов.

– Я видел его собственными глазами, господин Подсолнух! – горячился один из них. – Вернее, не видел, понимаете? Собственными глазами не видел! Он просто растворился в воздухе, и все. Хлоп – и нету!

– Полно вам, господин Полынник, – сомневался корчмарь.

– Да говорю же вам! – настаивал Полынник. – Я за свои слова отвечаю!

– Статочное ли дело, – качал головой хозяин, – статочное ли дело, чтобы господин Подхолминс, такой плотный, дородный, осанистый, – вот так вот, запросто, взял да и растворился в воздухе! Тем паче, воздух тут такой, что и растворяться–то негде!

– Тогда скажите, где он! – потребовало несколько голосов.

– А мне почем знать? Я его за фалды не держу, пускай бродит, где хочет, только бы расплатился поутру. Например, вон там, в углу, сидит господин Тукк – он ведь не растворился, правда?

– Что я видел, то видел, а я видел своими глазами, как его стало не видно, – упорствовал Полынник.

– А я вам говорю – тут какая–то ошибка, – повторял корчмарь, поднимая с пола поднос и собирая битую посуду.

– Конечно, ошибка, – отозвался Фродо. – Никуда я не исчезал. Вот он я! Просто мне надо было перемолвиться парой словечек с Бродягой, вот я и отошел в угол.

Он вышел на свет и встал у камина, но толпа подалась назад, придя в еще большее смятение. Объяснение Фродо – якобы он просто тихонечко прополз под столами и никуда не исчезал – никого не убедило. Большинство хоббитов и людей–брийцев стали собираться домой, потеряв всякий интерес к застолью. Некоторые, выходя, смерили Фродо уничтожающим взглядом, отвернулись и вышли, вполголоса переговариваясь. Гномы и несколько припозднившихся чужеземцев поднялись и попрощались с корчмарем, даже не взглянув в сторону Фродо и его товарищей. Вскоре в гостиной остался только Следопыт, по–прежнему сидевший у стены. Никто не обращал на него ни малейшего внимания.

Как ни странно, господин Подсолнух не выглядел огорченным. По всей вероятности, он знал, что теперь народ будет несколько вечеров подряд валом валить в его заведение, пока не исчерпают себя разговоры о таинственном происшествии.

– Что же вы мне тут вытворяете, господин Подхолминс?! – укорил Фродо корчмарь. – Посетителей насмерть перепугали, посуду мне расколошматили… Что это вам вздумалось цирк устраивать?

– Я очень, очень сожалею, что причинил вам беспокойство, – извинился Фродо. – Я вовсе не хотел, уверяю вас. Это получилось нечаянно.

– Ну, хорошо, коли так, господин Подхолминс! Но если вы опять захотите покувыркаться или, чего доброго, заколдовать кого–нибудь, то предупредите, пожалуйста, всех заранее, а главное – меня. Мы, знаете, не ахти как жалуем фокусы да всякие странности – не любим мы, когда земля из–под ног уходит, ну, вы меня понимаете. Не по нраву нам, когда вот так вот, вдруг, ни к селу ни к городу…

– Больше ничего такого не случится, господин Подсолнух, даю честное слово! А теперь я, наверное, пойду в постель. Утром мы выходим рано. Присмотрите, пожалуйста, чтобы пони были готовы к восьми часам.

– Будет сделано! Но прежде, чем вы уйдете из Бри, я хотел бы потолковать с господином Подхолминсом без лишних свидетелей. Я кое–что вспомнил и должен обязательно с ним поделиться. Надеюсь, вас это не очень обеспокоит? Закончу вот только кой–какие делишки и прямо к вам, если не возражаете.

– Ну что вы, какие возражения! – ответил Фродо, но сердце у него упало. Сколько же ему сегодня предстоит бесед с глазу на глаз и что за всем этим кроется? Может, все они в сговоре? Даже старого Подсолнуха с его толстой физиономией он уже начинал подозревать в двоедушии и коварстве.

Глава десятая. БРОДЯГА.

Фродо, Пиппин и Сэм вернулись к себе в гостиную. Света в комнате не было. Мерри все еще где–то разгуливал; дрова в камине еле тлели. Только как следует раздув угли и подкинув в огонь хвороста, хоббиты обнаружили, что Бродяга зашел в комнату вместе с ними. Сидит себе спокойненько в кресле у двери и хоть бы что!

– Здрасте! – оторопел Пиппин. – Ты кто такой и что тебе тут надо?!

– Меня называют Бродягой, – ответил гость. – Допускаю, что ваш друг забывчив, но он обещал мне разговор с глазу на глаз.

– А, ты обещал, что скажешь мне что–то важное, – вспомнил Фродо. – Так что же ты хотел сообщить?

– Мне действительно есть что сказать, – неторопливо ответил Бродяга. – Но разумеется, не за спасибо.

– То есть? – вскинулся Фродо.

– Не волнуйся! Все очень просто: я рассказываю вам то, что знаю, и даю добрый совет – но взамен прошу вознаграждение.

– Какое же, смею спросить? – язвительно перебил Фродо. Надо же было так влипнуть! Вымогателя подцепил! Фродо с неприятным чувством подумал, что взял с собой не так уж много денег. Проходимец, наверное, потребует больше, чем вмещает кошелек, но Фродо и малого не мог уделить.

– Куш невелик, так что ты ничуть не обеднеешь. – Бродяга медленно улыбнулся, словно читая его мысли. – Просто дальше мы пойдем вместе, пока я сам не пожелаю с вами расстаться.

– Да что ты говоришь! – воскликнул Фродо, удивившись, но отнюдь не чувствуя облегчения – скорее наоборот. – Если бы я даже и нуждался в лишнем спутнике, я все равно никого не взял бы, пока не узнал, кто он такой и чем промышляет!

– Отлично! – воскликнул Бродяга, закидывая ногу на ногу и усаживаясь поудобнее. – Наконец–то ты приходишь в себя! Это к лучшему. До сих пор ты считал ворон. Ну что ж! Тем не менее я рискну и расскажу тебе то, что знаю, – а ты смотри сам. Может, все–таки расщедришься? Когда дослушаешь до конца, не исключено, что ты сам с радостью отдашь мне то, что мне причитается.

– Слушаю, – сказал Фродо. – Выкладывай. Что ты там для меня припас? Что тебе известно?

– Мне известно много… много страшного, – сразу посуровев, ответил Бродяга. – Что же касается тебя…

Он встал, подошел к двери и, быстро распахнув ее, выглянул. Убедившись, что никого нет, он бесшумно прикрыл дверь и снова сел.

– Слух у меня хороший, – заметил он, понизив голос. – Исчезать бесследно я не умею, но мне приходилось охотиться на самых диких и самых чутких тварей, и, как правило, остаться незамеченным мне нетрудно. Итак, сегодня вечером я прятался у Тракта к западу от Бри и видел, как со стороны Курганов на дорогу выехало четверо хоббитов. Не буду пересказывать всего, что они говорили старому Бомбадилу и друг другу, но одна фраза меня особенно заинтересовала: «Запомните – все запомните! – что имени Бэггинс произносить нельзя. Если придется представиться, то я – Под–хол–минс». Любопытство мое было подогрето до такой степени, что я последовал за ними в Бри. Мне удалось проскользнуть в ворота вслед за ними. У господина Бэггинса, наверное, есть веские причины не называть своего настоящего имени, но тем более я советовал бы ему и его друзьям поостеречься.

– Право, не знаю, зачем брийцам мое имя, – сердито перебил Фродо, – и не понимаю, почему оно вызывает у тебя такой жгучий интерес. Господин Бродяга, наверное, имеет веские причины подглядывать и подслушивать, но в таком случае я тем более советовал бы ему изложить эти причины!

– Хороший ответ! – рассмеялся Бродяга. – А причины у меня простые. Дело в том, что я давно ищу хоббита по имени Фродо Бэггинс. Он мне нужен, и как можно скорее. Мне стало известно, что он везет из Заселья нечто… ну, скажем, нечто секретное, непосредственно касающееся меня и моих друзей. Постой, не спеши! – воскликнул он, увидев, что Фродо поднялся с кресла; вскочил и Сэм, грозно сдвинув брови. – Я сохраню вашу тайну лучше, чем вы сами. Будьте осторожны! – Он наклонился и, глядя прямо на них, добавил, понизив голос до еле слышного шепота: – Следите за каждой тенью! Черные Всадники уже посетили Бри. Мне сказали, что в понедельник по Зеленому Тракту сюда явился первый – с севера, а позже – с юга – подъехал и второй.

Наступило молчание. Наконец Фродо повернулся к Пиппину и Сэму:

– Можно было и самим догадаться. Помните, как смотрел на нас привратник? И корчмарь тоже ведет себя так, словно что–то слышал. Почему он заставил нас присоединиться к общей компании? А мы–то, мы–то хороши: нет, чтобы сидеть тут тише воды, ниже травы и молчать в тряпочку!

– Да уж, остаться здесь было бы умнее, – согласился Бродяга.– Я хотел остановить вас, но корчмарь меня сюда не допустил и наотрез отказался даже передать записку.

– Ты думаешь, он…

– Нет, нет, старина Подсолнух ни в чем не замешан. Просто он терпеть не может таинственных бродяг без роду и племени, вроде меня.

Фродо посмотрел на него озадаченно.

– Выгляжу я, конечно, злодеем, – усмехнулся Бродяга, скривив рот и странно блеснув глазами. – Но надеюсь, вскоре мы узнаем друг друга получше. А когда это случится, ты объяснишь мне, что за муха тебя укусила сегодня вечером. Сплясал, ничего не скажешь!

– Это вышло нечаянно! – перебил Фродо.

– Надо же, – покачал головой Бродяга. – Нечаянно! Вы только подумайте! А ты знаешь, под какой удар тебя поставила эта нечаянность?

– Я и был под ударом, так что мне все едино, – пожал плечами Фродо. – Что ж я, не знал, по–твоему, что за мной гонятся эти всадники? Но теперь–то они, кажется, со мной разминулись и поехали дальше…

– На это нечего и рассчитывать! – оборвал его Бродяга. – Они еще вернутся. Причем будет их гораздо больше. Ведь на самом деле их больше! Я знаю точное число. Я знаю, кто они такие. – Он остановился на секунду, и взгляд его стал холоден и жесток. – В Бри есть люди, которым нельзя доверять. Взять хотя бы Билла Осину. О нем идет дурная слава, и в доме у него вечно на постое всякие проходимцы. Ты должен был обратить на него внимание: такой смуглый, с вечной ухмылочкой. Он весь вечер шушукался с одним из пришлых южан. После твоей «нечаянности» они оба заспешили, собрались и ушли. Далеко не все эти южане прибыли сюда с добром, а что до Осины – то за деньги он продаст что угодно, кого угодно и кому угодно. Но надо учесть, что подчас он не прочь напакостить и так, задаром, для забавы.

– Но что именно он хочет продать и каким боком его касается моя оплошность? – сделав большие глаза, спросил Фродо, все еще прикидываясь, что не понимает намеков Бродяги.

– Не что, а кого, – ответил Бродяга. – А продаст он тебя, тут сомнений никаких нет. Рассказ о твоем «представлении» кое–кого весьма заинтересует. Разумеется, нужда дознаваться твоего настоящего имени сразу отпала. Я не очень удивлюсь, если твои враги услышат о тебе еще до рассвета. Тебе этого мало? Поступай, как считаешь нужным, – можешь брать меня в провожатые, можешь отказаться. Но учти, я все земли от Заселья до самых Туманных Гор знаю как свои пять пальцев – за долгие годы скитаний я исходил их вдоль и поперек. Я старше, чем кажется на первый взгляд, и мог бы тебе пригодиться. После сегодняшнего «случая» проезжие дороги тебе заказаны: Всадники будут следить за ними днем и ночью. Из Бри ты, возможно, уедешь, тебе дадут даже немного прогуляться, пока светит солнышко, но далеко ты не уйдешь. Они настигнут тебя среди пустошей, во тьме, где помощи ждать неоткуда. Или ты хочешь попасть им в руки? Они воистину страшны!

Хоббиты подняли на Бродягу глаза и с изумлением заметили, что лицо его напряглось, словно от затаенной боли, а руки крепко сжимают подлокотники кресла. В комнате стало очень тихо. Даже огонь в камине, казалось, пригас. Бродяга сидел без движения и глядел вдаль невидящими глазами, словно блуждая по дорогам давно минувших дней или прислушиваясь к звукам далекой ночи.

– Да, так вот! – воскликнул он спустя несколько секунд, проводя рукой по лбу. – Допустим, стало быть, что я знаю о твоих преследователях куда больше твоего. Я вижу, ты страшишься их, но еще не так, как следовало бы. Завтра тебе надо будет от них спасаться – а как? Бродяга проведет тебя тайными тропами, куда редко ступает чья–либо нога. Только возьмешь ли ты его с собой?

Наступило тягостное молчание. Фродо не отвечал: он мучился сомнениями и страхом. Сэм все больше хмурился, все чаще поглядывал на своего хозяина – и наконец не выдержал:

– С вашего позволения, господин Фродо, я ответил бы – нет и еще раз нет! Этот Бродяга говорит, что, мол, держите ухо востро. Тут я согласен. Вот с него прямо и начнем! Он явился из Дикоземья, а я о тамошних ничего, кроме худого, не слышал. Потом, что–то он очень уж много знает, даже, на мой взгляд, чересчур много. Но я все равно не понимаю, почему мы должны брать его с собой и по собственному почину идти за ним куда–то в глушь, где, как он сам говорит, помощи ждать неоткуда, зови не зови!

Пиппин заерзал на месте, ему было явно не по себе. Бродяга ничего не ответил Сэму, повернулся к Фродо и пристально на него посмотрел. Фродо отвел взгляд.

– Нет, я не согласен с Сэмом, – сказал он медленно. – Мне кажется, ты не такой, каким представляешься с виду. Поначалу выговор у тебя был брийский, но потом изменился… И все же кое в чем Сэм прав. Почему ты призываешь нас к осторожности, а сам предлагаешь довериться первому встречному? Зачем этот маскарад? Кто ты? Что тебе известно о… ну, о деле, которое меня сюда привело, и откуда тебе это известно?

– Урок усвоен, – хмуро усмехнулся Бродяга. – Но осторожность – одно, а нерешительность – уже другое. В одиночку ты никогда не доберешься до Ривенделла, и у тебя нет другого выхода, кроме как довериться мне. На пару вопросов я отвечу, если, конечно, это тебе поможет. Только вот не знаю, что тебе в моих ответах, если ты мне не веришь? Впрочем…

Тут в дверь постучали. В дверях возник господин Подсолнух со свечами, а за ним – Ноб с дымящимися кувшинами. Бродяга отступил в тень.

– Пришел вот спокойной ночи вам пожелать, – сказал корчмарь, ставя на стол свечи. – Ноб! Воду отнеси в спальни!

Он затворил дверь и вернулся в комнату.

– Дело, значит, такое, – начал он, запинаясь и с довольно озабоченным видом. – Если выйдут какие неприятности, то простите великодушно. Но вы и сами знаете, как это бывает – одно, другое, а я человек занятой. Тут, как говорится, всю память отшибет. Но может, еще не поздно. Понимаете, меня просили не прозевать, если вдруг поедут хоббиты из Заселья, а особенно спрашивали про одного, по фамилии Бэггинс…

– А мне–то что до этого? – перебил Фродо.

– Да уж вам лучше знать. – Корчмарь понимающе подмигнул ему.– Я вас не выдам, не бойтесь. Мне сказали, что этот самый Бэггинс, когда приедет, скажется Подхолминсом. И приметы сходятся – только не сердитесь.

– Да неужели?! И какие же это приметы? – снова перебил Фродо, забыв о правилах приличия и выдавая себя с головой.

– «Крепкий, плотный, краснощекий», – торжественно, нараспев процитировал господин Подсолнух. Пиппин хихикнул, а Сэм бросил на корчмаря сердитый взгляд. – «Этого тебе будет мало, Подсолнух, ведь хоббиты все такие, – говорит он мне. – И господин Подсолнух покосился на Пиппина. – Но господин Бэггинс ростом немного выше среднего, волосом посветлее и на подбородке ямочка, а сам такой самоуверенный, и глаза блестят». Простите, если что не так, но не мои это слова, это он так сказал.

– Он? Но кто?! – воскликнул Фродо, отбрасывая последнюю осторожность.

– А, он–то? Да Гэндальф, конечно, если вы с ним знакомы. Говорят, он волшебник. Сам я за это не поручусь, но мы с ним большие приятели. Правда, не знаю, что он мне устроит, когда опять наведается. Боюсь, наведет порчу на все мое пиво или превратит меня в какой–нибудь чурбан. Он ведь скор на руку. Но поправить уже ничего нельзя, что сделано, то сделано…

– Но что же ты такого сделал? – снова перебил Фродо, начиная терять терпение, – мысли в голове у Подсолнуха ворочались что–то уж чересчур медленно.

– Так бишь где я остановился–то? – вопросил корчмарь и растерянно прищелкнул пальцами. – М–м… ах да! Старина Гэндальф! Заходит он, значит, месяца три назад ко мне в комнату, даже не постучавшись. «Подсолнух, – говорит, – утром меня здесь уже не будет. Не окажешь ли мне одну услугу?» – «Только назовите», – говорю. – «Я шибко спешу, братец, – продолжает он, – времени ни минутки, а тут письмецо одно, и мне бы позарез надо его доставить в Заселье. Ты можешь кого–нибудь послать туда, только чтоб понадежнее?» – «А как же, – говорю, – вот хоть прямо завтра, ну, послезавтра в крайнем случае». – «Нет, – говорит, – лучше завтра». И дает мне, стало быть, конверт. Адрес ясный, все честь по чести.

Господин Подсолнух извлек из кармана конверт и по слогам, с гордостью (он весьма ценил свою репутацию грамотея) прочел:

Г–НУ ФРОДО БЭГГИНСУ,

КОТОМКА,

ХОББИТОН, что в ЗАСЕЛЬЕ.

– Мне – письмо от Гэндальфа?! – вскричал Фродо.

– Ага! – поймал его Подсолнух. – Стало быть, вы все–таки Бэггинс!

– Вот именно! А потому отдайте мне сию минуту письмо и будьте любезны объяснить, почему вы его так и не отослали! Полагаю, вы с этим и пришли ко мне? Долго же вы ходили вокруг да около!

Несчастный господин Подсолнух не знал, куда деваться.

– Ваша правда, сударь, – вздохнул он. – Уж вы меня простите. Я страсть как боюсь Гэндальфа. Что он скажет, если я вам что–нибудь напортил? Но никакой задней мысли у меня не было. Я это письмо сразу в надежное местечко припрятал. На другой день никто в Заселье идти не собирался, а своих я послать тогда не мог. Ну, а там одно, другое – и выветрилось из головы. Я человек занятой. Скажите, чем можно делу помочь, я все сделаю! Но я и так обещал Гэндальфу, что позабочусь о вас, письмо здесь ни при чем. «Подсолнух, – говорит он мне, – не исключено, что этот мой друг из Заселья скоро здесь появится, и не один, а со слугой. Он будет путешествовать под именем Подхолминса. Запомни это! Но вопросов никаких не задавай. Если меня с ним не будет, значит, он, скорее всего, в беде и ему может понадобиться помощь. Сделай для него все, что в твоих силах, а я тебя щедро вознагражу», – вот что он сказал. И вот вы здесь. А за бедой, похоже, дело тоже не станет.

– То есть? – насторожился Фродо.

– Я об этих черных верзилах, – понизил голос корчмарь. – Они ищут Бэггинса, и быть мне хоббитом, ежели для доброго дела! Это было в понедельник. Собаки завыли, гуси загоготали. Что, думаю, за жуть творится? Прибегает Ноб: у дверей, говорит, стоят два каких–то черных человека и спрашивают хоббита по имени Бэггинс. А у самого волосы дыбом. Я пошел и говорю этим черным: убирайтесь, мол, восвояси, и дверь у них захлопнул перед носом. Но, говорят, они до самого Арчета ко всем приставали с тем же вопросом. И Следопыт этот, Бродяга, все навязывался, выведывал, хотел к вам прорваться. Вы еще и поужинать не успели, а он уже на порог норовил. Но я его не пустил. Уж он бы вам устроил посиделки!

– Он и устроил, – внезапно подал голос Бродяга, выходя на свет. – Но посиделки были бы куда спокойнее, если бы ты пустил его сразу, Пивовар Подсолнух!

Корчмарь так и подскочил от удивления.

– Ты?! – вскрикнул он. – Вечно встрянет! Что тебе здесь надо? И в такой час?!

– Это с моего ведома, – поспешил объяснить Фродо. – Он пришел предложить помощь.

– Вам лучше знать, – вздохнул господин Подсолнух, косясь на Бродягу с подозрением. – Но если б я попал в этакий переплет, я бы со Следопытом ни за что не стал связываться!

– А с кем бы ты стал связываться на их месте? – насмешливо спросил Бродяга. – С толстым кабатчиком, который давно позабыл бы собственное имя, не окликай его то и дело постояльцы? Уразумей наконец, Подсолнух, что этим хоббитам нельзя оставаться у тебя в «Пони», но и домой путь заказан. Перед ними дальняя дорога. Может, ты сам пойдешь с ними и отгонишь Черных?

– Чтоб я ушел из Бри? Да ни за какие деньги! – не на шутку перепугался господин Подсолнух. – Но почему бы вам не отсидеться здесь, господин Подхолминс? И вообще, что все это значит? Что понадобилось от вас этим Черным? И откуда они сами–то к нам понабежали, хотелось бы мне знать?

– Вы меня простите, но всего я объяснить не могу, – ответил Фродо. – Я очень устал, мне не по себе, а рассказ долгий. Но если вы и правда хотите мне помочь, я должен вас предупредить, что, пока я нахожусь в этих стенах, вы в опасности. А что касается Черных Всадников, точно сказать не могу, но боюсь, что они…

– Они из Мордора, – тихо сказал Бродяга. – Из Мордора. Тебе это что–нибудь говорит, Пивовар Подсолнух?

– Батюшки–светы! – ахнул, бледнея, Подсолнух. По всей видимости, слышать это слово ему приходилось. – За всю мою жизнь в Бри не случалось ничего ужаснее!

– Вот так, – сказал Фродо. – Вы еще не передумали помогать мне?

– Никоим образом, – не замедлил с ответом Подсолнух. – Помогу вам даже охотнее, чем раньше. Хотя много ли могут такие, как я, супротив этих… этой…

– Против Тени, что встает на востоке, – спокойно закончил за него Бродяга. – Такие, как ты, много не сделают, но нам пригодится любая помощь. Для начала забудь фамилию Бэггинс: пока господин Подхолминс тут, он останется Подхолминсом.

– Договорились, – с готовностью кивнул Подсолнух. – Только они и без моей помощи допытаются, где он. Незадача нынче вечером вышла: господин Бэггинс привлек к себе всеобщее внимание, и это еще мягко сказано. А про то, как исчез господин Бильбо, у нас давно прослышали. Так что сегодня даже Ноб начал кой о чем догадываться, а он тугодум, каких поискать. Но в Бри у нас есть господа и посмекалистей!

– Остается надеяться, что Всадники сегодня не нагрянут, – поежился Фродо.

– Будем надеяться, – вздохнул Подсолнух. – Но даже если они привидения, так просто в «Пони» им не прорваться. До утра можете спать спокойно. Ноб будет нем как рыба. Пока я держусь на ногах, ни один Черный сюда не пролезет! Я и мои люди будем караулить всю ночь напролет. А вот вам лучше бы поспать, если получится.

– Что бы ни случилось, разбудите нас на рассвете, – сказал Фродо. – Нам надо выйти как можно раньше. И пожалуйста, завтрак в полседьмого!

– Понял, все понял, – закивал корчмарь. – Распоряжусь и лично за всем прослежу. Доброй ночи, господин Бэггинс – то есть, простите, Подхолминс! Доброй ночи! Ох! Постойте–ка! А где же господин Брендибэк?

– Понятия не имею, – ответил Фродо, встревожившись. Про Мерри они позабыли начисто, а час был уже поздний. – Боюсь, он на улице. Он, кажется, собирался выйти подышать.

– Да за вами глаз да глаз нужен! – рассердился Подсолнух. – Вы как на прогулку отправились, честное слово! Пойду задвину засовы и велю, чтобы, кроме вашего приятеля, никого в дом не пускали. Или нет: пошлю Ноба на розыски. Ну, доброй ночи вам всем!

Наконец господин Подсолнух вышел, бросив на Бродягу еще один косой взгляд и с сомнением покачав головой. Послышался звук удаляющихся шагов, и все стихло.

– Ну как? – спросил Бродяга. – Когда ты собираешься распечатать конверт?

Фродо придирчиво осмотрел печать и сломал ее. Все говорило за то, что письмо действительно от Гэндальфа. На листке размашистым, но изящным почерком волшебника было выведено:

«ПЛЯШУЩИЙ ПОНИ», БРИ.

Преполовение, г. 1418 (З. Л.).

Дорогой Фродо!

До меня дошли плохие вести. Я вынужден немедленно покинуть эти края. Тебе лучше уйти из Котомки как можно скорее, а из Заселья – не позднее конца июля. Я вернусь по возможности скоро, но если ко времени моего возвращения тебя уже не будет – поспешу следом. Если заночуешь в Бри, оставь для меня весточку. Корчмарю (его зовут Подсолнух) доверять можно. По дороге тебе может повстречаться мой друг. Это человек; он худощав, волосы темные, высокий. Некоторые зовут его Бродяга–Шире–Шаг. Он знает о нашем деле и поможет вам. Держи путь к Ривенделлу. Надеюсь, там мы встретимся. Если я не появлюсь, ищи совета у Элронда.

Спешу!

Твой Гэндальф.

Р. S. Ни за что не надевай его, ни под каким предлогом![142] Не иди ночью!

Р. Р. S. Удостоверься, что это настоящий Бродяга. Темного люду на дорогах предостаточно. Имя моего друга – Арагорн.

Во тьме земля сады растит:

Не всяко золото блестит.

Тем крепче сила, чем древней,

И стуже не убить корней.

Огонь проснется из золы,

Воспрянет свет из долгой мглы,

Меч откуют, – и наконец.

Безвестный обретет венец![143].

Надеюсь, Подсолнух не затянет с отправкой письма. Это достойный человек, но память у него – что старая кладовка: то, что нужно, всегда в самом низу. Если он забудет про письмо, поджарю негодяя вместе со всеми его семечками, пусть так и знает!

Доброго пути!

Фродо молча прочел письмо и передал Пиппину с Сэмом.

– Да, устроил старина Подсолнух заварушку, нечего сказать! – сказал он, когда те закончили чтение. – Поджарить его и правда не мешало бы. Получи я это письмо сразу, мы сейчас преспокойненько сидели бы в Ривенделле. Но что могло статься с Гэндальфом? Почитать письмо, так он чуть ли не жизнью рискует!

– Он уже много лет как постоянно рискует жизнью, – сказал Бродяга.

Фродо повернулся и поглядел на него в задумчивости, размышляя, что бы мог значить второй постскриптум Гэндальфа?

– Отчего ты сразу не сказался другом Гэндальфа? – спросил он. – Мы потратили бы куда меньше времени.

– Право? По–моему, до сих пор вы не очень–то верили моим словам! Кстати, я о письме не знал. Вам пришлось бы поверить мне на слово – иначе я не смог бы ничем помочь. Впрочем, я не собирался открываться с первой минуты. Сначала я должен был посмотреть на тебя, Фродо, и увериться, что ты – не подсадная утка. Враг уже не раз ставил мне подобные капканы. Когда я уяснил все, что хотел, я решил, что, так и быть, отвечу на все твои вопросы. Должен признаться, – добавил он, странно усмехнувшись, – должен признаться, я рассчитывал, что вы мне поверите. Бесприютный странник иногда устает от недоверия и подозрительности и тоскует по дружбе. Правда, моя внешность вряд ли располагает к откровенности…

– Да, не больно–то! Во всяком случае, поначалу, – рассмеялся Пиппин. Когда он прочитал письмо, у него словно гора с плеч свалилась. – Но это не беда. «Встречают по одежке – провожают по делам» – так у нас говорят. Полежи мы этак с неделю по канавам да под изгородями – небось, еще похлеще стали бы выглядеть.

– Чтобы стать похожим на Следопыта, пришлось бы бродить по Дикоземью не неделю и даже не месяц, а годы и годы, – покачал головой Бродяга. – Вряд ли вас на это хватило бы – если, конечно, судить по виду.

Пиппин сдался. Но Сэм еще не был повержен и продолжал мерить Бродягу полным сомнения взглядом.

– А почему мы должны думать, что ты тот самый Бродяга–Шире–Шаг, о котором говорится в письме? – спросил он сурово. – Пока не выплыло письмо, ты о Гэндальфе и не упомянул. Может, ты просто разыгрываешь роль, а на самом деле соглядатай – очень похоже, кстати! – и хочешь нас увести по ложному пути? А может, ты разделался с настоящим Бродягой и переоделся в его вещи? Ну, что скажешь?

– Скажу, что тебя, видно, ничем не проймешь, – ответил Бродяга. – Боюсь, что могу сказать только одно, Сэм Гэмги: если бы я убил настоящего Бродягу, я бы и с тобой не стал церемониться. Если бы я охотился за Кольцом, я мог бы завладеть им прямо сейчас – вот так!

Он встал – и как будто вырос. Глаза его властно сверкнули. Отбросив плащ, он положил руку на рукоять меча, которого дотоле никто не заметил. Хоббиты замерли, не смея шевельнуться. Сэм уставился на Бродягу, широко раскрыв рот.

– На ваше счастье, я – настоящий Бродяга, – молвил Следопыт, глядя на хоббитов сверху вниз. Внезапно лицо его смягчила улыбка. – Я – Арагорн[144], сын Араторна, и если я могу спасти вас, хотя бы мне пришлось заплатить за это жизнью, – я вас спасу.

Воцарилась долгая тишина. Наконец Фродо с запинкой произнес:

– Вообще–то, я еще до письма поверил, что ты друг. По крайней мере, мне очень хотелось в это поверить. За вечер ты меня успел несколько раз как следует напугать, но не так, как слуги Врага, иначе. Понимаешь? Я думаю, вражеский соглядатай был бы на вид приятнее, а на дух страшнее, понимаешь?

– Понимаю, – рассмеялся Бродяга. – Я, стало быть, на вид страшный, а на дух ничего? Так? Но «Не всяко золото блестит. Тем крепче сила, чем древней!».

– Значит, эти слова относятся к тебе? – осенило Фродо. – А я все в толк не могу взять – о чем они? Но скажи, как ты догадался, что написано в письме, если ты его не читал?

– Мне не было нужды догадываться, – был ответ. – Просто я – Арагорн, а эти слова связаны со мной.

Он достал из ножен меч – и все увидели, что в полуаршине от рукояти клинок сломан.

– От этого меча немного пользы, правда, Сэм? Но уже близко время, когда его откуют заново.

Сэм промолчал.

– С разрешения Сэма, – продолжал Бродяга, – предлагаю считать дело улаженным. Отныне Бродяга – ваш проводник. Завтра нам предстоит нелегкая дорога. Хорошо, если нам вообще дадут выйти из Бри. Но так или иначе, незамеченными нам ускользнуть не удастся. Правда, я приложу все усилия, чтобы мы поскорее исчезли с глаз долой. Кроме главной дороги я знаю и другие. Если мы отделаемся от погони – направимся прямо к Пасмурнику[145].

– К Пасмурнику? – переспросил Сэм. – А что это такое?

– Пасмурник, иначе Пасмурная Вершина – это гора к северу отсюда, примерно в половине пути от Бри до Ривенделла. С Пасмурной Вершины хороший обзор – на всю округу, и мы сможем как следует осмотреться. Если Гэндальф идет по нашим следам, он направится именно туда. За Пасмурником нам придется гораздо солонее: там нам предстоит выбирать из нескольких зол.

– А когда ты в последний раз видел Гэндальфа? – спросил Фродо.– Тебе известно, где он и что с ним?

Лицо Бродяги помрачнело.

– Нет, неизвестно, – ответил он. – Весной мы вместе вернулись из восточных земель. В последние годы я часто подменял его у границ Заселья, поскольку его отвлекали другие заботы. Он редко оставлял ваши земли без охраны. Последний раз мы встретились первого мая у брода Сарн Форд, в нижнем течении Брендивина. Он сказал мне, что с тобой все улажено и ты отправляешься в Ривенделл не позднее последней недели сентября. Я знал, что он не теряет тебя из виду, и ушел странствовать, ни о чем не тревожась. Моя беспечность вышла мне боком: видимо, он получил неожиданное известие и нуждался в помощи, а меня рядом не оказалось. Теперь – впервые за все время нашей дружбы – я встревожен. Допустим, он не смог прийти. Но почему не дал знать о себе? Когда я вернулся, а это было много дней назад, до меня дошли недобрые вести. По Средьземелью поползли слухи – дескать, Гэндальфа нигде не могут найти, зато на дорогах появились какие–то странные всадники. Сказали мне об этом эльфы Гилдора, а позже они же передали мне, что ты ушел из дома. Но покинул ты в итоге Бэкланд или нет – не знал никто. Я не спускал глаз с Восточного Тракта и серьезно беспокоился.

– Ты думаешь, это из–за Черных Всадников? Ну… что Гэндальф из–за них не приехал? – испугался Фродо.

– Кто, кроме них, мог бы его задержать? Разве что сам Враг… Однако не будем терять надежды. Гэндальф куда могущественнее, чем вы, засельчане, думаете. Для вас он шутник и затейник. Но история, в которой мы с вами принимаем участие, обещает быть величайшим из его дел здесь, на земле[146].

Пиппин зевнул.

– Прошу прощения, – извинился он, – но я смерть как устал. Беды, опасности! Все так, никуда от них не денешься, но я должен срочно лечь, не то, чего доброго, засну прямо в кресле. Где этот оболтус Мерри? Если придется тащиться на двор и искать его, да еще в такой темнотище – это будет последняя капля!

Тут хлопнула входная дверь, и в коридоре громко затопали. В комнату влетел Мерри, следом за ним – Ноб. Мерри торопливо затворил дверь и, тяжело дыша, прислонился к ней спиной. Все повернулись к нему. Наконец Мерри справился с собой и выпалил, задыхаясь:

– Я их видел, Фродо! Я их видел! Черных Всадников!

– Черных Всадников?! – вскрикнул Фродо. – Где?!

– Здесь. В деревне! Я посидел с часик у камина, вы не возвращались, и я решил подышать свежим воздухом. Немного прогулялся, пошел назад, стою себе у входа, под фонарем, смотрю на звезды. И вдруг чую – мороз по спине. Будто ко мне приближается что–то страшное. Оглянулся и вижу: за дорогой, в темноте, притаилась какая–то тень – только чересчур уж темная и почему–то как раз там, где кончается свет от фонаря. Но не успел я вглядеться, как она – фьюить! – скользнула прочь. Совершенно бесшумно. Вот только лошади я на этот раз не приметил.

– Куда направилась эта тень? – Голос Бродяги прозвучал внезапно и резко.

Мерри вздрогнул, только теперь заметив, что в комнате чужой.

– Продолжай! – успокоил его Фродо. – Это друг Гэндальфа. Потом я тебе все объясню.

– Мне показалось, что тень поползла на восток, по Тракту, – сказал Мерри. – Ну, я и попробовал последить за ней. Она, конечно, тут же куда–то исчезла, но я все равно завернул за угол, пошел по улице и дошел аж до самого последнего дома.

Бродяга посмотрел на Мерри с изумлением и уважением.

– Ты, я погляжу, смельчак, – сказал он. – Но ты сделал изрядную глупость.

– Не знаю, – сказал Мерри. – По–моему, ни то ни другое. Я просто не мог с собой справиться. Меня словно кто за руку тянул, а почему я послушался – и сам не знаю. Словом, пошел я, и вдруг, у самой изгороди, слышу – разговаривают. Один голос бормочет «бу–бу–бу», а второй что–то шепчет в ответ или, может, просто шипит – по крайней мере, ни слова не разобрать. Но ближе я подходить уже не стал – так меня всего заколотило от страха, что просто ужас. Я испугался и уже повернулся было, чтобы дать деру. И вдруг что–то на меня сзади как прыгнет! Ну… я и упал.

– А я его подобрал, сударь, – высунулся Ноб. – Господин Подсолнух дал мне фонарь и послал искать господина Брендибэка. Сначала я пошел к Западным воротам, потом к Южным. Вдруг, прямо у дома Билла Осины, вижу – на дороге что–то чернеется. Побожиться не могу, но мне почудилось, что на земле кто–то лежит, а над ним нагнулись два человека и поднимают. Я как заору – и бегом туда, а подбежал, глядь – никого нет, только господин Мерри, один, на обочине. Поначалу я было подумал, что он спит, ну и давай его трясти, а он знай бормочет: «Я упал в реку, в глубокую реку». В общем, он явно был не в себе. Насилу я его на ноги поставил. А он как вскинется – и бежать, одно слово – заяц. И прямо сюда.

– Боюсь, так оно и было, – подтвердил Мерри. – Правда, я не соображал, что говорил. Мне приснился какой–то мерзкий сон, но поди теперь вспомни. Я просто рассыпался на кусочки, и все. А что это было – не знаю.

– Зато я знаю, – молвил Бродяга. – Это не что иное, как дыхание Тьмы! Надо полагать, Всадники оставили коней снаружи, а сами тайно проникли в Бри через Южные ворота. Что ж, если они успели наведаться к Биллу Осине, новости им уже известны. Скорее всего, тот южанин – тоже лазутчик Врага. Значит, что–то может случиться уже сегодня ночью, еще до того, как мы покинем Бри.

– Но что? – недоумевал Мерри. – Они нападут на корчму?

– Вряд ли, – сказал Бродяга. – Всадники пока еще не собрались все вместе. Да и не в их это обычае. В темноте, на пустоши они сильны, но на дом с освещенными окнами, битком набитый народом, напасть они осмелятся, только если у них не будет иного выхода. Пока впереди просторы Эриадора, спешить им некуда. Но страх для них – испытанное оружие, и кое–кто из брийцев уже в когтях страха. Осина, чужаки–южане, а с ними, возможно, и привратник: руками таких вот слабодушных негодяев Всадники и творят свои черные дела. С привратником они успели побеседовать в понедельник, у Западных ворот. Я их подслушивал. Когда они наконец оставили его в покое, Харри был белее мела и дрожал как осиновый лист.

– Похоже, враги кругом, куда ни повернись, – подытожил Фродо.– Что же нам делать?

– Оставайтесь тут! Не расходитесь по своим спальням! Узнать, где чья комната, им труда не составит. Хоббичьи номера в «Пони» смотрят на север, и окна у них над самой землей. Устроимся здесь, забаррикадируем окна и двери – авось как–нибудь переночуем. Но сперва мы с Нобом сходим и принесем ваши вещи.

Бродяга пошел за вещами, а Фродо вкратце рассказал Мерри о том, что произошло за вечер. Пока Мерри читал и перечитывал письмо Гэндальфа, размышляя, что бы все это значило, Бродяга и Ноб вернулись.

– Значит, так, – зачастил Ноб. – Все готово! Я взбил одеяла и в каждую кровать, в самую середку, сунул по валику. А вам, господин Бэ… Подхолминс то бишь, – он широко ухмыльнулся, – вам я так даже голову смастерил из бурой овечьей шкурки, которая там вместо коврика была!

Пиппин расхохотался:

– Для его шевелюры в самый раз! То–то мы их надуем! Но что будет, когда они обнаружат подлог?

– Посмотрим, – сказал Бродяга. – Надо надеяться, до утра мы осаду выдержим, а там будет видно.

– Доброй вам ночи! – пожелал Ноб и отправился сторожить вход в корчму.

Хоббиты и Бродяга приступили к делу. Для начала они свалили на полу гостиной мешки и одежду, потом приперли дверь скамьей и закрыли окно. Выглянув напоследок во двор, Фродо увидел, что ночь по–прежнему ясная. Над покатыми склонами Брийской Горы висел яркий Серп[147]. Фродо закрыл тяжелые внутренние ставни, задвинул засов и плотно задернул занавески. Бродяга подкинул дров в камин и задул все свечи.

Хоббиты расстелили одеяла и улеглись на пол ногами к огню; Бродяга ложиться не стал и уселся в кресло у дверей. Перед сном хоббиты еще некоторое время пошептались – у Мерри осталось несколько неразрешенных вопросов.

– «Ускакала в небеса!» – фыркнул наконец Мерри, поплотнее заворачиваясь в одеяло. – Насмешил ты меня, Фродо, ничего не скажешь! Эх, жаль, меня там не было! Брийские краснобаи теперь лет сто не угомонятся.

– От души надеюсь, – подал голос из своего кресла Бродяга. Все замолчали – и вскоре один за другим крепко заснули.

Глава одиннадцатая. КИНЖАЛ ВО МРАКЕ.

Пока хоббиты готовились ко сну в брийской корчме, над Бэкландом сгустилась тьма. В лощинах и по берегам реки клубился туман. В Крикковой Лощинке царило безмолвие. Пончик Булджер осторожно приоткрыл дверь и выглянул. Неизвестно почему, ему весь день было не по себе, а к ночи стало и вовсе страшно. На месте ему не сиделось. Лечь и уснуть он тем более не мог. В неподвижном ночном воздухе повисла угроза. Пончик напряг зрение – и вдруг увидел: под деревьями шевельнулось что–то черное. Калитка сама собой отворилась и бесшумно затворилась вновь. Хоббита обуял ужас. Он отпрянул и с мгновение постоял в прихожей, дрожа с головы до ног. Справившись с собой, он захлопнул дверь и задвинул засовы.

Тьма обступила дом. На тропинке послышался мягкий стук копыт: кто–то вел в поводу лошадей. У ворот перестук замер. Три черных силуэта, три сгустка ночи проникли во двор и поползли к порогу. Один подобрался к двери, два замерли по бокам, близ углов дома, неподвижные, как тени от невидимых валунов. Ночь тянулась своим чередом. Дом и притихшие деревья ждали, затаив дыхание.

Листья чуть встрепенулись. Где–то далеко пропел петух. Знобкий предрассветный час кончался. Темное пятно у двери пошевелилось. Во тьме, безлунной и беззвездной, лучом ледяного света блеснул выхваченный из ножен клинок. В дверь ударили – глухо, но сильно. Дверь задрожала.

– Именем Мордора, откройте! – приказал высокий голос, полный угрозы.

От второго удара дверь подалась и рухнула внутрь; косяк лопнул, засов переломился. Черные тени скользнули в дом.

И вдруг рядом, в ближней роще, громко затрубил рожок. Сигнал разорвал ночь, словно вспышка пламени на вершине горы:

ВСТАВАЙ! БЕДА! ПОЖАР! ВРАГИ! ВСТАВАЙ!

Пончик Булджер не сидел сложа руки. Еще только приметив черные силуэты у ворот, он тут же смекнул, что ему остается одно из двух – или брать ноги в руки, или пропадать во цвете лет. И он, выбрав первое, кинулся наутек – черным ходом, огородами, а там – и полями. Пробежав чуть ли не с полверсты до ближайшей усадьбы, он без сил упал на пороге с воплем: «Нет, нет, нет! Не у меня оно! Нет! У меня его нету!».

Что лопочет Пончик, разобрали не сразу. Наконец удалось уловить главное – в Бэкланде враги! Какие – неважно. Мало ли что могло случиться – Старый Лес–то рядом! Поэтому хоббиты сразу перешли к делу.

БЕДА! ПОЖАР! ВРАГИ!

Брендибэки подняли всю округу, протрубив Бэкландский Клич, которого здесь уже лет сто как не слышали, – с тех самых пор, как по замерзшему в год Лютой Стужи Брендивину в Бэкланд пришли по льду белые волки.

ВСТАВАЙ! ВСТАВАЙ!

Издали ответили другие рожки и трубы. Тревога распространялась.

Черные тени обратились в бегство. Одна из них выронила на бегу хоббичий плащ; плащ упал на пороге дома. На тропинке застучали копыта, перешли на галоп – и скрылись в ночи. Окрестности Крикковой Лощинки наполнились звуками рогов; повсюду перекликались голоса, доносился топот бегущих ног. Но Черные Всадники ураганом неслись к Северным Воротам. Пусть шумит маленький народец! Саурон еще доберется до них. А пока у его слуг есть другие дела, поважнее. Теперь они знали, что дом пуст и Кольца здесь нет. Они сшибли привратников и покинули Заселье.

Еще до полуночи Фродо внезапно очнулся, хотя спал крепко, – ему показалось, что в комнату проник кто–то чужой. Но увидел он только Бродягу – тот сидел в кресле прямо и напряженно; глаза его так и сверкали в отблесках ярко разгоревшегося пламени, – по всей видимости, в камин исправно подкладывали дрова. Бродяга не пошевелился и не обратил на Фродо никакого внимания.

Вскоре Фродо заснул снова, но теперь в его сны ворвался шум ветра и галопом скачущие всадники. Казалось, ветер воронкой закручивается вокруг корчмы, раскачивая и сотрясая стены. Вдали неистово трубил рог. Фродо открыл глаза – и услышал на заднем дворе веселый крик петуха. Бродяга откинул занавески и громыхнул ставнями. В комнату проник серый утренний свет, и в открытое окно потянуло холодом.

Подняв хоббитов, Бродяга вместе с ними отправился посмотреть, что делается в спальнях. Вот когда хоббиты не пожалели, что вняли доброму совету! Окна были распахнуты, выломанные рамы висели на одних петлях, занавески хлопали на ветру. Все кровати были разворочены, валики искромсаны в лоскутья и сброшены на пол, от коричневой овечьей шкурки остались одни клочья.

Бродяга незамедлительно послал за корчмарем. Бедный господин Подсолнух прибежал, протирая глаза, насмерть перепуганный. Он не переставая уверял, что не спал ну ни минуточки, но по его словам выходило, что он не слышал никаких звуков.

– Первый раз такое вижу! – причитал он, в ужасе воздевая руки. – Чтобы гости не могли спокойно почивать у себя в постелях! Чтобы какие–то негодяи кромсали мне на части славные, добротные валики! До чего же мы этак докатимся?

– До черных времен, – посулил Бродяга. – Но до поры до времени тебя, наверное, оставят в покое, как только ты от нас избавишься. А мы уезжаем немедленно. О завтраке не хлопочи: дай нам только промочить горло и перекусить не присаживаясь, остальное не твоя забота. Через несколько минут вещи будут собраны.

Господин Подсолнух побежал приглядеть за лошадками и распорядиться насчет «промочить горло» и «перекусить». Но не прошло и двух минут, как он возвратился, – судя по его лицу, в полном отчаянии. Пони исчезли! Ночью кто–то открыл все стойла, и теперь конюшни стояли пустые. Пропали не только пони Мерри Брендибэка; на дворе не осталось ни единой животины – свели всех лошадей, всех, какие были в стойлах!

Новость убила Фродо на месте. Это ли не курам на смех – пробираться в Ривенделл на своих двоих, надеясь уйти от конной погони! С таким же успехом можно было бы отправиться на Луну. Бродяга молчал; он вдумчиво глядел на хоббитов, словно прикидывал, хватит ли у них мужества и отваги для грядущих испытаний.

– Пони нас от Всадников не спасли бы, – произнес он наконец задумчиво, словно догадавшись, о чем печалится Фродо. – Но если мы пойдем тропами, о которых я говорил, получится не намного медленнее, чем верхом по Тракту. А сам я в любом случае собирался идти пешком. Единственное, что меня тревожит, – еда и вещи. Отсюда и до самого Ривенделла по пути ничего съестного не добудешь, так что полагаться приходится только на собственные припасы. А запастись едой мы должны как следует – нас могут заставить идти в обход, кружными путями. Сколько вы можете нести?

– Сколько потребуется, – упавшим голосом ответил Пиппин, храбрясь и чувствуя себя, как никогда, маленьким и слабым.

– Я могу нести за двоих, – хвастливо заявил Сэм.

– Неужели ничего нельзя сделать, господин Подсолнух? – взмолился Фродо. – Неужели в поселке не достать хотя бы парочки лошадок, ну, на худой конец, одной, вьючной? Вряд ли нам удастся взять тут пони внаем, но, может, кто–нибудь продаст?

Он отнюдь не был уверен, что у него хватит денег на такую покупку, и твердости своему голосу придать не смог.

– Сильно сомневаюсь, – сказал корчмарь, еще больше расстроившись. – Все верховые пони Бри стояли у меня в конюшне, но о них речи теперь нет. Что касается прочей скотинки – ну, лошадей там, вьючных пони, или не знаю, кого еще – в Бри ее не держат, а кто держит – не продаст. Но я сделаю все, что можно. Сейчас растолкаю Боба и пошлю по домам – пусть разведает.

– Да, пожалуй, послать стоит, – без особого воодушевления согласился Бродяга. – Пусть сходит. Хорошо бы раздобыть хоть одного пони, это верно… Но тогда прощай ранний выход! Ускользнуть потихоньку нам уже не удастся. С тем же успехом мы могли бы протрубить в рог и объявить на все Бри – уходим, дескать! Нет сомнений: это часть вражеского замысла.

– Зато есть и утешение, правда, маленькое, – весело сказал Мерри. – А может, и не очень маленькое. Сейчас мы сядем и, в ожидании новостей, спокойно позавтракаем! Подать–ка сюда Ноба!

Увы, задержаться пришлось больше чем на три часа. Боб доложил, что брийцы не отдадут чужакам своих лошадок ни за какие деньги. Исключение составил Билл Осина, предложивший своего пони.

– Это не пони, а мешок с костями, – сообщил Боб. – Но или я не знаю Билла Осину, или он, видя, как вас заклинило, запросит по меньшей мере втрое.

– Билл Осина? – усомнился Фродо. – А это не ловушка? Может, это животное через день сбежит к нему со всем нашим скарбом, или наведет на наш след Всадников, или еще что–нибудь выкинет?

– Все может быть, – сказал Бродяга. – Но с трудом верится, чтобы животное, избавившись от такого хозяина, ни с того ни с сего кинулось к нему обратно. Скорее, любезный господин Осина решил, на свой страх и риск, выжать из этого случая все до последней капли. Опасаться надо только одного – бедная кляча, неровен час, околеет! Но выбора, похоже, нет. Сколько он хочет за пони?

Билл Осина затребовал аж двенадцать серебряных монет – раза в три больше ходовой цены за среднего пони по тем временам. Пони оказался костлявой, заморенной и довольно понурой скотинкой, но, кажется, околевать пока не собирался. Господин Подсолнух заплатил за него самолично и вдобавок предложил Мерри восемнадцать монет за пропавших лошадок. Человек он был порядочный, и, по брийским меркам, денежки у него водились, но раскошелиться на тридцать монет было разорительно даже для него. А досаднее всего ему было, что в итоге не кто–нибудь, а именно Билл Осина обвел его вокруг пальца.

Правда, в конце концов корчмарь внакладе не остался. Позже выяснилось, что свели на самом деле только одну лошадь. Остальных просто выгнали из стойл в чисто поле, а может быть, они сами, обезумев от ужаса, порвали привязь и бежали прочь. Позднее лошадки отыскались – они бродили на воле в пределах Брийской Округи. Ну, а пони Мериадока ускакали дальше всех и в итоге (здравого смысла им было не занимать!) подались в Курганы – искать Блинчика. Том Бомбадил принял их как родных, и они прекрасно у него прижились. Ну, а когда Том прознал о переполохе в Бри, он послал лошадок к господину Подсолнуху, и тот в итоге заполучил пять отличных пони, причем за вполне разумную цену. В Бри им, конечно, пришлось работать до седьмого пота, но Боб их ласкал, холил и старался не обижать, так что, пожалуй, в целом им повезло – они избежали тяжелого и полного опасностей путешествия. Но зато и в Ривенделле не побывали!..

Ну, а пока господин Подсолнух видел одно: плакали его денежки. Увы – на этом его заботы не кончились. Мало–помалу в корчме началось настоящее светопреставление: проснулись остальные гости, и вскоре о ночном нападении знали уже все.

Южане, у которых пропало несколько лошадей, костили корчмаря на чем свет стоит, пока не выплыло на поверхность, что они и сами кое–кого недосчитываются – причем не кого–нибудь, а того самого косоглазого приятеля Билла Осины. Подозрение тут же пало на него.

– Подбирают, понимаете, на большой дороге всяких конокрадов, приводят их ко мне в корчму, а потом шумят как скаженные, – возмущался Подсолнух. – Да с вас самих надо деньги содрать за весь этот погром, а они, видите ли, еще кричат на меня! Шли бы лучше спросили Билла Осину, где хоронится этот ваш распрекрасный приятель!

Но никто его за приятеля так и не признал. Более того, южане не смогли даже припомнить, когда он присоединился к их компании.

После завтрака хоббитам пришлось укладывать вещи заново и закупать съестное на предстоящую долгую дорогу – добраться быстро они уже не чаяли. Когда компания наконец двинулась в путь, было уже около десяти. К этому часу Бри гудел, как растревоженный улей. Выходка Фродо и его исчезновение, нашествие черных конников, ограбление конюшни – и последняя, но не менее потрясающая новость: к загадочным хоббитам присоединился Бродяга–Шире–Шаг, Следопыт! Тут было о чем поговорить, и с избытком. Пересудов должно было хватить на много последующих, небогатых событиями лет. Сбежались целые толпы, в основном из Бри и Бута, но арчетцы и жители Комба тоже не пожелали пропустить редкое зрелище. Из окон корчмы гроздьями свисали зеваки. Многие сбежали вниз и теснились у дверей.

Бродяга передумал пробираться огородами и решил выйти из Бри по главному Тракту. Иначе толпа непременно увязалась бы за ними: посмотреть, что они еще затеяли и не утянут ли по дороге чего чужого?

Хоббиты попрощались с Нобом и Бобом и рассыпались в благодарностях перед господином Подсолнухом.

– Надеюсь, когда настанут времена повеселее, мы еще встретимся,– сказал напоследок Фродо. – Как бы я хотел погостить у вас недельку–другую в мире и покое!

И они побрели по дороге с тревогой и унынием в душе, провожаемые неотвязной толпой. Далеко не все глядели на них приветливо; далеко не все крики, летевшие вдогонку, были пожеланиями доброго пути. Но к Бродяге брийцы, похоже, относились с некоторым уважением, и те, на кого он смотрел в упор, тут же бочком–бочком, прикусив язык, ныряли в толпу. Шел он впереди, рядом с Фродо. Следом шагали Мерри с Пиппином, а замыкал шествие Сэм, который вел под уздцы пони, нагруженного, сколько хватило совести у новых хозяев. Однако животное казалось повеселевшим,– похоже, пони одобрял перемены, которые произошли в его судьбе. Сэм задумчиво жевал яблоко. Их у него был полный карман – прощальный дар Ноба и Боба.

– Гулять – так с яблочком, сидеть – так с трубочкой, – приговаривал он, шагая. – Только, боюсь, и с яблочком, и с трубочкой скоро придется распроститься!

Хоббиты не обращали внимания на любопытных, выглядывавших из каждой двери и висевших на заборах. Но у дальних ворот взгляд Фродо привлек темный, с виду заброшенный дом за густо разросшейся изгородью. Этот дом стоял на самом краю деревни. В одном из окон Фродо приметил желтое лицо с хитрыми, косящими глазами; но лицо тут же пропало.

«Так вот где скрывается тот южанин! – подумал Фродо. – Да это просто гоблин какой–то. Ну и рожа…».

Из–за изгороди на хоббитов нагло пялился человек с короткой черной трубкой в зубах. Когда шествие приблизилось, человек вынул трубку изо рта и сплюнул.

– Здорово, Ходуля! – крикнул он. – Что это ты сегодня в путь ни свет ни заря? Смотрю, дружков себе нашел?

Бродяга кивнул, но ничего не ответил.

– Привет, ребятишки! – продолжал человек. – Вы, наверное, и понятия не имеете, с кем снюхались! Это же Бродяга, по прозвищу Ни–Кола–Ни–Двора! Я слыхал, его еще и по–другому кличут, не так нежно. Ночью ушами не хлопайте! А ты, Сэмми, смотри не замори моего бедного старенького пони! Тьфу! – И он снова сплюнул.

Сэм быстро обернулся.

– Спрячь–ка свою гнусную рожу, Осина, – крикнул он. – А то ей не поздоровится!

И яблоко, которое он только что грыз, полетело Биллу прямо в нос. Осина, правда, пригнулся – но слишком поздно. Из–за изгороди посыпались проклятия.

– Эх, загубил яблоко, – посетовал Сэм и зашагал вперед.

Наконец деревня осталась за спиной. Детвора и прочие любители развлечься, увязавшиеся было следом, вскоре заскучали и повернули назад, решив не выходить за Южные ворота. Ну, а путники, оставив ворота позади, еще несколько верст шли по Тракту, никуда не сворачивая. Сначала Тракт изогнулся влево, огибая подножье горы, потом выпрямился и быстро побежал вниз, по направлению к лесу. По левую руку темнели на пологих склонах холмов дома и хоббичьи норки Бута; дальше к северу из глубокой долины поднимались дымки – надо думать, комбские; Арчет прятался за рощей.

Когда дорога пошла вниз и высокая бурая Брийская Гора осталась за спиной, они свернули влево, на узенькую тропку.

– Пора уходить с дороги. Дальше пойдем лесом, – сказал Бродяга.

– Надеюсь, не «напрямки», как в прошлый раз, – засмеялся Пиппин. – А то мы тогда как пошли напрямки, так едва живы остались!

– С вами не было меня, – улыбнулся Бродяга. – Если я срезаю дорогу, то в обход, напрямик ли, – попадем куда надо.

Он осмотрелся. Тракт был пуст, и они быстро начали спуск вниз, в лесистую долину.

Насколько могли догадываться не знавшие этих мест хоббиты, их проводник двинулся сначала в сторону Арчета, но потом взял вправо, чтобы обогнуть село и как можно быстрее выйти на пустоши, окружающие Пасмурную Вершину. Если бы этот замысел осуществился, дорогу удалось бы значительно сократить: Тракт огибал Мошкарные Болота довольно широкой петлей. Правда, при этом Болот было не миновать, а, если верить Бродяге, место это было не из приятных.

Ну, а пока прогулка всех вполне устраивала. Без ущерба для истины можно сказать, что, если бы не ночное происшествие, это утро показалось бы хоббитам просто расчудесным. Солнце ярко лучилось, но не припекало. Лес еще не обронил многоцветной листвы, долина выглядела мирно и с виду не таила никаких угроз и ужасов. Бродяга уверенно находил дорогу среди множества разбегáвшихся троп. Не будь его, хоббиты в два счета заблудились бы. Путь он выбирал поизвилистее, то и дело петляя и возвращаясь к уже пройденным вехам, – так он надеялся сбить с толку погоню, если она будет.

– Билл Осина непременно постарается вызнать, в каком месте мы свернули с дороги, – сказал он. – Хотя не думаю, чтобы он пошел по следу. Места эти он знает сносно, но еще он знает, что в лесу со мной соперничать бесполезно. Правда, он может навести на наш след кое–кого еще – вот чего я боюсь. А эти «кое–кто» наверняка поблизости. Пусть считают, что мы направляемся к Арчету, – нам это на руку.

То ли Бродяга был и впрямь мастер своего дела, то ли по какой другой причине, но за весь день путешественники не видели ни единого двуногого существа, кроме птиц, и не слышали никаких подозрительных звуков. Четвероногих им тоже не повстречалось, если не брать в расчет лисицы и нескольких белок. На следующий день компания взяла твердый курс на восток. Вокруг по–прежнему царили тишь да гладь. На третий день Четский Лес кончился. Начиная от самого Тракта земля неуклонно понижалась; теперь хоббиты вышли на обширную плоскую пустошь, и легкой прогулке настал конец. Границы брийских земель остались далеко позади. Началось бездорожье: приближались Мошкарные Болота.

Под ногами захлюпало, кочки заходили ходуном, заблестели оконца, а в зарослях болотных трав и камышей засвиристели невидимые птицы. Приходилось думать, куда ступаешь, и постоянно выискивать, где посуше; к тому же нужно было исхитриться не только не промочить ноги, но и не уклониться от курса. Разогнавшись, хоббиты и Бродяга шли поначалу довольно бодро, но постепенно двигаться стало труднее, да и опаснее. Мошкарные Болота слыли коварными, заплутать в них было нетрудно, а постоянной тропы сквозь трясину, то и дело менявшую очертания, не знали даже Следопыты. Добавилась и еще одна напасть – мошкара: она тучами висела в воздухе, набивалась в волосы, забиралась под штанины и в рукава.

– Съели! Ну чисто съели живьем! – восклицал Пиппин. – Мошкарные Болота называется! Да тут больше мошкары, чем болот!

– И чем они только питаются, когда поблизости нет хоббитов? – интересовался Сэм, изо всех сил расчесывая шею.

Они провели в этом пустынном, неприютном краю поистине ужасный день. Ночевать на болотах было сыро, зябко и неудобно, а кусачая мошкара явно поставила себе целью не дать путникам ни минуты сна. В довершение всего, среди кочек и зарослей камышей кишели какие–то отвратительные скрипуны, – видимо, дальние родственники сверчков, только уж больно злобные. Их были мириады, и все они, точно сговорившись, дружно пилили свое «скррып–скррап, скррып–скррап», ни на миг не останавливаясь, так что к рассвету хоббиты почувствовали, что попросту звереют.

Следующий, четвертый день пути не принес большого облегчения, а ночь выдалась почти такая же беспокойная. «Скрыпсы», как прозвал их Сэм, остались позади, но мошкара не отставала и по–прежнему тучей стояла над головой.

Фродо лежал без сил, но глаза у него никак не закрывались. И вдруг ему почудилось, что вдали, на востоке, что–то вспыхнуло чуть ли не на полнеба, а потом еще и еще. Так повторилось много раз. К рассвету зарницы никакого отношения иметь не могли – до утра оставалось еще несколько часов.

– Что это за отблески? – спросил Фродо Бродягу, который поднялся и стоял, всматриваясь в ночь.

– Не знаю, – ответил Бродяга. – Слишком далеко, чтобы сказать наверняка. Похоже на молнию, только бьет она вверх, с холмов, а не наоборот, вот что странно!

Хоббит снова лег, но долго еще смотрел на белые вспышки, озарявшие далекое небо, и долго еще маячил на светлом фоне зарниц высокий темный силуэт Бродяги, молча стоявшего на страже. Наконец Фродо забылся беспокойным сном.

На пятый день, пройдя совсем немного, путники выбрались из Болот и оставили опасные топи и заросли камыша позади. Начался пологий подъем. Вдали, на востоке, протянулась линия холмов. Самый высокий стоял немного справа, особняком. Верхушка у него была коническая, слегка приплюснутая.

– Вот и Пасмурная Вершина, – показал туда Бродяга. – Старый Тракт, который мы оставили далеко справа, огибает ее с юга, почти у самого подножья. Мы должны оказаться там завтра около полудня, если пойдем прямо. И лучше бы нам так и поступить.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Фродо.

– Я хочу сказать, что никто не знает, что мы там найдем, когда доберемся. Пасмурник стоит у самого Тракта.

– Но ведь мы, кажется, думали повстречать там Гэндальфа?

– Это так, но надежды на это почти нет. Если Гэндальф пойдет этой дорогой, он вполне может обойти Бри стороной и не узнает, что мы предприняли. Но в любом случае мы встретимся, только если нам повезет и мы подойдем туда одновременно. Долго ждать друг друга и нам, и ему небезопасно. Всадники не смогли настичь нас на пустоши, значит, вероятнее всего, они тоже отправятся к Пасмурнику. С его вершины отлично виден почти весь Тракт. Кстати, в здешних местах не оберешься птиц и зверей, которые могут нас оттуда заметить. А птицы бывают всякие. Но кроме них, есть и другие соглядатаи, гораздо опаснее.

Хоббиты посмотрели на дальние холмы с тревогой. Сэм запрокинул голову, изучая блеклое небо, словно опасался увидеть там целую стаю ястребов и орлов – зорких и злобных.

– От твоих слов, Бродяга, всегда такая тоска нападает, что места себе потом не найдешь! – расстроенно сказал он.

– Что же ты советуешь делать? – спросил Фродо.

– Я думаю, – медленно и словно бы не совсем уверенно начал Бродяга, – я думаю, что самое лучшее – это пойти отсюда к холмам, но не прямо к Пасмурнику. Возьмем чуть левее: тогда мы выйдем на тропку, которую я хорошо знаю – она подходит к Пасмурнику с севера и поможет нам на некоторое время скрыться от посторонних глаз. Ну, а там увидим.

До самого вечера, раннего и зябкого, они брели вперед. Земля под ногами стала суше, трав поубавилось. Позади, на Болотах, белели туманы. Монотонно и жалобно кричали какие–то печальные птицы. Наконец круглое красное солнце медленно погрузилось в тень и наступила пустая, мертвая тишина. Хоббитам припомнились ласковые, неяркие закаты, озарявшие окна далекой Котомки…

В конце дня дорогу пересек ручей, сбегавший с холмов и терявшийся в гнилых болотах. Путники пошли вдоль берега и, когда свет стал меркнуть, устроили привал в низкорослом ольшанике, возле воды. На сумеречном небе впереди вырисовывались тусклые, безлесые склоны холмов.

В эту ночь они решили по очереди стоять на страже. Бродяга, как показалось хоббитам, не спал совсем. Луна заметно прибыла, и всю первую половину ночи холмы и долину заливал холодный, серый свет.

С восходом двинулись в путь. За ночь подморозило, и небо голубело бледно, по–зимнему. Хоббиты чувствовали себя свежими и выспавшимися, словно и не приходилось просыпаться среди ночи, чтобы стеречь спящих. Они уже привыкли целый день шагать и обходиться самым скудным рационом, хотя в Заселье всякий сказал бы, что так и ноги недолго протянуть. Пиппин однажды довольно замысловато сострил, что, мол, прежний Фродо – это только половинка нынешнего: так–де он возмужал и вырос за эти дни.

– Чепуха, – сказал Фродо, затягивая пояс. – На самом деле все наоборот: нынешний – половинка прежнего! Если я не прекращу худеть, то и вовсе стану привидением!

– Не надо так говорить! – быстро остановил его Бродяга, и хоббиты удивились его серьезности.

Холмы приближались. Неровной грядою, порой в высоту до тысячи локтей, тянулись они впереди, сходя иногда на нет и открывая путь на восток. Иногда казалось, что вдоль вершин тянутся заросшие травой стены, а в разрывах гряды то там, то здесь отчетливо вырисовываются каменные развалины. Когда стемнело, путники добрались до подножия западных склонов, где и разбили лагерь. Шла ночь на пятое октября; минуло почти шесть суток со дня выхода из Бри.

Утром – впервые с тех пор, как они вышли из Четского Леса, – путешественники наткнулись на тропу. Повернув направо, они пошли по ней. Тропа затейливо петляла, словно старалась по возможности скрыть идущих по ней от любопытных глаз. Откуда ни смотри – с вершины ли, снизу ли, – ни за что не приметишь! Тропа то ныряла в овраги, то вплотную прижималась к склонам, выбирая какие покруче, а если приходилось, хочешь не хочешь, выйти на открытое место – по обе стороны обязательно вырастали крупные валуны и тесаные обломки скал, скрывавшие случайного пешехода не хуже доброй изгороди.

– Интересно, кто проложил эту тропу и, главное, зачем? – подивился Мерри, когда они шли по одному из таких коридоров. Камни здесь были особенно крупными и стояли вплотную друг к другу. – Что–то мне тут не очень нравится. Жутковато, я бы сказал. Навьями отдает. На Пасмурной Вершине есть могильник?

– Нет. Ни там, ни на соседних холмах никаких могил нет, – ответил Бродяга. – Люди Запада здесь не жили – просто в последние годы перед падением Северного Королевства им приходилось оборонять эти холмы от зла, которое угрожало из Ангмара. Тропу эту они проложили, чтобы обеспечить незаметный подход к укреплениям на вершинах. Но еще задолго до того Северные Короли построили на Пасмурнике высокую сторожевую башню и нарекли ее Амон Сул. Впоследствии она была сожжена и разрушена, да так, что осталось только разбитое каменное кольцо наподобие короны, венчающей чело старой горы. Но когда–то эта башня была высокой и прекрасной. Говорят, в дни Последнего Союза сам Элендил стоял на этой башне, глядя на запад в ожидании Гил–галада…

Хоббиты смотрели на Бродягу во все глаза. Выходит, он разбирается в древних легендах не хуже, чем в тайных тропах через дикие пустоши?!

– А кто это – Гил–галад? – спросил Мерри.

Но Бродяга не ответил – он погрузился в свои думы. И вдруг кто–то тихо продекламировал:

Все удивленно обернулись: голос был Сэма.

– Еще! – попросил Мерри.

– Я дальше не знаю, – сконфуженно пробормотал Сэм. – Я запомнил это у господина Бильбо, мальчишкой еще. Он частенько рассказывал мне всякие истории. Старик знал, что если заходит речь про эльфов, то я тут как тут! Старый добрый господин Бильбо, он и читать меня выучил. А сам как много книг перелопатил! И стихи писал. Это я не чей–нибудь, а его стишок вспомнил!

– Нет, это не его стихи, – возразил Бродяга. – Это часть старинной баллады, которая называется «Падение Гил–галада». Баллада эта первоначально была сложена на одном из древних языков. Видимо, Бильбо перевел ее. Я об этом не знал.

– Да, это длинный стих, – сказал Сэм. – Но там дальше все про Мордор. Я потому и не стал учить, что боялся. Бр–р–р! Вот уж никогда не думал, что мне самому выпадет туда отправиться!

– В Мордор?! – в ужасе воскликнул Пиппин. – Этого еще не хватало!

– Поосторожнее с этим словом! – остановил их Бродяга.

Был уже полдень, когда они наконец добрались до конца тропы, и в бледном, чистом свете октябрьского солнца перед ними вырос серо–зеленый вал – что–то вроде моста, ведущего на северный склон Пасмурника. Решено было, пока солнце еще высоко, взобраться на вершину. Скрыться теперь было негде; оставалось уповать, что ни враги, ни вражеские соглядатаи за ними пока не следят. На вершине было мертво и пусто. Если Гэндальф и бродил где–нибудь в окрестностях, о его присутствии пока ничто не говорило.

На западном склоне Пасмурника нашлась укромная лощина, а на дне ее – чашеобразная яма с поросшими травой склонами. Оставив Сэма, Пиппина, пони и поклажу в лощине, Бродяга, Мерри и Фродо отправились наверх. После тяжелого получасового восхождения Бродяга первым ступил на вершину холма; усталые Фродо и Мерри, тяжело дыша, вскарабкались следом. Последний участок подъема, крутой и скалистый, дался им нелегко.

Вершину, как и предсказывал Бродяга, венчало огромное выщербленное кольцо древней каменной кладки. Камни сильно раскрошились и потонули в разросшейся за многие века траве. В середине круга высилась груда битого камня с черными следами ожогов. Трава вокруг выгорела до корней, да и внутри всего кольца полегла и казалась опаленной, будто над горой пронеслась огненная буря. Никаких следов жизни на вершине заметно не было.

Взобравшись на развалины, Бродяга и хоббиты увидели широко раскинувшиеся равнины, голые и однообразные; только на юге темнели заплатки леса, да кое–где вдали поблескивала вода.

Южное подножие Пасмурника огибала лента Старого Тракта; петляя, ныряя и снова взлетая на склоны, она исчезала за темной полоской леса на горизонте. Тракт был пуст. Следуя за ним взглядом, хоббиты увидели вдали бурые и мрачные предгорья, за ними – серые волнистые громады, а еще дальше – белые пики, мерцавшие вровень с облаками.

– Вот мы и пришли! – вздохнул Мерри. – Как безрадостно, неприветливо, ну просто слов не найду! Тоска! Ни воды тебе, ни защиты. И никакого Гэндальфа. Но я не стану его винить, если он нас не дождался, хотя неизвестно, приходил ли он сюда вообще…

– Не знаю, – сказал Бродяга, внимательно осматриваясь. – Даже если он заехал в Бри только через день или два после нас, на Пасмурник он попал бы гораздо раньше. Когда требуется, торопиться он умеет.

Он наклонился к обожженной груде камней и поднял верхний обломок. Он был площе остальных, светлее, и огонь его не коснулся. Взяв камень в руки, Бродяга тщательнейшим образом изучил его, вертя и так и сяк.

– Этот камень кто–то сюда принес, и совсем недавно, – сказал он. – Как ты думаешь, что это за знаки?

На плоской нижней стороне камня Фродо различил какие–то царапины, выглядевшие примерно следующим образом:

– Штрих, точка и еще три штриха, – сказал он.

– Левый штрих может оказаться руническим «Г», особенно если судить по двум тонким черточкам справа, – предположил Арагорн. – Вполне может быть, что этот знак оставил Гэндальф, хотя уверенности у меня в этом нет. Царапины тонкие и выглядят совсем свежими. Но не исключено, что они означают что–нибудь совершенно иное, и до нас никакого касательства не имеют. Например, у Следопытов тоже в ходу руны, а Следопыты здесь бывают.

– А что могут означать эти знаки, если их оставил Гэндальф? – спросил Мерри.

– Я бы сказал, – ответил Бродяга, – я бы сказал, что здесь написано «Г–три». Это значит, что Гэндальф побывал здесь третьего октября, то есть три дня назад. Это говорит также о том, что он спешил, уходя от какой–то опасности, из–за чего не успел или не решился написать больше или хотя бы понятнее. Если так, то и нам надо быть настороже.

– Я хотел бы точно знать, Гэндальф оставил эти штрихи или нет, какой бы смысл они в себе ни несли, – сказал Фродо. – Как хорошо было бы увериться, что он уже в пути – неважно, обогнал он нас или еще только догоняет!

– Все может быть, – сказал Бродяга. – Но я думаю, что он действительно побывал здесь и опасность следует за ним по пятам. Эту вершину обожгло лютое пламя. Припоминаете вспышки, которые полыхали три ночи назад на горизонте, в стороне Пасмурника? Видно, здесь, на вершине, на него кто–то напал, но чем дело кончилось – точно не скажешь. Как бы то ни было, его здесь уже нет, а нам надо не зевать по сторонам и пробираться в Ривенделл самостоятельно.

– А далеко Ривенделл? – спросил Мерри, устало глядя вниз, в долину. С вершины Пасмурника мир казался бескрайним и пустынным.

– Между Ривенделлом и «Покинутой Корчмой», которая находится в дне пути от Бри, верст, насколько я знаю, никто не мерял, – отозвался Бродяга. – Одни говорят так, другие – иначе. Это странная дорога, и все, кому доводится по ней идти, рады поскорее достичь цели, неважно, требует их дело спешки или нет. Но я знаю, сколько дней потребовалось бы, например, мне, иди я один, в хорошую погоду, и не встреть я на пути никаких препятствий. До Бруиненского Брода я шел бы двенадцать дней. Там Тракт пересекает реку под названием Шумливая – она течет из долины Ривенделл. От Брода уже рукой подать до цели. Но теперь нам понадобится не меньше двух недель, потому что идти по Тракту нам, похоже, заказано.

– Две недели! – вздохнул Фродо. – За это время много что может случиться.

– Не спорю, – сказал Бродяга.

Они подошли поближе к южному краю и молча остановились. Только здесь, в этом безлюдном и диком месте, Фродо наконец вполне ощутил, каков на пробу жребий бездомного странника, и осознал подлинные размеры опасности, которая ему грозила. Ну почему, почему судьба оказалась к нему так жестока и не позволила мирно скоротать отпущенные ему деньки в любимом, тихом Заселье? Он перевел взгляд на ненавистный Тракт, так беспечно бежавший обратно к дому. И вдруг в глаза ему бросились две черные точки. Обе они медленно ползли по Тракту на запад. Фродо вгляделся – и заметил еще три точно таких же; эти ползли навстречу первым. Он сдавленно вскрикнул и вцепился в руку Бродяги:

– Смотри!

Бродяга, мгновенно оценив обстановку, бросился наземь, прячась за камни, и потянул за собой Фродо. Мерри упал рядом.

– Что это? – шепнул Мерри.

– Не знаю, но боюсь, что дело плохо, – ответил Бродяга.

Они осторожно подползли к разрушенной стене и выглянули в щель меж двух изъеденных непогодой камней.

Ясное утро сменилось хмурым днем; тучи, постепенно наползавшие с востока, скрыли солнце, как только оно начало свой путь к закату. Все трое ясно видели теперь, что по дороге действительно движется несколько черных пятнышек. Фродо и Мерри не могли сказать точно, что это такое, но сердце подсказывало им: там, далеко внизу, на дороге, у подножия горы, собираются Черные Всадники.

– Это они, – подтвердил Бродяга, чьи глаза были зорче хоббичьих. – Враг здесь!

Они торопливо отползли прочь и спустились к друзьям.

Сэм и Перегрин не сидели сложа руки. Прежде всего они придирчиво осмотрели яму на дне лощины и все окрестные склоны. Неподалеку нашелся родник, а рядом – следы, свежие, не более чем одно–двухдневной давности. В лощине обнаружились остатки костра и другие приметы чьего–то краткого пребывания на Пасмурнике. На краю лощины, ближе к склону, лежало несколько скатившихся с вершины валунов. За валунами Сэм обнаружил небольшой запас аккуратно сложенного хвороста.

– Уж не побывал ли тут старина Гэндальф? – сказал он Пиппину. – Впрочем, кто бы тут ни побывал, он, наверное, собирался вернуться, иначе зачем дровишки?

Бродяга очень заинтересовался этими открытиями.

– Напрасно я пошел наверх – надо было сперва осмотреть лощину, – пожалел он и быстро направился к роднику, чтобы изучить следы. – Этого я и боялся, – сказал он, вернувшись. – Земля мягкая, Сэм с Пиппином как следует на ней потоптались, и вот результат – все следы спутаны. Наверняка можно сказать только одно: недавно здесь побывали Следопыты. Дрова заготовили именно они. Но я нашел и другие, более свежие следы: они говорят о том, что гостили тут не только Следопыты. Человек, который наведался в лощину день или два назад, был обут в тяжелые сапоги. Возможно, он приходил не один, хотя точно не скажу. Однако мне кажется, что гостей было несколько.

Он замолчал и задумался, озабоченно нахмурившись.

Перед мысленным взором хоббитов возникли Всадники, одетые в черные плащи и сапоги… Если Всадники знают об этой лощине, то чем скорее Бродяга снимется с места, тем лучше!

Сэм, услышав о том, что на Тракте, всего в нескольких верстах от них, собираются враги, с неприязнью поглядел на окрестные склоны.

– Не пора ли смываться, господин Бродяга? – спросил он нетерпеливо. – Скоро вечер, а мне эта яма что–то не по нутру, честно скажу. Посмотрю вокруг – и сердце в пятки.

– Ты прав, решать надо быстро, – отозвался Бродяга, взглянув на небо и прикидывая, сколько еще до заката и какой можно ожидать погоды. Наконец он повернулся к Сэму: – Мне это место тоже не нравится. Но, видишь ли, Сэм, ничего лучше я придумать не могу. Пока что нас, по крайней мере, не обнаружили, а будем отсюда перебираться – сразу себя выдадим. Можно, правда, свернуть и пойти на север, вдоль холмов, но там везде все то же самое. Укрыться в кустарниках? Для этого пришлось бы пересечь Тракт, а за Трактом следят. А за холмами на многие версты сплошные пустоши…

– А Всадники могут видеть? – поинтересовался Мерри. – Мне показалось, что они не смотрят, а нюхают. Ищут нас, так сказать, по запаху… Но когда ты их заметил, то сразу велел нам лечь и головы не поднимать, да и теперь уверяешь, что, дескать, высунемся – костей не соберем…

– На вершине я повел себя непростительно беспечно, – вздохнул Бродяга. – Я хотел найти следы Гэндальфа и позабыл обо всем остальном – так меня увлекли поиски. Стоять во весь рост, да еще втроем, да еще на самой вершине, было большой ошибкой. Черные кони – вот кто видит, и притом прекрасно. К тому же у Всадников служат в соглядатаях самые разные твари. Да и люди им иногда подсобляют – мы столкнулись с этим в Бри. Всадникам мир света, каким его видим мы, недоступен, но мы отбрасываем в их сознании что–то наподобие теней, и только лучи полудня уничтожают эти тени совершенно. Ну, а в темноте Всадники видят разные тайные знаки и приметы, от нас, как правило, скрытые. Вот тогда–то их и надо опасаться больше всего. Кроме того, их притягивает запах живой крови. Ее они чуют в любое время дня и ночи. Они алчут ее – и в то же время ненавидят лютой ненавистью. Но помимо обычных чувств у них есть еще и другие. Ведь и мы ощущаем их присутствие не по внешним признакам. Мы едва успели прийти сюда, как в сердце к нам закралась тревога, а ведь увидели мы их далеко не сразу. Всадники чувствуют наше присутствие еще острее. Но главное, – Бродяга перешел на шепот,– главное – зов Кольца!

– Значит, бежать некуда! – воскликнул Фродо, озираясь, как загнанный зверек. – Если я выйду отсюда – меня увидят и догонят. Останусь – Кольцо само их позовет…

Бродяга положил руку ему на плечо.

– Надежда еще есть, – сказал он. – Ты не одинок. Будем считать этот хворост, который кто–то приберег для нас, добрым знаком. Здесь нет укрытия и нет защиты от врага, но огонь послужит нам и укрытием, и защитой. Саурон может принудить огонь – как, впрочем, и все в мире – служить ему, но Всадники не любят огня и боятся тех, кто им владеет. Огонь – наш союзник в этих безлюдных землях.

– Может, оно и так, – пробормотал Сэм. – Но и лучшего способа показать Всадникам, где мы, тоже нету. Разве что прокричать: «Ау! Мы тут!» – да погромче!

Выбрав самый глубокий и защищенный от ветра уголок ямы, они разожгли костер и приготовили еду. Вечер занавесил лощину сумерками, стало холодать. Хоббиты вдруг поняли, что страшно проголодались, – не ели они с самого утра. Но стряпать настоящий ужин теперь было не с руки. Впереди простирались пустынные земли, где обитали одни птицы да зверье, – неприветливый, мрачный край, давно покинутый всеми средьземельскими племенами. Следопыты здесь иногда бывали, но Следопытов было мало, и подолгу они в этих местах не задерживались. Другие гости забредали сюда редко, причем, как правило, гости такие, что встретишь – не обрадуешься: например, с северных отрогов Туманных Гор к Пасмурнику наведывались тролли… Обычные же путешественники пользовались исключительно Трактом. Это были в основном гномы, вечно спешившие по своим делам; но гномы были скупы и на слова, и на помощь.

– Не представляю, как мы сумеем растянуть наши запасы, – сказал Фродо. – Последние дни мы тряслись над каждым куском, да и сегодняшнюю трапезу пиром не назовешь, но мы все равно истратили больше, чем следовало. А впереди еще две недели пути, да и то если повезет.

– Еда под ногами, – сказал Бродяга. – Ягоды, коренья, травы. Надо будет – и поохочусь. Не бойтесь! До зимы от голода не погибнем. Но собирать коренья и охотиться – дело долгое и отнимает много сил, а мы спешим. Поэтому лучше затяните потуже пояса и утешайте себя надеждой на трапезы в Доме Элронда!

С наступлением темноты стало еще холоднее. Выглядывая из лощины, хоббиты не видели ничего, кроме серых равнин, быстро погружавшихся во мрак. Небо снова расчистилось и постепенно заполнилось перемигивающимися звездами. Фродо и его друзья подвинулись ближе к костру и тесно прижались друг к другу, натянув на себя все тряпки и одеяла, какие только отыскались в мешках. Бродяга довольствовался обычным плащом и сидел в стороне от огня, задумчиво посасывая трубку.

Когда стемнело и костер разгорелся ярче, Бродяга, пытаясь отвлечь хоббитов от мыслей о страшном, начал рассказывать разные истории. Он знал множество легенд о древних временах, об эльфах и людях, о светлых и черных деяниях Старшей Эпохи. Сколько же ему лет, гадали хоббиты, и откуда он все это знает?

– Расскажи нам о Гил–галаде, – неожиданно попросил Мерри, когда Бродяга закончил повествование об эльфийских королевствах. – Ты знаешь конец той старой баллады, про которую мы говорили?

– Как не знать, – ответил Бродяга. – И Фродо знает. Как–никак, эта история имеет к нам самое прямое отношение.

Мерри и Пиппин посмотрели на Фродо. Тот сидел, уставившись в огонь.

– Я знаю только то, что рассказал мне Гэндальф, – медленно произнес он. – Гил–галад был последним из великих эльфийских королей Средьземелья. На их языке «Гил–галад» означает «звездный свет». Элендил Друг Эльфов и Гил–галад отправились в…

– Нет! – перебил Бродяга. – О том, куда они отправились, лучше пока не рассказывать – особенно теперь, когда рядом рыщут слуги Врага. Вот удастся нам прорваться к Дому Элронда, там и услышите эту историю целиком.

– Тогда расскажи про что–нибудь другое, – попросил Сэм. – Хотя бы про эльфов. Как они жили в прежние времена? Мне ужасно хочется послушать про эльфов, а то темнота что–то уж слишком близко подобралась.

– Я расскажу вам о Тинувиэли, – согласился Бродяга. – Только вкратце, ибо это длинная легенда и конец ее неизвестен. Мало кто помнит теперь, как рассказывали ее в старину, – разве что сам Элронд. Это удивительная история – правда, печальная, как и все легенды Средьземелья, но посмотрим – может, выслушав ее, вы чуть–чуть воспрянете духом.

Он немного помолчал и неожиданно, вместо того чтобы начать рассказ, тихо запел:

Бродяга вздохнул и смолк. Заговорил он не сразу.

– Эта песня сложена по образцу, который у эльфов называется анн–теннат. Ее трудно перевести на наш, Общий Язык. Поэтому то, что вы слышали, – всего лишь грубое, невнятное эхо подлинной песни. В ней поется о встрече Берена, сына Барахира, с Лутиэн Тинувиэль. Берен был смертным человеком, а Лутиэн – дочерью Тингола, Короля всех эльфов Средьземелья. Случилось это в дни, когда мир был еще молод. Никогда еще не рождалось в этом мире девы прекраснее Лутиэн. Словно звезды над туманами севера, сияла ее красота, и лицо ее было как луч света. Великий Враг[150], коему Саурон из Мордора был не более чем слугой, властвовал в те времена в Ангбанде на севере, и западные эльфы объявили ему войну, как только вернулись в Средьземелье, – они хотели силой отнять украденные им Сильмарилы[151]. Праотцы нынешних людей сражались вместе с эльфами. Но Враг одержал победу, Барахир был убит, а Берен, претерпев страшные испытания, перешел через Горы Ужаса и оказался в тайном Королевстве Тингола[152], в лесах Нелдорета. Здесь он встретил Лутиэн – она пела и танцевала на поляне у зачарованной реки Эсгалдуин – и нарек ее Тинувиэль, что на старинном наречии значит «соловей». Много скорбей пришлось им претерпеть, и разлука их оказалась долгой. Тинувиэль вызволила Берена из подземелий Саурона, и они преодолели много грозных опасностей, но в конце концов им удалось сбросить с престола самого Великого Врага и вынуть из его Железной Короны один из трех Сильмарилов, самый яркий. Он должен был стать свадебным выкупом, который Тингол, отец Лутиэн, просил за свою дочь. Но Берена загрыз волк, вышедший из врат Ангбанда, и Берен умер на руках у Тинувиэль. Тогда она по собственной воле выбрала удел Смертных и решила уйти из мира, чтобы последовать за Береном. В песне поется, что за Морями Разлук[153] они встретились вновь – и было им дано ненадолго вернуться живыми в зеленые леса Средьземелья. Лишь потом, рука в руке, ушли они за грань этого мира – теперь уже навсегда. Из всех эльфов одна только Лутиэн Тинувиэль умерла по–настоящему и покинула мир, и эльфы потеряли ту, кого любили больше всех на свете. Но именно от Лутиэн идет род древних эльфийских властителей. Те, кому Лутиэн приходится праматерью, живы до сих пор, и предсказано, что нить ее рода никогда не прервется. Элронд из Ривенделла тоже происходит от Лутиэн. От Берена и Лутиэн родился Диор, наследник Тингола. Дочь Диора, Элвинг Белая[154], обручилась с Эарендилом[155], тем самым Эарендилом, что навсегда покинул земные туманы и с Сильмарилом на челе направил свой корабль в небесные моря. А от Эарендила происходят Властители Нуменора, или Закатного Края.

Бродяга рассказывал, а хоббиты не отрываясь смотрели на его лицо – вдохновенное, озаренное красными сполохами костра. Глаза его светились, голос был глубок и звучен, а над головой чернело звездное небо. Вдруг вершину Пасмурника осияло бледное свечение. Из–за горы, скрывавшей их в своей тени, медленно поднималась луна. Звезды над вершиной померкли.

Рассказ кончился. Хоббиты зашевелились, потягиваясь.

– Смотрите–ка! – зевнул Мерри. – Луна встает! Наверное, уже очень поздно!

Остальные посмотрели наверх. На вершине, на фоне освещенного луной неба, что–то чернело. Может, просто большой камень или острая скала, высвеченная бледным лунным светом?

Сэм и Мерри поднялись и отошли от костра размять ноги. Фродо и Пиппин остались молча сидеть у огня. Бродяга не отрываясь вглядывался в лунный ореол над вершиной. Казалось, повсюду разлит мир и покой, но теперь, когда беседа смолкла, Фродо почувствовал, что в сердце к нему закрадывается ледяной страх. Зябко ежась, он придвинулся поближе к огню. Тут прибежал Сэм, ходивший на разведку к краю лощины.

– Не знаю, что там такое, – сообщил он, – но мне вдруг почему–то сделалось не по себе. Ни за какие блага на свете отсюда не высунусь. Кажется, там, по склону, кто–то пробирается.

– Ты видел что–нибудь? – спросил Фродо, вскакивая.

– Нет, хозяин. Видеть ничего не видел, но я, честно признаться, не стал даже и глядеть.

– Зато я видел, – вмешался Мерри. – Если мне не показалось. Там, на западе, за тенью от холмов, на освещенной равнине. Мне почудилось, что там движутся две или три черные точки. Причем, если я не ошибся, они направляются именно сюда.

– Все спиной к огню! Не отходите от костра! – крикнул Бродяга.– Выберите себе ветки подлиннее!

Некоторое время все сидели насторожившись, молча, спиной к огню и напряженно вглядывались в сомкнувшийся вокруг мрак. Ничего не происходило. Нигде не слышалось ни шороха. Фродо пошевелился, чувствуя, что долго не выдержит и вот–вот закричит что есть мочи.

– Тсс! – прошептал Бродяга.

– Что это? – ахнул Пиппин.

Над нижним краем лощины появилась едва заметная тень – одна, а может, и несколько: хоббиты скорее почувствовали их, чем увидели. Друзья изо всех сил напрягли зрение – и им показалось, что тени растут. Вскоре уже никто не сомневался: на склоне, глядя на хоббитов и Арагорна сверху вниз, чернело три или четыре высоких расплывчатых силуэта. Так черны были эти зловещие тени, что даже во тьме ночи они казались черными дырами на серой ткани неба. Фродо показалось, что он слышит тихое, но ядовитое шипение. Хоббита пронизали острые, тонкие иглы холода. Тени медленно двинулись к костру[156].

Не помня себя от страха, Пиппин и Мерри упали ничком. Сэм прижался к Фродо. Фродо испугался не меньше них и трясся, как от лютого холода, но страх был ничто перед внезапно нахлынувшим искушением надеть Кольцо. Желание это захватило Фродо без остатка. Все его помыслы обратились к карману, где лежала цепочка. Он не забыл ни Курганов, ни предостережений Гэндальфа, но что–то властно склоняло его пренебречь всеми доводами рассудка. Он жаждал уступить – не потому, что надеялся скрыться от Всадников или чувствовал: надо срочно что–то сделать, неважно, хорошее или плохое. Нет, он просто знал, что во что бы то ни стало должен достать из кармана Кольцо и надеть на палец, вот и все. Он не мог вымолвить ни слова, но чувствовал, что Сэм смотрит на него с тревогой, будто догадываясь, что хозяин борется с собой и вот–вот поддастся искушению. Но повернуться к Сэму Фродо не мог. Закрыв глаза и сделав над собой последнее отчаянное усилие, он понял, что больше не в силах сопротивляться. Тогда он медленно вытащил цепочку и так же медленно надел Кольцо на указательный палец левой руки.

Внезапно смутные черные силуэты на краю лощины обрели пронзительную ясность, хотя все остальное, как и прежде, скрывала тьма. Взор Фродо проник сквозь черные плащи врагов. Их было пятеро, высоких, страшных; двое стояли неподвижно, трое приближались к хоббитам. На мертвенно–бледных лицах горели холодные, беспощадные глаза; ниспадали до земли скрытые прежде черными мантиями длинные серые одежды; на седых волосах поблескивали серебряные шлемы, иссохшие руки крепко сжимали рукояти стальных мечей. Вперяясь во Фродо пронизывающим взглядом, они бросились прямо к нему. Видя, что надежды нет, Фродо выхватил меч, и ему почудилось, что клинок вспыхнул багровым светом, как тлеющая ветка. Двое призрачных воинов остановились, третий – нет. Он был выше остальных; его длинные волосы фосфорически светились, шлем венчала корона. В одной руке он держал длинный меч, в другой – кинжал; кинжал и рука, державшая его, тоже светились тусклым, бледным светом. Король–Призрак шагнул еще раз – и кинулся на Фродо.

Фродо в ужасе бросился на землю и услышал свой собственный крик: «О Элберет! Гилтониэль!» Одновременно он с силой вонзил меч в ногу своего врага. Ночь разорвал душераздирающий вопль, и левое плечо хоббита пронизала боль, словно в него ударил отравленный ледяной дротик. Теряя сознание, Фродо сквозь клубы какого–то тумана увидел Бродягу, метнувшегося к нему из темноты с двумя горящими ветками в руках. Последним усилием воли, уже выронив меч, Фродо стянул Кольцо с пальца и крепко зажал в правом кулаке.

Глава двенадцатая. БЕГСТВО К БРОДУ.

Когда Фродо очнулся, Кольцо было по–прежнему зажато у него в руке. Он лежал у огня. В костер навалили целую гору сучьев, и пламя горело высоко и ярко. Над Фродо склонились лица хоббитов.

– Что случилось? Где бледный король? – встрепенулся Фродо, диковато оглядываясь.

Друзья так обрадовались, услышав его голос, что не вникли в смысл вопроса, и Фродо пришлось повторить его. Наконец из слов Сэма Фродо уяснил: никто, кроме него, страшного короля не видел. Просто из темноты надвинулись какие–то тени – вот и все. Сэм оглянулся на хозяина – и вдруг, к своему ужасу, обнаружил, что того и след простыл! Мимо него проскользнула черная тень, он потерял равновесие и упал навзничь. Откуда–то издалека, если не прямо из–под земли, донесся голос Фродо, крикнувшего что–то непонятное. Больше ни Сэм, ни остальные ничего не видели и не слышали. Кто–то наткнулся на Фродо – он лежал ничком, неподвижно, как мертвый, а меч – плашмя – под ним. Бродяга приказал поднять Фродо и перенести к огню, а сам куда–то исчез, и с тех пор прошло уже довольно много времени.

Ясно было, что Сэм опять заподозрил неладное. Но едва он кончил свой рассказ, как из мрака внезапно вынырнул Бродяга. Все вздрогнули от неожиданности, а Сэм выхватил меч и приготовился защищать Фродо до последней капли крови. Не обращая на него никакого внимания, Бродяга опустился на колени подле раненого.

– Я не Черный Всадник, Сэм, – устало сказал он, – и союза с ними не заключал. Я просто хотел узнать, куда они направились, но ничего выяснить не смог. Почему они отступили, почему не напали еще раз? Нигде поблизости я их не чувствую. Кажется, они и впрямь ушли.

Выслушав рассказ Фродо, Бродяга сочувственно поглядел на него, покачал головой и, вздохнув, велел Пиппину налить воды во все котелки, вскипятить ее и промыть рану.

– Поддерживайте огонь! Пусть ему будет тепло! – велел напоследок Бродяга и, отойдя, подозвал Сэма. – Кажется, теперь я понимаю, в чем дело, – сказал он, понизив голос. – По–видимому, их было пятеро. Почему только пятеро, я не знаю. Но в любом случае сопротивление жертвы в их планы не входило. Сейчас они отступили – но, боюсь, ненадолго. Если нам не удастся уйти отсюда, завтра ночью они явятся опять. Им остается только выжидать, так как они полагают, что цель почти достигнута и теперь Кольцо далеко не уйдет. Боюсь, они уверены, что рана твоего хозяина смертельна, Сэм, и думают, что теперь им легко удастся подчинить себе его волю. Но мы еще поглядим, кто кого!

Сэм захлебнулся слезами.

– Не отчаивайся! – утешил его Бродяга. – Поверь мне, твой хозяин – крепкий орешек, гораздо крепче, чем я думал поначалу. Гэндальф намекал, что от хоббитов можно ждать чего угодно, и был прав. Фродо жив и, судя по всему, будет сопротивляться ране дольше, чем рассчитывают враги. Я сделаю все, что в моих силах. Охраняйте его получше и ждите меня.

Он поспешил прочь и снова скрылся в темноте.

Фродо задремал, хотя боль стала усиливаться, и от плеча к ноге постепенно распространялся зловещий холод. Друзья не отходили от него, без конца согревая и промывая рану. Ночь тянулась изнуряюще долго. Уже забрезжила заря и очертания лощины проступили из серых сумерек, когда вернулся Бродяга.

– Смотрите! – воскликнул он и, нагнувшись, поднял с земли черный плащ, который они в темноте не заметили. В полуаршине от нижнего края на нем зияла рваная дыра.

– Это след от меча Фродо, – сказал он. – Значит, тебе не удалось ранить своего врага. Видишь – меч цел, а клинок, коснувшийся страшного Короля, не может остаться невредимым. Видимо, они устрашились не столько меча, сколько имени Элберет. А вот и кинжал, который ранил Фродо!

Бродяга снова нагнулся и поднял с земли длинный тонкий клинок. Лезвие холодно светилось. Недалеко от острия виднелась маленькая зазубрина, а самый кончик обломился. Но пока они рассматривали кинжал, тот, к общему изумлению, начал мало–помалу плавиться и таять. Еще мгновение – и он развеялся как дым, оставив в руке Бродяги только черен[157].

– Увы! – воскликнул Следопыт. – Надо же такому случиться, что рану нанес именно этот клинок! В наши дни подобные раны умеют исцелять немногие. Постараюсь сделать все возможное…

Он сел на землю, положил черен на колени и пропел над ним на непонятном хоббитам языке что–то заунывное. Потом, отложив черен в сторону, повернулся к Фродо и негромко произнес несколько слов, которых остальные расслышать не смогли. Затем из маленькой сумки, прикрепленной к поясу, вынул горсть длинных, неизвестных хоббитам листьев.

– За этими листьями, – сказал он, – мне пришлось ходить довольно далеко. Это растение на голых холмах не растет. Пришлось перейти Тракт, и там, к югу, среди кустарников, я нашел его по запаху.

Он растер пальцами один из листков, и вокруг распространился острый, сильный аромат.

– Мне повезло, что я нашел его, – продолжал он. – В этом растении заключена целебная сила. В Средьземелье его завезли люди Запада. Ателас[158] – так звалось оно на их языке. Теперь его редко встретишь. Растет оно только близ мест, где прежде жили эти люди, или на их временных стоянках. На севере этой травы не знает почти никто, исключая тех, кто часто странствует в Диких Землях. Она обладает великими достоинствами, но перед такой раной даже это снадобье может оказаться бессильным.

Он опустил несколько листьев в бурлящую воду и обтер плечо Фродо горячим отваром. Благоухание ателас освежило всех. На сердце стало спокойнее, мысли прояснились. Фродо трава тоже помогла. Онемение прошло, он ощутил боль, и бок начал понемногу согреваться. Но рука по–прежнему висела плетью – Фродо не мог ни поднять ее, ни пошевелить пальцами. Он корил себя на чем свет стоит за непроходимую глупость и упрекал в безволии. Теперь он понял, что желание надеть Кольцо исходило не от него, а от врагов. Неужели придется теперь остаться калекой на всю жизнь? И как идти дальше? Ведь он, должно быть, и двух шагов не сделает…

Остальные как раз обсуждали этот вопрос. Для начала решено было поскорее уйти от Пасмурника.

– Видимо, враги уже несколько дней следят за этой горой, – сказал Бродяга. – Если Гэндальф и приходил, его принудили это место покинуть, и он сюда больше не вернется. В любом случае с наступлением темноты мы снова окажемся под ударом, особенно теперь, после ночного происшествия. Куда бы мы ни пошли, опаснее, чем здесь, не будет.

Когда рассвело окончательно, они наспех перекусили и быстро собрались в дорогу. Фродо идти не мог, так что бóльшую часть поклажи пришлось поделить на четверых, а Фродо посадили верхом на развьюченного пони. Кстати, за последние несколько дней бедное животное заметно приободрилось: пони успел растолстеть, сил у него явно прибавилось, и он начал выказывать заметное расположение к новым хозяевам, особенно к Сэму. Надо полагать, Билл Осина обращался со своим пони из рук вон плохо, если даже переход через Болота показался бедолаге приятной прогулкой!

От Пасмурника двинулись прямо на юг. Это означало, что придется пересечь Тракт, – иначе с открытого места было не уйти. Кроме того, нужен был хворост для костра: Бродяга не уставал повторять, что Фродо ни в коем случае нельзя мерзнуть, особенно ночью. Остальным костер обещал хоть какую–то защиту. Вдобавок Бродяга намеревался таким образом сократить путь: Тракт к востоку от Пасмурника менял направление и делал большую петлю к северу.

Хоббиты и Бродяга медленно, со всяческими предосторожностями обогнули гору слева и вскоре оказались у Тракта. Всадников нигде не было видно. Однако, пока хоббиты перебегали Тракт, до их ушей донеслись два крика: первый голос, ледяной и далекий, позвал, а другой откликнулся. Вздрогнув, путники прибавили шагу и поспешили нырнуть в заросли. Земля постепенно понижалась, места пошли глухие, троп больше не было; вокруг темнели пятна густых кустарников и чахлых рощиц, между которыми открывались широкие пустоши. Ноги колола жухлая, жесткая трава, листья на кустах совсем увяли и уже начали осыпаться. Безрадостен был этот край; медленно и невесело тянулось путешествие. Разговаривали в пути мало. Фродо больно было смотреть на друзей, понурых, согнувшихся под тяжестью ноши. Даже Бродяга выглядел усталым и озабоченным.

Еще не кончился первый день, как плечо у Фродо прихватило снова,– но он решил терпеть и долго никому не говорил ни слова. Прошло четыре дня; вокруг почти ничего не изменилось – только Пасмурная Вершина постепенно уходила за горизонт, а дальние горы впереди чуть–чуть приблизились. Правда, после того далекого крика ничто больше не говорило о погоне. Знают Всадники об их бегстве или нет? Этого не мог сказать никто. Страшась темноты, ночью караулили по двое, всякий миг ожидая, что на серой траве, тускло озаренной затуманенной луной, возникнут черные тени. Но все было тихо – только сухие листья на деревьях негромко вздыхали во тьме. У хоббитов ни разу не захолонуло сердце от близости зла, как там, в лощине, перед нападением. И все же смешно было бы надеяться, что Всадники опять сбились со следа. Скорее всего, они просто выжидали, готовя засаду где поуже да потеснее…

В конце пятого дня начался подъем. Обширная плоская низина, куда они так долго спускались, осталась позади. Бродяга снова взял курс на северо–восток, и на шестой день, поднявшись по длинному пологому склону, они увидели вдали лесистые холмы и огибающий их Тракт. Справа поблескивали в прозрачном солнечном свете стальные воды реки. Вдали, в каменистой долине, угадывалась еще одна река, наполовину скрытая в дымке.

– Боюсь, придется снова ненадолго выйти на Тракт, – объявил Бродяга. – Это река Хойра. Эльфы называют ее Митейтель. Она течет с Плато Огров[159] – ограми раньше называли троллей, а это плато – самое их злачное место. Плато лежит к северу от Ривенделла. Южнее Хойра впадает в другую реку – Шумливую. Некоторые называют их после слияния Сероводьем. Перед тем как впасть в море, Сероводье разливается особенно широко… Если не подниматься к истокам, через Хойру можно переправиться, только выйдя на Последний Мост, а это значит, что Тракта нам не миновать.

– А вдали что за река? – спросил Мерри.

– Это и есть Шумливая. Она течет через Ривенделл, где зовется Бруинен. Ну, а Тракт огибает холмы и бежит от Моста к Бруиненскому Броду. Путь это неблизкий. Загадывать вперед не будем – пока нам вполне хватит Митейтеля. Как перейти Бруинен, я еще не думал. Если на Последнем Мосту нет засады, можно считать, что мы родились в рубашке!

На следующий день, рано утром, они снова спустились вниз и вышли на обочину Тракта. Сэм и Бродяга отправились на разведку. Тракт был пуст – ни пешего, ни конного. Здесь, на холмах, недавно пролился дождь – как определил Бродяга, два дня назад. Все следы, конечно, смыло. Но, по крайней мере, с тех пор ни один Всадник здесь не появлялся.

Они, как могли, поспешили вперед и версты через три завидели в конце короткого крутого спуска Последний Мост. Все со страхом ждали увидеть на мосту черные силуэты – но нет, дорога была свободна. Бродяга велел хоббитам схорониться в придорожном кустарнике, а сам отправился вперед посмотреть, что и как. Вскоре он быстро, чуть ли не бегом, вернулся.

– Врагов ни слуху ни духу, – бросил он. – Остается ломать голову: что бы это значило? Но зато я нашел нечто очень и очень странное.

Он разжал кулак и показал хоббитам бледно–зеленый драгоценный камень.

– Он лежал в грязи, на самой середине Моста, – сказал он. – Это берилл, а берилл – эльфийский камень. Нарочно его сюда положили или обронили безо всякой задней мысли, не знаю, но находка обнадеживает. Для меня это знак, что путь свободен, но все же по Тракту я идти не дерзнул бы. Для этого надо получить более ясное указание.

Останавливаться не стали. Мост преодолели без помех. Ниоткуда не доносилось ни звука – только бурлила под тремя громадными арками быстрая вода. Версты через полторы начинался узкий овраг, уходивший влево от дороги, в холмы. Здесь Бродяга свернул, и вскоре путники затерялись в сумраке леса, у подножия угрюмых горных склонов.

Хоббиты поначалу обрадовались, что унылая равнина и опасный Тракт остались позади, но эти холмистые земли тоже выглядели неприветливо, если не сказать угрожающе. Кручи вздымались все выше и выше. На вершинах и гребнях темнели порою древние каменные стены и руины башен. Выглядели эти развалины мрачно и зловеще. У Фродо, по–прежнему ехавшего верхом, было предостаточно времени, чтобы смотреть по сторонам и размышлять. Ему вспомнился рассказ Бильбо о давнем Путешествии и о грозных башнях, что, по словам старика, высились на холмах к северу от Тракта, неподалеку от Леса Троллей, где Бильбо пережил свое первое серьезное приключение. Фродо догадывался, что тот Лес где–то рядом, и задавался вопросом: не приведет ли их случай в те же самые края?

– Кто здесь живет? – спросил он. – И кто построил все эти башни? Наверное, это страна троллей?

– Нет! – разуверил его Бродяга. – Тролли никогда ничего не строят. Эти края совершенно безлюдны. Когда–то, много веков назад, здешние холмы были обитаемы[160], но теперь тут никого не осталось. Легенды говорят, что местные обитатели добровольно перешли на службу Злу, когда на них пала тень Ангмара. Но в войне, которая погубила и Северное Королевство, все они были уничтожены. Это произошло так давно, что даже холмы успели позабыть о том народе. И все же тень на этой земле лежит до сих пор.

– Откуда же ты знаешь все эти сказания, если даже холмы теперь совершенно необитаемы и обо всем позабыли? – усомнился Перегрин. – Ведь не могли же тебе рассказать об этом птицы и звери!

– Наследники Элендила помнят прошлое, – ответил Бродяга. – В Ривенделле вам расскажут даже больше моего.

– А ты часто бываешь в Ривенделле? – поинтересовался Фродо.

– Пожалуй, – кивнул Бродяга. – Когда–то я там жил, и теперь стараюсь возвращаться к Элронду всегда, как только представится случай. Там оставил я свое сердце. Но пока что мне нигде не дано вкушать мир и покой – даже в дивном Доме Элронда.

Горы сомкнулись вокруг плотной стеной. Тракт, не отклоняясь, бежал к реке, но видеть его путники теперь не могли. Впереди лежало длинное ущелье, сумрачное, узкое и молчаливое, глубоко врезавшееся в горы. С обрывов свешивались перекрученные столетние корни; по склонам темнели хмурые сосны.

Хоббиты неимоверно устали. Брели они медленно – троп здесь не было, пробираться приходилось на свой страх и риск, перешагивая через упавшие стволы и огибая каменные россыпи. Ради Фродо решили идти понизу, – впрочем, взобраться наверх по камням и бурелому все равно было бы трудно. После двух дней пути погода окончательно испортилась. Задул западный ветер; с далекого Моря приплыли набухшие влагой тучи, и над темными макушками гор заморосил мелкий, безостановочный дождик. К вечеру все вымокли до нитки. Ночлег получился безрадостным: разжечь костер так и не удалось. Утром горы стали еще выше и круче, а ущелье повернуло к северу. Бродяга выглядел озабоченным: прошло уже десять дней с той ночи на Пасмурнике, и запас еды быстро таял. К тому же дождь зарядил, по–видимому, надолго и лил не переставая.

Заночевали на каменном уступе под отвесной стеной, приметив в скале небольшую пещерку, – не пещерку даже, а так, углубление. Фродо не мог спать. От зябкой сырости плечо разнылось, как никогда. Нестихающая боль и ощущение смертельного холода напрочь отогнали сон. Хоббит без конца вертелся с боку на бок и со страхом вслушивался в ночные звуки – свист ветра в распадках, звон капающей воды, треск внезапно рассевшегося валуна, шуршание сползающих камней… Иногда он кожей чувствовал, что его медленно окружают черные тени с мечами, но, резко садясь и оглядываясь, он не видел рядом никого, кроме Бродяги, который сидел спиной к нему и, горбясь, курил свою трубку. Наконец Фродо погрузился в неспокойную дрему, и его посетил странный сон – будто он гуляет по траве у себя в саду, в Заселье, но сад какой–то бледный, размытый, ненастоящий, и только высокие черные тени, наклонившиеся над изгородью, резки и отчетливы.

Когда Фродо проснулся, дождь уже не моросил. Небо по–прежнему затягивала серая пелена, но в разрывах виднелись бледные полосы лазури. Ветер снова поменялся. В это утро торопиться с выходом не стали. После завтрака, который пришлось жевать неразогретым, Бродяга отправился на разведку, велев хоббитам обождать его под защитой скалы. Он собирался подняться наверх – если, конечно, получится – и как следует осмотреться.

Вернувшись, он не стал обнадеживать спутников.

– Мы слишком отклонились к северу, – сказал он. – Надо попытаться исправить оплошность. Иначе мы окажемся на Плато Огров, далеко к северу от Ривенделла. Там обитают тролли, и я почти не знаю тех краев. Может, мы в конце концов унесем оттуда ноги и проберемся в Ривенделл, но потеряем слишком много времени, поскольку путь мне незнаком, да и еды нам не хватит. Словом, выход один – надо пробираться к Бруиненскому Броду.

Весь день они шли вверх по каменистому ущелью. Наконец справа, меж двух гор, отыскался проход в соседнюю долину, которая вела как раз в нужном направлении. К вечеру, однако, на пути встала высокая темная гора; ее безлесый гребень походил на пилу с раскрошившимися зубьями. Выбирать нужно было быстро – или назад, или в гору, третьего пути не было.

Решили взбираться, но на поверку это оказалось весьма и весьма непросто. Вскоре Фродо пришлось спешиться. Хоббиты не раз теряли последнюю надежду затащить пони на очередную кручу, а порой и сами не могли протиснуться среди скал – шутка ли, с такими–то мешками! Когда, вконец измученные, они взобрались на гребень, уже почти стемнело. От узкой седловины между двумя вершинами, где они очутились, почти сразу же начинался крутой спуск. Фродо бросился на землю, дрожа всем телом. Левая рука висела плетью, в плечо словно вонзились ледяные когти. Деревья и скалы маячили перед глазами неясными, размытыми пятнами.

– Дальше нам сегодня не уйти, – сказал Мерри Бродяге. – Фродо и этого хватило. Я страшно за него беспокоюсь. Что будем делать? Думаешь, в Ривенделле его смогут вылечить, если мы туда доберемся?

– Увидим, – ответил Бродяга. – Но здесь, в глуши, я ничем больше не могу ему помочь. Торопиться я вас понуждаю именно из–за Фродо. Но сейчас я с тобой согласен – на сегодня хватит.

– Что с хозяином? – шепотом спросил Сэм, заглядывая в лицо Бродяге. – Рана–то была всего ничего. Да она ведь и зарубцевалась уже! Только белый шрамик остался. Странно только, что шрамик такой холодный на ощупь!

– Фродо имел дело с оружием Врага, – покачал головой Бродяга. – В рану проник яд или какое–то иное тайное зло. Здесь я бессилен. Но не вешай носа, Сэм! Надо надеяться на лучшее!

На высоте ночевать было особенно зябко. В небольшой яме, под узловатыми корнями старой сосны развели небольшой костерок. Похоже было, что в этих местах когда–то добывали камень. Хоббиты сидели у огня, сбившись в кучку. На перевале дул холодный ветер, деревья внизу стонали и вздыхали. Фродо лежал в полудреме. Ему мерещилось, что над головой у него хлопают бесчисленные черные крылья и преследователи кружат над горами, высматривая его с высоты в каждом ущелье и каждой трещине, – только его, и никого больше.

Утро встало яркое, безоблачное. Воздух очистился от дымки, умытое небо залил бледный прозрачный свет. Хоббиты встряхнулись, повеселели и с нетерпением ждали восхода, мечтая согреть закоченевшие руки и ноги. Скорее бы солнышко! Когда совсем рассвело, Бродяга взял с собой Мерри и отправился разведать дорогу на восток от перевала. Когда они вернулись – на этот раз с обнадеживающими новостями, – солнце уже встало и сияло вовсю. Оказалось, что направление на этот раз выбрано более–менее правильно. Если удастся спуститься на ту сторону, горы останутся слева… Впереди снова блеснула Шумливая; теперь Бродяга знал, что, хотя дороги к Броду сверху не видно, до Бруинена уже рукой подать.

– Придется еще раз выйти на Тракт, – сказал он. – Пробираться к реке через горы – чистое безумие. Какая бы опасность нас ни подстерегала, путь один: вперед, по Тракту!

Позавтракав, они сразу снялись с места. Спускались медленно и осторожно, но, вопреки опасениям, без особых трудностей: склон с этой стороны был довольно пологим. Вскоре Фродо снова смог сесть в седло. Тощий пони Билла Осины обнаружил недюжинный талант по части отыскивания ровной дороги среди камней и, как мог, старался не растрясти всадника. Компания снова воспрянула духом. Даже Фродо почувствовал себя на утреннем пригреве немного лучше, хотя время от времени глаза его по–прежнему застилал странный туман, и он проводил рукой по лбу, пытаясь его стряхнуть.

Пиппин шел, немного обгоняя остальных. Вдруг, обернувшись, он крикнул товарищам:

– Смотрите! Тропа!

Догнав его, друзья убедились, что он не ошибся: под ногами явственно обозначилось начало тропы – петляя, она поднималась из раскинувшихся внизу лесов и пропадала на вершине горы. Местами она совершенно исчезала в зарослях, кое–где ее загромождали камни и поваленные деревья – но видно было, что когда–то тропа была торной. Похоже, расчистили ее на редкость сильные руки, а протоптали на диво тяжелые ножищи. То и дело по сторонам попадались срубленные, а то и просто обломанные старые деревья и огромные куски скал, расколотые или сдвинутые в сторону, чтобы дать дорогу идущему.

Решено было, пока все вокруг спокойно, держаться тропы – все–таки так идти было гораздо легче! Но осторожность тоже не мешала, да и на душе становилось все тревожнее – особенно когда тропа вошла под темный покров еловых ветвей, где сразу сделалась утоптаннее и шире. Через некоторое время, выбежав из ельничка, она круто нырнула вниз и резко ушла влево, огибая скалистый выступ. Дойдя до поворота, путники огляделись. Впереди они заметили узкую полянку под низким утесом, скрытым кронами деревьев. В каменной стене утеса на одном–единственном ржавом навесе висела тяжелая дверь.

Подойдя ближе, они остановились. За дверью темнела пещера, а может, вырубленное в скале жилище, – но там было так темно, что ничего разглядеть не удалось. Бродяга, Сэм и Мерри налегли на дверь, та приоткрылась, и Бродяга с Мерри заглянули внутрь. В глубину заходить не стали: на полу во множестве валялись обглоданные кости, а больше ничего особенного в пещере не было – разве что в стороне стоял громадный пустой жбан, а вокруг лежало несколько вдребезги расколошмаченных глиняных горшков.

– Это же самое что ни на есть логово троллей! – внезапно догадался Пиппин. – Вы, там, вылезайте и айда отсюда! Теперь понятно, чья эта тропа. Чем скорее мы уберемся с нее, тем лучше!

– Нет нужды, по–моему, – возразил Бродяга, выходя на свет. – Это действительно логово троллей, но, похоже, они его давно покинули. Так что, на мой взгляд, бояться нечего. Но давайте все–таки держаться настороже, а там увидим.

У входа в логово тропа не кончалась; снова свернув направо, у края полянки она резко ныряла вниз – в густой лес, росший на склоне. Пиппин, не желая показывать Бродяге, что по–прежнему трусит, отправился вперед, прихватив с собой Мерри. Бродяга и Сэм шли следом, по обе стороны от пони, на котором покачивался Фродо, – тропа так раздалась, что теперь по ней вполне могли бы идти под ручку четверо, а то и пятеро хоббитов.

Не успели они отойти от полянки, как навстречу вылетел Пиппин, а за ним и Мерри, – оба запыхавшиеся и насмерть перепуганные.

– Там и правда тролли!.. – задыхался Пиппин. – Внизу, недалеко отсюда, на прогалинке! Мы их из–за деревьев углядели! Такие громадины – ого–го!

– Ну что ж, пойдем посмотрим, – решил Бродяга, поднимая с земли палку.

Фродо не произнес ни слова, но Сэм, судя по выражению его лица, изрядно струхнул.

Солнце поднялось уже довольно высоко и сквозь полуобнажившиеся кроны бросало на прогалину яркие полосы света. Друзья замерли на краю леса, стараясь не дышать, и осторожно выглянули из–за стволов. На поляне стояли тролли – три громадных, всамделишных тролля! Один шарил по земле, остальные на него глазели.

Бродяга, ничуть не смутившись, шагнул вперед.

– А ну, вставай, истуканище! – велел он и огрел наклонившегося великана палкой. Палка с треском сломалась.

Ничего не случилось. Хоббиты ахнули от удивления – но через мгновение все, даже Фродо, разразились хохотом.

– Вот это да! – проговорил наконец Фродо. – Как же это мы так оплошали? Нехорошо забывать семейные предания! Похоже, это та самая троица, которую Гэндальф поймал за спором – как лучше приготовить на ужин тринадцать гномов и одного хоббита!

– Но я и понятия не имел, что мы идем той же дорогой! – оправдывался Пиппин.

Он прекрасно знал эту историю. Бильбо и Фродо никогда не упускали случая рассказать ее лишний разок. Но Пиппин и вполовину не верил их «байкам». Он и теперь еще никак не мог отбросить сомнения и краем глаза поглядывал на каменных троллей: а вдруг они, по какому–нибудь волшебству, возьмут да и оживут?

– Ты забыл не только семейное предание, – упрекнул его Бродяга. – У тебя выветрилось из головы все, что тебе говорили про троллей. День в разгаре, солнце сияет, а ты кричишь благим матом и рассказываешь мне сказки о трех настоящих, живых троллях, которые якобы поджидают нас на самом солнцепеке! И потом, как же ты просмотрел, что у одного из них за ухом старое птичье гнездо? Нечего сказать, отменное украшение для старого, матерого тролля! Позор!

Все так и покатились со смеху.

Фродо почувствовал себя гораздо лучше. Напоминание о первом приключении Бильбо, что закончилось так удачно, придало ему бодрости – да и солнышко грело на славу, так что туман у него перед глазами наконец немного рассеялся. Расположившись прямо на тролличьей прогалинке, они отдохнули и пообедали у ног самого большого тролля, в тенечке.

– А не споет ли кто–нибудь песню, пока солнце еще высоко? – предложил Мерри, дожевав. – Мы уже сто лет как обходимся без песен и сказок!

– С той самой ночи на Пасмурнике, – подтвердил Фродо. Все обернулись к нему. – Да вы не беспокойтесь! – поспешил он добавить, увидев их встревоженные лица. – Мне гораздо лучше. Но петь я – не обессудьте – пока не горазд. Может, Сэм что вспомнит? Уж он–то всегда рад случаю отличиться!

– Давай, Сэм! – охотно подхватил Мерри. – У тебя в голове целые клады хранятся, а ты прибедняешься!

– Скажете тоже – клады! – запротестовал Сэм. – Но попробую что–нибудь подыскать… Разве что эта песенка сойдет? Тут, конечно, не стихи, так – чепуховина. Смотрел, смотрел я на эти старые каменюки, да и вспомнил ее.

Встав, он заложил руки за спину, как ученик, и запел на старый, хорошо знакомый мотив:

– Надо принять к сведению! – расхохотался Мерри.– Вовремя ты сообразил, Бродяга, что его надо именно палкой огреть. А то, чего доброго, отбил бы себе кулак!

– Откуда ты выудил эту песенку, Сэм? – спросил, отсмеявшись, Пиппин. – Что–то я таких слов на этот мотив не помню.

Сэм промямлил что–то неразборчивое.

– Из головы, наверное, взял, – догадался Фродо. – Про Сэма Гэмги я теперь каждый день узнаю что–нибудь новенькое! То он заговорщик, то заправский шутник… Надо думать, кончит он свою жизнь тем, что станет волшебником – или, может, героем?

– Вот не было печали! – запротестовал Сэм. – Не хочу я быть волшебником! И героем – тоже! Спасибочки!

День клонился к вечеру, когда они покинули поляну и углубились в лес. По–видимому, они шли тем же путем, что Гэндальф, Бильбо и гномы много лет назад, и через несколько верст оказались на высоком обрыве. Внизу лежал Тракт. Оставив Шумливую и ее узкую долину далеко позади, Тракт, тесно прижимаясь к подножию гор, бежал к Броду, петляя среди лесов и заросших вереском склонов. По дороге вниз Бродяга показал хоббитам прятавшийся в траве камень. На нем виднелись полустертые, грубо высеченные гномьи руны и еще какие–то непонятные значки.

– Ба! – воскликнул Мерри. – Да это ж, верно, тот самый камень, что указывал, где закопано троллево золотишко! Признавайся, Фродо, Бильбо свою долю всю растранжирил или осталось что–нибудь?

Фродо посмотрел на камень и пожалел в душе, что Бильбо не догадался привезти из похода сокровище поскромнее – что–нибудь обычное, в меру опасное и в меру соблазнительное: золото троллей, например. Угораздило же его!..

– Не осталось ничегошеньки, – ответил он. – Бильбо все роздал, все подчистую. Он говорил, не было у него ощущения, что это доброе золото. Тролли–то его, небось, награбили.

На Тракт легли длинные тени раннего вечера; вокруг царила тишина. Ничто не говорило о том, чтобы здесь в последнее время проезжали верхом… Что ж, выбора не было. Хоббиты и Бродяга спустились с кручи, вышли на Тракт и поспешили вперед что было сил. Вскоре солнце скрылось за вершинами холмов. С дальних гор навстречу путникам подул холодный ветер.

Они уже принялись было подыскивать в стороне от дороги местечко для ночлега, как вдруг сзади донесся звук, от которого по спине побежали мурашки: цок–цок, цок–цок… Всадник! Все похолодели от страха и разом оглянулись, но дорога то и дело петляла, и за ближайшим поворотом ничего нельзя было разглядеть. Быстро вскарабкавшись по комковатому склону, заросшему вереском и брусникой, хоббиты и Бродяга залегли в густом орешнике. Тракт, локтях в тридцати внизу, под обрывом, виден был как на ладони – серый, размытый сумерками. Стук подков приближался. Невидимый конь скакал во весь опор, легко касаясь земли копытами, – цок–цок, цок–цок… Словно принесенный ветерком, снизу донесся негромкий перезвон – казалось, кто–то потряхивал маленькими колокольчиками.

– На Черного Всадника не похоже, – удивился Фродо, напряженно вслушиваясь.

Остальные хоббиты, немного воспрянув духом, согласились, что да, пожалуй, не похоже, – но подозрений не оставили. Так долго преследовал их страх погони, что теперь любой шорох за спиной казался враждебным. Но лицо Бродяги, припавшего ухом к земле, постепенно светлело.

День померк. Листья на кустах негромко зашелестели. Перезвон колокольчиков приближался. Цок–цок–цок – перебирал копытами конь. И вдруг хоббиты увидели его воочию – огромного белого скакуна, неярко светящегося во мгле сумерек. Уздечка искрилась и мерцала, словно усыпанная живыми звездами вместо каменьев, за спиной всадника развевался плащ, капюшон был откинут, сияющие золотые волосы летели по ветру. Фродо показалось, что всадника окружает ореол света, пробивающегося сквозь одеяние, словно оно было полупрозрачным.

Бродяга бросился вон из укрытия и помчался к Тракту, прыгая через вереск и что–то крича; но всадник уже поднял голову и натянул поводья. Он глядел вверх, на кусты орешника. Увидев Бродягу, всадник спешился и побежал ему навстречу, восклицая:

– Аи на вэдуи дуунадан! Маэ гаэваннен![161].

Речь и чистый, звонкий голос незнакомца не оставляли сомнений: это был эльф. Разве голос эльфа можно спутать с чьим–нибудь еще? Но в возгласе слышалась и тревога, словно всадник спешил по важному и срочному делу. Хоббиты видели, как быстро и озабоченно он говорит с Бродягой.

Вскоре Следопыт махнул хоббитам рукой, и те, выдравшись из кустов, кубарем скатились вниз.

– Это Глорфиндэл[162] из Дома Элронда, – представил эльфа Бродяга.

– Привет тебе, Фродо! Добрая встреча! Наконец–то! – обратился к Фродо эльфийский князь. – Я послан за тобой из Ривенделла. Мы боялись за тебя. Тебя подстерегала страшная опасность[163].

– Значит, Гэндальф уже в Ривенделле?! – возликовал Фродо.

– Увы, нет. Когда я пустился в путь, Гэндальфа еще не было. Сегодня уже девять дней, как я покинул Дом Элронда. Видишь ли, Элронд получил тревожные вести о тебе. Мои родичи, странствующие за Барэндуином[164], проведали, что не все у тебя ладится, и сразу прислали нам весточку. Они передали, что Девятеро снова в дороге, что ты, возложив на себя непосильное бремя, решился покинуть Заселье, но провожатого у тебя нет, ибо Гэндальф до сих пор не вернулся. Даже среди нас, обитателей Ривенделла, немного таких, кто способен открыто выступить против Девятерых, – но делать было нечего, и Элронд выслал на север, юг и запад своих гонцов. Мы не исключали, что ты мог, пытаясь уйти от погони, свернуть с Тракта, заплутать в Глуши и сбиться с прямой дороги. Мне выпало искать тебя на Тракте. Около семи дней тому назад я побывал на Мосту через Митейтель и оставил там знак для вас. На мосту я застал трех приспешников Саурона; завидев меня, они отступили. Я погнался за ними и видел, что они направились на запад. Позже я встретил еще двоих, те свернули на юг. Тогда я стал искать ваши следы и напал на них два дня тому назад, перед самым мостом. Ну, а сегодня я отыскал место, где вы спустились с холмов, и вот мы вместе! Однако не будем медлить! На рассказы времени нет. Раз уж мы встретились, придется рискнуть и ехать по Тракту. За спиной у нас пятеро Всадников. Учуяв след, они помчатся за нами быстрее ветра. Но пять – еще не девять. Где могут скрываться остальные четверо? Боюсь, они поджидают у брода…

Пока Глорфиндэл говорил, незаметно сгустились сумерки. На Фродо снова навалилась усталость. Когда солнце еще только начинало клониться к закату, ему уже мерещилось, что наступил вечер. Лица друзей скрыла неясная тень. Теперь ко всему этому добавился внезапный приступ боли и холод в плече. Фродо пошатнулся и схватил Сэма за руку.

– Моему хозяину плохо, он ранен, – сердито заявил Сэм. – Ему нельзя сидеть в седле после захода солнца. Он должен отдохнуть!

Глорфиндэл подхватил Фродо, заботливо взял на руки и, нахмурившись, посмотрел ему в лицо.

Бродяга коротко рассказал, как на их лагерь у Пасмурника напали враги, и поведал о страшном вражеском кинжале. Достав черен, который он на всякий случай сохранил, Следопыт протянул его эльфу. Тот содрогнулся, но взял черен в руки и внимательно осмотрел.

– Здесь начертаны черные, гибельные заклятия, – сказал он. – Правда, вашим глазам они, скорее всего, недоступны. Сбереги его, Арагорн, до Обители Элронда! Но будь осмотрителен и старайся пореже до него дотрагиваться! Должен сказать вам – увы! Я не могу исцелить раны, нанесенной подобным оружием. Попытаюсь разве что облегчить боль… Но тем более прошу вас: не будем терять времени!

Он ощупал плечо Фродо и сдвинул брови, словно не был рад тому, что увидел. Но Фродо почувствовал, что холод отпускает. От плеча к ладони поползло тепло, боль почти унялась. Даже вечерние тени немного посветлели – так бывает, когда небо внезапно очистится от туч. Из тумана проступили лица друзей. К Фродо вернулись силы и слабая надежда.

– Поедешь вместо меня, – сказал Глорфиндэл. – Я подтяну стремена к самому седлу, а ты садись на коня и смотри держись крепче. Бояться не надо: если я замолвлю словечко за тебя, мой конь ни за что не даст тебе упасть. Шаг у него плавный, нетряский, а в миг опасности он помчится так, что даже черные кони наших врагов не смогут с ним потягаться.

– Никуда он не помчится, – насупился Фродо. – Я ни за что не сяду на него, даже и не просите. Чтобы я поскакал на коне в Ривенделл или куда там еще, а друзей оставил в беде? Нет уж! Не выйдет!

Глорфиндэл улыбнулся.

– Сомневаюсь, что твои друзья попадут в беду, если ты бросишь их и поскачешь один, – сказал он. – Враги гонятся именно за тобой, Фродо. Мы их не интересуем[165]. Так мне думается. Нам грозит опасность, только пока с нами ты, Фродо, – ты и твоя ноша.

Фродо не нашел, что ответить, и дал посадить себя на белого эльфийского коня. На пони навьючили прежний груз, и мешки путников стали значительно легче. Компания двинулась в путь. Хоббиты с трудом поспевали за не знавшим усталости быстроногим эльфом, а тот уверенно вел их все вперед и вперед – в самую пасть ночи, в глубь обложенной тучами темноты. Ни звезд, ни луны в эту ночь не было. Остановиться Глорфиндэл разрешил, только когда забрезжили первые серые лучи рассвета. К этому времени Пиппин, Мерри и Сэм уже вовсю спотыкались и, можно сказать, спали на ходу. Устал даже Бродяга – он ссутулил плечи и шагал, горбясь. Фродо забылся темным сном прямо в седле.

Когда объявили привал, хоббиты бросились в вереск в нескольких шагах от дороги и тут же заснули. Глорфиндэл остался стоять на страже. Когда он разбудил хоббитов, беднягам показалось, что они не успели еще и глаз сомкнуть. Но солнце прошло уже больше половины своего утреннего пути, и от ночи с ее туманами не осталось и следа.

– Выпейте вот этого! – сказал Глорфиндэл, наливая каждому питья из кожаной фляги, окованной серебром. Питье, прозрачное, как родниковая вода, не грело и не холодило, на вкус тоже казалось водой, но стоило глотнуть его, как по телу сразу разливались сила и бодрость. Кусок зачерствелого хлеба и сушеные фрукты (все, что осталось от былых припасов) после такого напитка утолили хоббичий голод лучше, чем самый сытный засельский завтрак.

Отдых занял едва ли больше пяти часов, и вскоре хоббиты, Глорфиндэл и Бродяга снова были в дороге. Глорфиндэл, как и прежде, немилосердно подгонял хоббитов и позволил им всего–то два коротеньких привала за целый день пути. Зато до ночи они одолели почти тридцать верст и оказались у последнего поворота. Справа открывался спуск в лощину, куда и сбегала дорога, устремляясь прямо к Бруинену. До сих пор погони за спиной слышно не было, но Глорфиндэл не раз останавливался и прислушивался, поджидая тащившихся позади хоббитов; в такие минуты лицо его туманила озабоченность. Раз или два он заговаривал с Бродягой по–эльфийски.

Но, какие бы тревоги ни одолевали проводников, к вечеру стало ясно, что хоббиты дальше идти не могут. Они брели из последних сил, пошатываясь на ходу, не в силах думать ни о чем, кроме своих стертых ног. Что касается Фродо, его рана болела вдвое сильнее, чем прежде, а перед глазами расплывалось сплошное призрачно–серое марево. Фродо почти рад был наступлению ночи – ночью мир не казался таким блеклым и пустынным.

Хоббиты еще не оправились как следует от усталости, когда ранним утром отряд снова пустился в путь. Между ними и Бродом лежало еще много верст, и хоббиты, смирясь с неизбежным, ковыляли изо всех сил.

– Главная опасность – у реки, – повторял Глорфиндэл. – Сердце говорит мне, что враги уже близко. Но у Брода нас может ожидать еще и засада.

Дорога по–прежнему бежала под уклон. По сторонам то и дело попадались полосы густой травы; хоббиты несказанно рады были пройтись по ней и дать отдых натруженным ногам. Ближе к вечеру Тракт внезапно нырнул в сумрак, под кроны высоких сосен. Чуть дальше он исчезал в глубоком ущелье с влажными отвесными стенами из красного камня. Ускорив шаг, беглецы заторопились вперед, а за ними по ущелью покатилось неумолкающее эхо, словно по пятам спешило множество ног. Затем, неожиданно ринувшись в сияющие ворота, Тракт вырвался на волю. Впереди, за крутым спуском и луговиной версты в полторы шириной лежал Бруиненский Брод. За рекой вздымалась бурая крутизна, надвое разделенная вьющейся дорогой; дальше одна выше другой темнели на фоне тускнеющего неба горы–великаны – склон за склоном, вершина за вершиной, пик за пиком.

Эхо в ущелье еще не смолкло, и беглецам по–прежнему казалось, что следом спешат тысячи ног. Но теперь к эху добавился и еще какой–то шум – словно в сосновую рощу за ущельем ворвался ураганный ветер. Глорфиндэл обернулся, прислушался – и с громким восклицанием кинулся к реке.

– Спасайся! – крикнул он Фродо. – Скорее! Погоня!

Белый конь прянул вперед. Хоббиты что есть мочи бросились бежать вниз по склону. Глорфиндэл и Бродяга поспешили за ними, прикрывая их сзади. Но они не успели еще выбежать на луговину, когда за спиной послышался грохот копыт. Из темной рощицы, закрывавшей вход в ущелье, галопом вылетел Черный Всадник. Он осадил коня и остановился, слегка покачиваясь в седле. Следом появился другой, третий – и, наконец, еще двое.

– Скачи! Скачи! – кричал Глорфиндэл Фродо.

Фродо послушался не сразу: ему словно мешало что–то. Он заставил коня перейти на шаг, обернулся и взглянул назад. Конные фигуры высились на круче, как зловещие статуи, темные и отчетливые, а лес и холмы вокруг тонули в непроглядном тумане. Внезапно Фродо понял,– сердцем, а не разумом понял: враги приказывают ему стоять! У него захватило дух от страха и ненависти. Поводья выпали у Фродо из рук, он потянулся к мечу – и выхваченный из ножен клинок вспыхнул алой молнией.

– Скачи! Да скачи же! – еще раз крикнул Глорфиндэл и громко, ясно приказал коню по–эльфийски: – Норо лим, норо лим, Асфалот!

Белый скакун сорвался с места и как ветер понесся вперед. До Брода оставалось совсем чуть–чуть. Мгновение – и черные кони уже мчались вниз по круче, почти настигая Фродо. Раздался леденящий крик – именно такой огласил когда–то впервые леса и долы Восточного Предела, наполнив их нездешним ужасом. На крик ответили – и, к отчаянию Фродо и его друзей, слева, из–за деревьев и скал, галопом вылетели еще четыре Всадника. Двое понеслись прямо на Фродо, двое – к Броду, стремясь отрезать белому коню путь к реке. Чудилось, они мчатся на крыльях урагана. Фигуры Всадников быстро увеличивались и становились все темнее.

Фродо мельком глянул через плечо. Друзей нигде не было видно. Но и погоня отстала: даже рослые кони Всадников не могли тягаться с белым скакуном Глорфиндэла. Хоббит перевел взгляд на реку. Надежда в сердце погасла. Успеть к Броду прежде Черных Всадников было невозможно: враги уже скакали наперерез. Теперь Фродо мог разглядеть их во всех подробностях. Капюшоны и черные плащи куда–то исчезли; вместо них на всадниках развевались длинные серо–белые одежды. В бледных руках сверкали обнаженные мечи, на головах поблескивали шлемы. Глаза врагов холодно светились, глухие замогильные голоса взывали к Фродо, приказывая остановиться.

Страх захлестнул Фродо без остатка. О мече он больше не помышлял. Кричать было бесполезно – он только закрыл глаза и прижался к шее коня, крепко вцепившись в гриву. В ушах свистел ветер, колокольчики на сбруе бренчали дико и пронзительно. Вдруг на Фродо пахнуло могильным холодом, и ему показалось, что в него вонзилась ледяная пика, – эльфийский конь белой молнией промчался перед самым носом у ближнего Всадника.

Плеск! Брызги! У ног Фродо забурлила белая пена. Вскоре его с силой подбросило и откинуло назад – конь вылетел из воды и начал взбираться по каменистой дороге на крутизну. Брод остался позади.

Но преследователи не сдались. Одолев кручу, Асфалот повернулся и исступленно заржал: внизу, на противоположном берегу, выстроились в ряд все Девять Всадников. Взоры их были обращены наверх. Фродо сник окончательно. Что может помешать им переправиться? И что защитит его на долгой, неизвестной дороге к Ривенделлу? Стоит Всадникам оказаться по эту сторону – и все потеряно! Он чувствовал, что Девятеро властно повелевают ему остановиться. В сердце у него снова вскипела ненависть, но сил противостоять приказу уже не было.

Вдруг первый Всадник пришпорил коня. Тот ступил в воду и, заартачившись, встал на дыбы. Собрав последние силы, Фродо выпрямился и обнажил меч.

– Убирайтесь! – крикнул он. – Убирайтесь к себе в Мордор! Ни шагу дальше!

Собственный голос показался ему непривычно тонким и пронзительным. Всадники приостановились. Но Фродо не обладал властью Тома Бомбадила. Враги хрипло, страшно расхохотались.

– Иди сюда! К нам! К нам! В Мордор! Мы возьмем тебя с собой в Мордор!

– Прочь! – прошептал Фродо.

– Кольцо! Кольцо! – вскричали Всадники грозно и пронзительно.

Предводитель ударил коня каблуками по бокам и въехал в реку. За ним двинулись еще двое.

– Именем Элберет и прекрасной Лутиэн! – с трудом выговорил Фродо на последнем дыхании и высоко поднял меч. – Не видать вам вовеки ни Кольца, ни меня!

Предводитель, находившийся уже на середине Брода, угрожающе приподнялся в стременах и воздел руку. Фродо похолодел. Язык у него прилип к нёбу, сердце бешено заколотилось. Меч раскололся надвое и выпал из дрожащей руки. Эльфийский конь встал на дыбы и захрапел. Черный Всадник, первым вошедший в воду, готовился уже ступить на берег.

И вдруг оглушительный грохот и рев сотрясли речную долину – так ревет вода в горных реках, легко ворочая огромные валуны. Смутно, сквозь застящую глаза пелену, Фродо увидел, что река под кручей внезапно вздыбилась, словно на выручку ему ринулась целая кавалерия с белыми конскими хвостами на шлемах. Ему почудилось, что по гребням волн перебегает белый огонь, а воображение – если видение и впрямь было только плодом его собственного воображения – дорисовало среди валов белых рыцарей на белых конях с развевающимися гривами. Черные Всадники, собиравшиеся уже ступить на берег, в мгновение ока были опрокинуты и сгинули в разъяренной пене; остальные в смятении подались назад.

Хотя сознание уже покидало Фродо, он успел услышать доносившиеся с противоположного берега крики, и ему почудилось, что за Всадниками, натянувшими поводья и остановившимися у самого берега, выросла сияющая фигура, сотканная из белого пламени[166]; за ней маячили невзрачные темные силуэты, размахивая маленькими огоньками, тускло рдевшими среди серого тумана, в котором быстро исчезало и все остальное.

Черные кони обезумели и, ринувшись вперед, увлекли своих хозяев в ревущую воду. Пронзительные вопли Всадников потонули в шуме потока: волны опрокинули врагов и повлекли прочь. Фродо почувствовал, что не может больше держаться в седле. Ему чудилось, что беснующаяся вода поднялась, захлестнула его и повлекла следом за Всадниками. Наступила темнота.